24 июня (5 июля) крепость сдалась. 104 трофейные медные и железные пушки различных калибров, более 50 тысяч снарядов к ним, склады военного имущества и продовольствия достались русским. Потери корпуса составили 25 человек убитыми и ранеными, экипажи кораблей эскадры уцелели все, дело ограничилось повреждениями корпусов и оснастки.
10 июля накануне Гросс-Егерсдорфского сражения корпус Фермора, покинув Мемель, примкнул к войскам под командованием Апраксина. А основная армия численностью 36–40 тысяч человек, захватив Гумбиннен (Гусев) и Инстербург, продвигалась в направлении Кёнигсберга, который прикрывала прусская армия Левальда.
Быстрое продвижение русских войск вызвало панику у населения Восточной Пруссии. Столкнувшись с иррегулярными казачьими отрядами, оно предпочитало покинуть свои дома. Будущий генерал-фельдмаршал Александр Прозоровский, принимавший участие в кампании, вспоминал: «Продолжая таким образом поход свой во внутренность Пруссии, чувствовали мы, и паче еще, недостаток фуража, который тем был несноснее, что происходил от поведения описанных мною легких войск и отряжаемых от армии и самовольных фуражиров, которые, невзирая на строжайшее от фельдмаршала запрещение, с начала вступления в сию землю жгли и разоряли деревни».
Русской армии противостояли прусские силы под командованием фельдмаршала Иоганна фон Левальда, численностью около 24 тыс. человек при 64 орудиях. Численность же российской армии перед началом сражения составляла 50–55 тыс. человек при 79 орудиях.
Левальд понимал, что у русских серьезный перевес, поэтому действовал осторожно. Войска остановились в лесистой местности близ селения Гросс-Егерсдорф. В его окрестностях и состоялось первое крупное сражение.
Фельдмаршал Апраксин, не представляя, где находится противник, двигал свои войска все дальше на запад. 19 августа русская армия в походном порядке внезапно наткнулась на прусские войска. Так началась первая битва Семилетней войны в Восточной Пруссии.
Ускоренным шагом, под музыку, прусские батальоны перешли в атаку. Русские, которых наступление противника застало еще в лагере, были совершенно не готовы встретить приближающегося врага. Им пришлось начинать сражение на крайне невыгодной позиции, имея в тылу болотистую, малопроходимую рощу. Оба выхода из лагеря были перекрыты обозами.
Будущий русский писатель и философ Андрей Болотов вспоминал о первых часах сражения: «Весь народ смутился и не знал, что делать и предпринимать. Самые командиры и предводители наши потеряли весь порядок рассуждения и совались повсюду без памяти, не зная, что делать и предпринимать».
Апраксин фактически не участвовал в битве и впоследствии оправдывался: «Что ж до меня принадлежит, то я так, как пред самим Богом, Вашему Величеству признаюсь, что я в такой грусти сперва находился, когда с такою фурией и порядком неприятель нас в марше атаковал, что я за обозами вдруг не с тою пользою везде действовать мог, как расположено было…»
Кровопролитное сражение развернулось в центре и на правом фланге русских, куда была направлен основной удар неприятеля. Русские войска не дрогнули лишь благодаря младшим и средним офицерам, которые смогли организовать подобие оборонительных порядков. Основной удар пруссаков приняло на себя подразделение командира второй дивизии, генерала Василия Лопухина. Прозоровский вспоминал: «Сей отменного духа начальник, получая в сражении раны, присутствовал до тех пор, покуда ранен будучи сквозь желудок, отведен в сторону». Лопухин, трижды раненный, попал в плен. Увидев это, гренадеры ринулись отбивать командира. Им это удалось, и Лопухин умер в русском лагере.
Немцам удалось прорвать центр русской армии – с гибелью командира дивизии и под натиском противника войска потеряли управление. Израсходовав почти все боеприпасы и понеся большие потери, дивизия Лопухина стала отступать. Но именно в этот момент в ходе боя произошел неожиданный поворот. В лесу, на опушке которого оборонялись войска второй дивизии, находился резерв – четыре пехотных полка первой дивизии графа Петра Румянцева. Инициативный Румянцев двинул полки через лес на помощь своим.
◾ Александр Коцебу. Битва при Гросс-Егерсдорфе. XIX век
Свежие полки с криком «ура» бросились в атаку на фланг пруссаков «так, что что они тотчас смешались и по жестоком кровавом сражении с достаточным числом своих войск в наивящем беспорядке свое спасение бегством стали искать».
Дрогнув, прусские батальоны стали отходить. В неразберихе боя часть их попала под огонь своих и побежала. Как пишет участник сражения: «Неприятели дрогнули, подались несколько назад, хотели построиться получше, но некогда уже было. Наши сели им на шею и не давали им времени ни минуты. Тогда прежняя прусская храбрость обратилась в трусость, и в сем месте, не долго медля, обратились они назад и стали искать спасение в ретираде».
Сражение при Гросс-Егерсдорфе продолжалось пять часов. Потери прусской стороны составили убитыми и ранеными 4155 человек и 29 орудий, русской – 5943 человека, из них 1449 убитыми, в том числе два генерала. По свидетельству австрийского наблюдателя при ставке Апраксина барона Сент-Андре, в Европе прежде не было столь жестокой битвы. Несмотря на победу, русская армия при Гросс-Егерсдорфе обнаружила множество слабостей, и лишь моральный дух и мужество солдат, офицеров и генералов спасли положение.
«Левальд беспрепятственно отошел на правый берег Прегеля, к Велау (Знаменску), открыв дорогу на Кенигсберг. Однако Апраксин не стал преследовать противника. Русские войска отступили из Восточной Пруссии в Курляндию, причем так быстро и в таком беспорядке, как будто именно они и были разбиты.
Пятнадцать тысяч раненых и больных были брошены на пути; до восьмидесяти орудий и значительное количество снарядов и обозов оставлены неприятелю. Никто не мог понять причины такого странного поступка Апраксина. Гросс-Егерсдорфская битва открыла перед ним дорогу к столице Пруссии, совершенно беззащитной. Одни полагали, что русский фельдмаршал решил не зимовать в стране, совершенно опустошенной его же войсками; другие утверждали, что он был подкуплен Фридрихом. Но Мемель оставался в руках русских, он был прикрыт 10-тысячным корпусом. Через этот город русское войско могло получать все нужное продовольствие морским путем. Стало быть, первое предположение было неосновательно».
Основная версия – фельдмаршал знал о тяжелой болезни Елизаветы Петровны и ждал ее возможной смерти и смены политического курса. В случае ее кончины на престол вступал Пётр Фёдорович, ярый поклонник прусского императора Фридриха II.
«Всесильный канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин не ладил с наследником. Когда в 1757 году внезапная болезнь постигла императрицу, Бестужев, по официальной версии, вздумал лишить Петра престола и передать его Павлу Петровичу, сделав опекуном Екатерину. Для подтверждения такого завещания Бестужев желал, на всякий случай, иметь под рукой войско. Он самовольно написал генерал-фельдмаршалу Апраксину немедленно оставить войну с Пруссией и со всей армией возвратиться в Россию, что Апраксин и исполнил. Когда императрица выздоровела, интрига открылась. Бестужев был предан суду и сослан за самовольный поступок, а Апраксин, призванный в Петербург для допроса, содержался три года во дворце на Средней рогатке, где и умер под судом в 1760 году».
Так почти безрезультатно завершилась кампания 1757 г. Несмотря на поражение на поле боя и потерю Восточной Пруссии, Фридрих II не капитулировал. Он был готов к худшему развитию событий: еще до прихода русских из Восточной Пруссии были вывезены «гумбинненская и кёнигсбергская кассы с наличными деньгами». Королевские чиновники, знавшие особенности системы управления Восточной Пруссии, получили приказ эвакуироваться. Были вывезены в тыл все архивы, особенно Палаты военного и государственного имуществ.
Зимой русские вновь вступили в Восточную Пруссию. Известие о переходе ими границы было получено в Кёнигсберге в ночь с 9 на 10 января 1758 г. Войск, способных оказать сопротивление, не было, Кёнигсберг был брошен своим гарнизоном. Местные власти решили без боя перейти под российскую корону, чтобы не подвергать город штурму с жертвами и разрушениями.
К русскому командованию отправилась делегация с письмом, в котором содержались чрезвычайно широкие условия «капитуляции» и требования условий жизни лучше, чем при правлении «Старого Фрица» Гогенцоллерна.
22 января 1758 г. русские войска торжественно вступили в Кёнигсберг. Очевидец тех событий Андрей Болотов писал, что все жаждали видеть русские войска и их командира. Звон колоколов, звуки труб и литавр придавали происходящему еще больше пышности и великолепия.
Генерал-аншеф Фермор со своей свитой проследовал до Королевского замка, у которого был встречен представителями местного правительства, чинами магистрата, дворянством и духовенством города. Фермору были торжественно вручены символические ключи от Кёнигсберга, которые тут же были отправлены в Петербург.
А вот как описывал эти события советский историк Николай Павленко: «В зимнюю кампанию произошел уникальный в военной истории случай, когда население неприятельского города Кёнигсберга, покинутого гарнизоном, отправило депутацию к русскому командованию с просьбой не о приеме ключей от города, а о принятии его в состав Российской империи. Столь неожиданный подарок можно было бы объяснить опасением, что находившиеся в составе русской армии иррегулярные полки казаков и калмыков станут грабить город, но поведение жителей свидетельствовало о том, что они руководствовались не чувством страха, а искренним желанием принять русское подданство; видимо, воинственный прусский король требовал от жителей непосильных жертв. Если бы дисциплинированные, привыкшие к повиновению немцы действовали по предписанию городской администрации, вряд ли на улицах, крышах домов, в окнах – всюду находились бы толпы народа».