Защищая запретное пойло, бутлегеры встретили нас огнем из таких же запретных стволов. Пули цвикали по шершавым панцирям легионеров как сумасшедшие сверчки. Нам пришлось ответить. Но к отчаянным стрелкам, оборонявшим склады и схроны, добавились те самые работяги, которым никак без выпивки. Их оружие тоже оказалось действенным. Уходя от запрета на всякий нарезной огнестрел, многие обзаводились охотничьим оружием, гладкоствольным. А вот с ним у защитных панцирей проблемы. Пулю они сдержат, если, конечно, не крупнее определенного калибра, а рой стальной дроби, летящий в лицо, вполне мог повредить сенсоры маски. Ребятам приходилось поднимать забрала, и тогда они рисковали получить в лоб и тех самых сверчков, и жакан, способный свалить кабана. Ещё в нас полетел рой булыжников и пустых бутылок. В общем, мы потеряли пятерых, прежде чем смогли утихомирить толпу и перещелкать заправил.
Без вожаков людская толпа – просто стадо, любил повторять старший центурион. Легко поддается панике. В общем, тогда мы носились по Даструму весь день и всю ночь. И только к утру смогли локализовать, а потом и вовсе подавить все очаги, хотя тут главная заслуга не наша. Спасибо боевым дронам. Благодаря маленьким и вертким трудягам у нас есть и глаза, и уши, и длинное копье, настигающее там, где штурмовые винтовки легионеров оказывались бессильны. По-быстрому не получилось. Где получалось по-быстрому, как правило, не удавалось подчистить всё до конца. Но мы же не звери. Мы только исполняем закон. А это уже у тех, кто повыше, пусть голова болит – кому когда, и чего запретить, а чего разрешить снова. С выпивкой и оружием – на моей памяти таких перемен было несколько. То разрешалось, то снова запрещалось. Тогда все газеты пестрели всякими словечками. Но многие понимали – если всё чаще звучит что-то о праве на защиту, значит, дело к очередной легализации огнестрела. Потом, после дюжины всяких кровавых инцидентов, тон газетчиков менялся. Вместо «право», «свобода» и «гарантия» появлялись «оружейное лобби», «сверхприбыли стрелковых корпораций», «беспредел». Значит, опять к запрету.
Попав в городскую службу Исправительно-Территориальной Полиции Особого Назначения, я начал разбираться в таких делах точнее, чем всякие журналисты-аналитики и прочие любители порассуждать о том о сем. Нам рассуждать некогда. Получил приказ – исполняй. Кстати, в названии этой самой службы третье слово перенесли в самое начало, теперь эта служба именуется гордо, – ПИТОН. Хотя змеями нас называли скорее за шершаво-чешуйчатые переливающиеся панцири, действительно имевшие схожесть со змеиной кожей.
Вот только сегодня случай выпал особенный. С фабричными окраинами понятно. Там тебе и притоны, и нелегалы, и всякая шваль. Выпивка в сочетании с огнестрелами становилась гремучей смесью, которая действительно была гремучей. Вечерами до запрета на огнестрелы в том же Даструме такая канонада – что ты! Никакой войны не нужно. А люди… Да кто ж их считает, если это не какие-то важные шишки. Но важных шишек ни в Даструме, ни в Ройсбуре, ни в прочих подобных трущобах не водилось. Все они были тут. В спальных районах. А это уже не рванина, от рубля и выше, это респектабельные господа, выше от миллиона, с личной охраной и даже маленькими армиями. Сталкивался, знаю. Самое хреновое – никогда не знаешь, кого ты там задел. Просто важную шишку или шишку со связями в верхах. Отдувайся потом. Но если всё делать верно, с умом, то можно получить удовлетворение. В моей манипуле почти все – дети тех самых трущоб. Ненавидят хозяев жизни, что лапают самых ярких девчонок в ночных клубах Шеноа или просаживают тысячи и десятки тысяч фунтов за игорными столами в Кастеле. Сам видел, как свихнувшийся от всевластия франт, не моргнув и не поморщась, оставил в казино миллион фунтов. Столько мы всем легионом за год ни заработаем. Но раз уж мир устроен так, а не иначе, что поделать. Каждый имеет свой хлеб насущный. Ни больше не меньше. У нас ещё ничего. И хлеб у нас иногда даже с насущным маслом случается. Да ещё всякие бонусы вроде конфискатов. Электроника, импортный кофе, выпивка, всякое шмотьё. Мы же не изверги. Если что – шепнем, конечно, через своих информаторов, что там-то и там-то, тогда-то и тогда-то… Чего хорошим людям не помочь? Ну, а они, глядишь, отблагодарят. И если кто-то скажет, что мы тут продажные шкуры, то я возьму его за горло, потом подниму над землей, так, чтобы он танцевал в воздухе, и если он не изменит мнения, сожму пальцы до чужого хруста. Я умею. У нас все умеют. Потому что живешь сам – дай жить и другим. Без стального «Бульдога» тридцать восьмого калибра, болтающегося на пузе больше для понта, чем для каких-то там прав, прожить можно, а насчет выпивки есть нюансы. Праздники. Дни рождения. Дни получки. Покупать вожделенные напитки в заведениях Мегаполиса – для работяг с окраины накладно, тут цены не для них. А рядом с домом нельзя. И змеиный легион, то есть мы, давит. Вот как тут быть? Как быть без тотализаторов, без петушиных и прочих боев? Без стрип-клубов? Без публичных домов с этими новомодными куклами, которые совсем как настоящие женщины, но не женщины. Роботы. Как пишут про них в рекламных проспектах – «Лучше, чем женщина». Пробовал. Кому-то, может, да, но у меня есть некоторые сомнения. А вот насчет наркоты строго. Тут никому нет поблажек. Хотя и всю цепочку от уличного дилера до самого верха, – тайных лабораторий и продажных муниципальных чинуш, никто распутать не позволит. Мы же не детективы, не мозг, так сказать, государственной машины, а исполнители чужой воли. Мыщцы и руки, способные давить любую ересь. И вот – спальные районы… Что ж. Повеселимся, джентльмены, говорю своим ребятам, а они улыбаются в ответ косыми и распухшими от вечных мордобойных тренировок губами.
– Слышь, Марк? – старший центурион сгреб меня за шиворот и подтянул ухом к самому лицу, – я тебе адресок один сейчас скину. Загляни обязательно, понял? – шепчет, а сам налитым кровью глазом буравит.
Калека, поставивший своё тело на службу закону, вот кто он такой. Легенда. Экзоскелет, восполняющий утраченные функции, а заодно придающий силу, был его спасением и его тюрьмой. Без экзо центурион беспомощен. Как младенец. Однажды мне довелось это видеть, – когда его, с обожженной половиной лица, пришлось вначале вытаскивать из-под грузовика, направленного на толпу, которую и пытался прикрыть старший, а потом – выковыривать из согнутых стальных конструкций экзо. Всех этих деталей каркаса, разбитой гидравлики, заклинивших шарниров и прочего. Он больше походил тогда на безнадежно смятый кусок плоти, висящий внутри такого же смятого металла. Я нес его на руках, как сломанную куклу, совершенно беззащитную перед этим миром. Без экзо старший бездвижен, потому что у него парализованы все конечности. Это случилось с ним очень давно, от расспросов он уходил, да и не принято в Легионе эти самые вопросы задавать. Хочешь – рассказывай, хочешь – молчи. Твоё прошлое тут не играло никакой роли. Важно лишь одно – насколько ты полезен для Легиона. И старший молчал. Всё, что нам известно, – очень давно он получил какую-то жуткую травму, заставляющую глотать каждый час обезболивающие. День за днем, месяц за месяцем, год за годом. Одному Богу известно, что за муки он испытывал внутри своего каркаса, позволяющего ему двигаться и даже оставаться в строю. Ясным оставался только разум и взгляд. Как ни странно, но кличка Робокоп, которой регулярно пытался одарить его кто-то из новичков, совершенно не липла к старшему центуриону. Потому что крут старший. Ох, как крут. Кто видел его в деле, знает, о чем я. Однажды взяли нас в кольцо, и не какие-то работяги, пусть даже с пастухами, что толпу заводят, а самые настоящие прожженные профи, умеющие устраивать беспредел, это лет пять назад, когда у нас кризис с соседним Мегаполисом случился. Снайперы по крышам, цепочка отборных вояк, переодетых в штатское, оттеснили манипулу и начали закидывать бутылками с коктейлем Молотова. Старший, отбросив шит, схватил четырехметровую трубу и под градом камней сам прокладывал дорогу, а мы прикрывали, как могли, винтовки у нас отобрали, так, щиты да палки. Политика – высшее зло, вот что я думаю.
А ещё хитер, зараза. Кто-кто, а я знаю, что там, за глубокими складками лба, под лысым черепом острым штыком ворочается ум. Многие считали центуриона всего лишь тупым служакой, которому привычно валить налево-направо, а потом стоять навытяжку в своем устрашающем экзо перед хлыщами в парадных вицмундирах, таращиться и принимать выговор за выговором за очередные какие-то провинности легионеров. Но это ошибка. Большая ошибка. Он просто умел отделять главное от прочего. Ну, потешил кто-то свой гонор, его право. Старшему было плевать. Лишь бы своих прикрыть. А ещё – собрать хоть какие-то крохи с барского стола. У кого если жена беременная, – пробивал и приличную клинику, с уходом и всякими причиндалами, у кого беда какая, тоже выручал. Но и требовал он, конечно. И порядка и чести. Э, да что там говорить, уважали старшего в легионе! Ребята верностью платили. Потому что свой в доску. Не выскочка. Калека, который сумел без всяких протекций от простого охранника какого-то пенитенциара до высшего офицера ПИТОНа подняться, пересиливая адские боли, глотая таблетки, доказывая свою значимость…
Не выживали тут, кто с протекцией. Да и мало таких желающих. Всё же у нас не придворно-парадная служба, где и в званиях люди растут как на дрожжах, и сильными мира обласканы. Мы ближе к ассенизаторам, к чистильщикам. Тренировки – каждый божий день. Спарринги, чтобы злее были. Рукопашные схватки – манипула на манипулу. Работа с палками, со щитами, стрельба из всего, что стреляет, метание всего, что летает, матерясь, обливаясь потом, кровью, злостью, зимой, летом, ночью, днем…
– Там кое-кто большой и важный живет. Охрана, периметр защищен, всё такое, гостей там не любят… Есть у него одна штука, очень мне нужна, понял, да? Как раз по нашей части. С виду – охотничье ружьё, но это только с виду. Ствол у него нарезной, на прикладе какие-то буквы нацарапаны, точно не знаю, но знаю номер, на металле выбит. В общем, надо ту штуку взять и мне притащить…