Калигула побагровел, уязвленный столь явной насмешкой. Гости переглядывались, удивляясь откровенной наглости Силана. Как можно укорять императора в том, что возраст его юн? И в том, что он принял заслуженные почести от сената?
— Я делаю все во имя Римской империи, — кашлянув, ответил Калигула. Зеленые глаза его метали молнии. — Я лишь слуга своему Отечеству. И не тебе, вернувшемуся из ссылки и осыпанному незаслуженными милостями от Тиберия, попрекать меня! Как принцепс сената римского, я отказываю тебе в привилегии высказывания первым своего мнения в сенате. Я сказал!
Сокрушенный Силан сел, сопровождаемый неодобрительным гулом присутствующих. Юний корил себя, что не сдержал ненависти к убийце дочери. Последняя фраза вырвалась случайно. Марк поднял голову и встретился глазами с Макроном. Беспомощное сочувствие выражал взгляд друга и запоздалый укор.
На сцене появились актеры, и взоры гостей устремились на любимцев Рима Мнестера и Аппелеса. Калигула наклонился к префекту претория.
— Клянусь Юпитером, я страшно разозлен. Мой тесть преступил все мыслимые границы. Ты видишь сам, Макрон, как чтят меня мои подданные, — он кивнул на Луция Вителлия, — а мой тесть.
— Не гневайся, цезарь. Старик совсем выжил из ума, — попытался остудить его пыл Макрон. — Наслаждайся праздником! Мне не кажется, что Силан хотел обидеть тебя. Он пытался подчеркнуть важность взятых тобой обязательств и ничего более. Он считает тебя смелым, ведь Тиберий до конца не хотел называться Отцом Отечества из ненависти к Риму. Ты — желанный и любимый правитель! И имя твое воспоют потомки!
Калигула просиял от столь грубой лести и легонько ущипнул за плечо сидящую рядом Эннию.
— Где же моя сестра? Ты видела Друзиллу?
— Нет, мой цезарь. Раб относил ей приглашение, но вернулся без ответа. Хочет ли мой господин что-нибудь поесть?
Калигула окинул взглядом изобильный стол и вдруг заметил, как лежащий напротив Гемелл достал из синуса маленький флакон и сделал глоток. Гай быстро опустил глаза — надо же, его приемный сын принимает противоядие. И при всех! Слепая ненависть захлестнула Калигулу. А если мальчишка задумает отравить его? Ведь единственный наследник — он. И Силан вполне может подбить его на это. Он до сих пор ежедневно приходит к Гемеллу, и они вместе, возможно, уже сплели целый заговор. А заговоры разрастаются подобно гидре. Надо рубить одним махом ее головы! Пока их мало, пока не стало поздно! Завтра же.
Пронзительные звуки труб отвлекли Гая от тяжелых мыслей. На сцене появилась танцовщица, и у Калигулы помутилось в глазах. Как будто он резко перенесся в прошлое! Юния кружилась перед ним! Тот же наряд египтянки. Обнаженная округлая грудь под золотым воротником, прозрачная юбка и длинные стройные ноги. И облако белокурых волос, разлетающееся при каждом взмахе изящной головки. Калигула, не веря своим глазам, оглянулся на Макрона. Нет, не привиделось! Префект претория так же потрясенно смотрит на танцовщицу. Да и все гости тоже застыли в изумлении. Лишь Луций Вителлий невозмутим, потому что он не видел прежде Клавдиллы. Силан, побледневший и испуганный, схватился рукой за сердце.
Гай вскочил и закричал. Разом смолкла музыка, все обернулись к нему. Застыла танцовщица на сцене.
— Кто ты?! — кричал Калигула. — Зачем мучаешь меня?!
Тонкая фигурка расплывалась в глазах, он даже не заметил, что это льются слезы.
— Ты опять обманулся, брат! — крикнула девушка. — Ты принял меня за нее так же, как тогда, на рассвете, в саду.
Друзилла! Гай застонал и рванул золотую цепь, подаренную Вителлием. Будто ее тяжесть так сдавила грудь. Лопнули массивные звенья, и глухой звон разорвал тишину, сковавшую всех присутствующих.
Энния кинулась к нему, чтобы обнять, но он грубо оттолкнул ее, и она упала на ложе Макрона.
— Прочь поди, — хрипло молвил Гай. — Ты не заменишь ее.
И вышел, не прибавив ни слова. Гости молчали, глядя ему в спину, лишь один Силан невидящим взором продолжал смотреть на тонкую фигурку танцовщицы. А Макрон шепнул потрясенной и униженной Эннии:
— Поехали домой. Кончилась твоя жизнь императрицы.
Она зарыдала, не стесняясь соседей, и склонилась пред ним на колени.
Виниций тем временем взял на себя обязанности распорядителя, и пиршество возобновилось. Поначалу вялое, веселье наконец потекло рекой, музыка стала громче, выкрики смелей, а танцы актеров непристойней. Незамеченными ушли Макрон с Эннией и Марк Юний Силан.
Покинув триклиний, Калигула вернулся в спальню. Сердце неистово стучало, и в висках бешено пульсировала кровь. Холодная примочка остудила пылающий лоб. Вместе с волнением его переполняло и неистовое желание. Чресла пылали огнем похоти, перед глазами все еще плясала тонкая фигурка с белокурым облаком волос. Все сокровища мира отдал бы он за обладание любимой! Разве может кто-либо сравниться с ней? Выходка Друзиллы зажгла в нем огонь страсти. Энния просто удовлетворила позыв плоти, но утолить ту мучительную жажду, что мучила его в этот миг, не смогла бы ни одна женщина.
Он подошел к тайной нише и сорвал занавес. Мраморный лик бесстрастно смотрел на его перекошенное страданием лицо. В порыве отчаяния он сорвал с себя тогу и, оставшись обнаженным, приник поцелуем к холодным устам. Точно вспышка молнии пронзила темноту спальни, и знакомый голос спросил:
— Что ты целуешь мрамор, Гай? Он не зажжется огнем от твоей ласки. Калигула обернулся. Она, живая и невыразимо прекрасная, раскинувшись на ложе, манит тонкими руками, зовет. Красиво стекает ручей лунных волос. Юния!
Не помня себя, он вскочил к ней наверх и обнял, ощутив тепло тела. Слезы полились из его глаз, и она осушила их поцелуями, дразня и лаская его. Как сладок стал миг долгожданной близости, напоенный восхитительным блаженством! Он так боялся, что она вновь исчезнет, что еще долго не разжимал объятий, бесконечно целовал припухшие губы и играл лунными локонами, шепча нежности и слушая ее дыхание. Наконец, она, утомленная, отстранилась.
— Ты опять уйдешь? — спросил Гай, пытаясь удержать ее за тонкую руку.
— Нет, конечно, братик! Калигула застонал.
— Я так хотел верить в то, что ты — она. И мне это удалось, — печально сказал он.
— А что мешает тебе сейчас? Мы с ней похожи. Я даже волосы выкрасила в белокурый цвет, и, могу поклясться, сумела одурачить не только тебя одного. Все глазели на меня так, точно сама Юния явилась из царства Аида потанцевать для этих олухов, — рассмеялась Друзилла, укладывая гребнем непослушные пряди.
— Постой, сестра, помолчи, дай продлиться мгновенью. Я все еще любуюсь моей Юнией, — взмолился Гай, — она всегда так же расчесывала волосы после любовных игр, чтобы потом опять вспрыгнуть ко мне на ложе и растрепать заботливо уложенную прическу.
— Ты хочешь, чтобы я заменила ее для тебя? — вдруг повернулась к нему Друзилла. — Хочешь ли ты этого, брат? Я так сильно люблю тебя, что готова на все, лишь бы ты был со мной рядом. Ты можешь называть меня ее именем и думать, что ласкаешь ее тело, а не мое…
Калигула через силу кивнул, очарованный сладостным видением.
— Пусть будет так, — молвила она, и в глазах ее заплясали злые огоньки, — ночь принадлежит тебе и ей, но день — мой. Поклянись страшной клятвой, что сделаешь меня своей законной женой. Иначе я навсегда уеду из Рима, и ты больше не сможешь обманывать себя, тебе останется лишь темная мраморная голова, которая никогда не ответит на твои поцелуи.
Гай замолчал, обдумывая слова Друзиллы. Она — его сестра. Ради исполнения клятвы, которую она от него требует, ему придется попрать законы. Но что значат законы для бога? Они — ничто. Он перевел взгляд на темноликую Юнию и вдруг явственно увидел, как горят во тьме ниши ярким светом ее глаза. В тот миг он готов был поклясться, что она одобряла сказанное Друзиллой. Ведь она сама завещала ему то, о чем он думал в это мгновение. Взмах ресниц, и наваждение пропало.
— Я согласен, — сказал он и неожиданно добавил: — но достаточно будет того, что станешь моей любовницей. — Голос его дрогнул, и он опять посмотрел на статую. Глаза ее были темны. — Мне нужен наследник. А ребенок от кровосмешения никогда не будет им признан, даже если я изменю все законы. Боги не могут воздействовать на разум и чувства людей. Не искушай судьбу, соглашайся. Большего я не смогу тебе дать, сестра.
Друзилла кивнула, не в силах вымолвить слова от счастья. Пусть дорогой ценой далась ей эта победа, но что значит унижение притворяться той, кого она ненавидела, по сравнению с тем, что она будет повелевать Римом и блаженствовать в объятиях того, о ком мечтала с детства. Правда, глубокой ночью в ее душу закрались первые сомнения, а верно ли рассудила она, согласившись с братом, ведь, проснувшись, она увидела, как горько плачет Гай, стоя на коленях пред хладным мрамором своей мертвой возлюбленной.
Носилки Макрона и Эннии с трудом находили дорогу среди шумной толпы. Супруги молчали. Да и сказать что-либо друг другу не представлялось возможным из-за невообразимого шума, наполнявшего пьяный Рим.
Лишь дома, на Эсквилине, они смогли поговорить.
— Прости меня, Невий! — сказала Энния, прижавшись пылающим лбом к коленям Макрона, едва он опустился в катедру в таблинии. Глаза ее оставались сухи, все слезы она выплакала там, во дворце, устав от бесконечных унижений Калигулы.
Тело ее отозвалось тупой болью, когда Макрон поднял ее на руки и понес в спальню. Он бережно раздел ее и обомлел, увидев синяки на нежной коже.
— Он бил тебя, Энния? — испуганно спросил он и увидел, как она задрожала.
— Прости меня, Невий, — всхлипывая, повторила она. — Я была такой глупой. Ты и раньше прощал меня, но сейчас… Чем мне отплатить тебе за то добро, что ты сделал для меня? Брось ты меня во дворце…
— Я люблю тебя, Энния Невия! — солгал он, стараясь, чтобы истинные чувства не прорвались наружу. Ему было лишь бесконечно жаль ее, глупую и тщеславную, погнавшуюся за призрачной тенью величия. Она сочла достойной себя быть рядом с тем, кто всю оставшуюся жизнь обречен на безответную любовь к умершей. — Теперь мы будем