Она. Ее собака. Простая честная работа в супермаркете. Сперва на кассе, потом в охране. Редкие посиделки с коллегами по работе – вежливые, скучные, недолгие. Любимый ресторанчик у ратуши. Иногда бар на набережной, тот самый, где она однажды почти насмерть билась с собачником из юго-восточной гильдии. Раз в год – театр. Она любила оперетту. И любимое развлечение – еженедельный променад по дуэльному бульвару. Самая большая радость для бойца. Выйти вечером на бульвар, выбрать противника по силам, спокойно оговорить условия, побиться до первой крови, а то и зайти чуть подальше, если есть взаимный интерес и желание. Иногда после хорошего махача можно было продолжить вечеринку. Сходить с хорошим человеком в ближайший бар, а то и провести вместе ночь.
Жизнь бойца проста, регламентирована и понятна.
Настоящих, не дуэльных прецедентов у Герды тоже было предостаточно, но все же она не считала себя оторвой или забиякой. С десяток переломов, несколько шрамов от ножей и дротиков, небольшие ожоги. В общем, до своих восьмидесяти она дотянула без серьезных травм и потерь. Хотя… Как-то раз ей неплохо навалял пожилой биточник. Причем, Герда сама наехала на дядю – ей показалось, что он скорчил ей рожу и назвал тощей овцой. Естественно, она заявила прецедент и, не дождавшись отзыва, спустила собаку. Пса дядя вырубил прямо в полете, ловким ударом в нос, а потом шагнул к Герде. Дальше она очнулась уже на газоне, куда ее и пса отволок заботливый биточник.
– Десять секунд отключки. Норма. Прецедент исчерпан? – улыбнулся он, глядя на часы. – Моя гильдия выставит вашей гильдии счет за ущерб.
– Какой ущерб? – простонала Герда. – Была же провокация с вашей стороны.
Потом уже, отсматривая запись, Герда поняла, что ослышалась. Кинологи оплатили биточникам солидный штраф, старейшины сделали Герде внушение. Сотрясение вылечили, плечо срослось, а вот собаку пришлось заменить. На маленького, суматошного и смешного питбулёнка. После питбулёнка был стафф, потом опять питбуль, потом ротвейлер, потом метис…
Герда помнила их всех. Их имена, их характер, то, как они тыкались мордой в ладонь, выпрашивая ласку. То, как скакали по квартире, гоняясь за заводным кроликом. Как работали на площадке… как заходили в бой… Как выходили из боя, если выходили.
Хорошие были времена – больше таких не будет.
Из-за кольта в подмышечной кобуре Герда чувствовала себя потерянной и глупой. К тому же ее снова стал мучить стыд за собственную слабость и никчемность, и за то, что все эту слабость и никчемность видят. Еще хотелось есть, пить и умыться холодной, желательно ледяной водой – кондиционер в грузовичке сломался давным-давно.
«Ладно. Рано или поздно мне придется это сделать. Так что лучше прямо сейчас», – сказала Герда сама себе и притормозила возле заправки.
Если меченая старуха заходит вдруг в придорожное кафе, чтобы заточить кусок пиццы, все потихоньку растворяются, и носатая барменша – лучница (блочник лежит на стойке, между бутылками с кетчупом и горчицей) разумно прячется в подсобке, даже не прихватив оружия, потому что – смысл? Лишний раз хвататься за лицензионку при стрелке – дураков нет.
Официантка медленно, медленнее, чем положено боевым регламентом, приносит горячую пепперони, стакан колы и кусок пирога. Узенький форменный жакетик официантки расстегнут так, чтобы старуха с зеленой меткой на лбу видела – все пять боевых дротиков распиханы по ячейкам, а руки официантки заняты подносом с едой. Прецедента нет! Нет даже намека на него.
Впрочем, меченому прецедент и не нужен. Герда может в любой момент выстрелить в плоскую грудь официантки (на бейджике нацарапано карандашом «Марина», под бейджиком цеховой значок). Просто так. По праву с-старости и с-слабости. Даже не надо пояснять, что ты огорчена, потому что заказывала пепперони на тонком тесте, а тебе принесли не пойми что.
Герда поблагодарила официантку кивком и откусила огромный горячий кусок. И еще один. И запила все это холодной колой. Подтянула к себе тарелку с пирогом.
– Добрый вечерок, леди. Приятного аппетита. Могу ли я обратиться к вам с просьбой, маленькой такой просьбочкой? Мне очень-очень нужно добраться до города, а я без машины. Если бы вы меня подвезли, я бы была вам признательна. Очень-очень признательна.
Вот так. Только задумаешься о том, что теперь у тебя даже сигаретки лишний раз не стрельнут, как сразу опровержение. Герда повернулась лицом к тощей несуразной девице, чтобы та разглядела клеймо и отвалила уже к чертям собачьим, но девица продолжала хлопать глазами, как овца. Собственно, ей она и была. Нашивка «ОВ» на рукаве была какая-то обмахрившаяся и засаленная. Как и сальные интонации и ласковые умоляющие глазки за заляпанными стеклами очков.
«Заходит как-то пьяная в слюни овца в бар рукопашников и блеет», – вспомнила Герда начало тупого анекдота.
– Нет.
– У меня финансовые трудности. Временные. Очень. Очень прошу… Умоляю.
Это, конечно же, был прецедент. Маленький, тупой овечий прец. Когда после прямого отказа продолжается нытье и губки бантиком. Еще позавчера Герда озверела бы и от этих умильных гримас, и от липкого голоска. Еще позавчера, и она бы уже натравливала Ника на оборзевшую вконец овцу. Не сильно, без крови, но слегка повалять по полу и напугать, чтобы думала, к кому лезет. Но сейчас Герде почему-то не хотелось «учить овцу жизни». Даже наоборот! Сейчас эта носатая жердь была как-то кстати, что ли.
Герда вдруг поняла, что страшно соскучилась по собаке. Невыносимо. Семьдесят с лишним лет Герда почти никогда не оставалась одна.
– В машину. Рядом. – скомандовала Герда и непроизвольно нажала на кликер в трости, чтобы продублировать команду.
– Спасибочки. Ой, спасибочки вам.
В грузовичок овца заползала минут пять, неуклюже примеряясь к ступеньке и цепляясь за поручень.
Молчать овцу в ее «отаре», конечно же, не научили. Так что пороть чушь она начала сразу же, как выехали с заправки.
– Как же хорошо, что я вас встретила. С вами так спокойно. Вообще, уважаю я стрелков. Вот вас все боятся, избегают, а я уважаю. Я вас как увидела, сразу поняла, что вы мне не откажете. Спасибочки вам преспасибочки. Хоть немножко рядом с вами отдохну.
– От чего отдыхать-то? От подмахиваний и улыбочек липовых? – Герде стало смешно.
– Хихихихихи! – захихикала, отзеркаливая Герду, овца. – Вот поэтому вы с нашими тестами и не справились. Вам кажется, что овечить легче легонького. А я, к примеру, в третьем поколении – ОВ. Нас с пеленочек учат читать бойцов. Анализировать ваши реакции, мониторить микромимику, жесты. Думаете, просто? Тебе еще трех лет нет, а тебя уже гонят в «дуэльные бульвары» скрипты на боевиках отрабатывать. Не смогла отболтаться – сама дурочка. Лежишь потом вся поломанная, в гипсе там, в бинтах сям, но не отдыхаешь, а теорию начитываешь. И всю жизнь в напряге. Ходишь и ждешь, откуда прилетит. Каждую секундочку на стрёме.
– Ну так шли бы в нормальный цех. Кто мешал? Честный махач в тысячу раз лучше ваших ужимок. Нет?
– И то верно. И то… Не идем потому, что у овец айкью традицонно ниже, чем у бойцов. Нам трудно освоить какое-либо оружие, кроме вежливости.
Герда покосилась на очкастую. Та, прижав ладошки к груди, глядела снизу вверх, часто моргала и щерилась. Мерзость все же какая. Чем-то овца напоминала Барсетку. Только хвоста не хватало. И чтоб вилял. Туда-сюда. Туда-сюда.
– Ладно. Не лебези. Я ж сказала – довезу.
– Ой. А тут песика возили, да? Доберманчика? Так вы, значит, собачница? Собачек я люблю. Я же на псарне работаю. На северо-западной. Где списанок держат.
Герда повернулась вправо. Уставилась на овцу. Та держала в пальцах клочок собачьей шерсти и рассматривала его с таким интересом, словно пыталась обнаружить в шерсти алмазную россыпь. Ну или блох.
– На псарне? Северо-запад… Ты скажи мне. Их там нормально кормят? Вольеры большие?
– Ой, да. И ветобслуживание прекрасное. Разумеется, до тех пор, пока животное пригодно для учений. Обычно неделя – две. Хотя собаки разные, конечно. Опять же, какой цех какую собачку запросит. Если рукопашники, то и по месяцу, бывает, отрабатывает животное. А к мечникам за собачкой можно даже не заезжать. Утром отвез. Вечером они просто шлют отчет об утилизации. Хотя там уже и утилизировать обычно не надо. Хуже всего, конечно, если к кислотникам попадёт псиночка. Сами понимаете. Долго там всё. Трудно пёсикам. Так их жаль. Так жаль.
– Да… Нет. Да. Всё ясно, – Герда сглотнула. Знала отлично, что происходит с собакой после списания, но одно дело знать – другое слышать вот так. Впрямую. С подробностями. – Где тебя высадить?
– А так, конечно, зверушки тоскуют по хозяевам. – Овца не затыкалась. – Особенно первые пару дней. Не понимают, что происходит. Знаете, подходишь ей задать корм, а она лежит на коврике и глаза такие… как у ребенка, которого мамочка бросила. Некоторые даже плачут. Так жалко их. Так всех спасти хочется.
– Где тебя высадить? – рявкнула Герда так, что, кажется, скрипнула и пошла еще ниже трещина на лобовом стекле грузовичка.
– Ой. Вот прям здесь можно. На остановочке. Я тут неподалёку живу, и каждое утро, знаете…. Отсюда на работу. К собачкам моим бедненьким. И еще, мэм. – Тон очкастой неуловимо изменился. Она внезапно перестала лебезить и лыбиться, но как-то подтянулась, осунулась лицом и совсем не подходящим для овцы голосом произнесла: – Хочу оказать одну очень неплохую услугу, если вы, в свою очередь, окажете мне встречную.
Герда могла бы выстрелить. Прям сейчас и могла. Шмальнуть прямо в сальное пористое лицо овцы. Но почему-то руки отнялись, и вместо того, чтобы расстегнуть кобуру и выдернуть кольт, впились в баранку.
Она уже с полминуты назад догадалась, что ей предложат. И что попросят взамен. Еще было предельно ясно, что овца не случайно к ней подсела. Что, скорее всего, её вели не только сегодня, но еще раньше, с самых овечьих курсов, когда она начала заваливать тесты один за другим. Следили. За ней и за ее псом. Ждали момента.