Кант считался педантом. К скрупулезности во всем его приучил друг – английский купец Джозеф Грин. Это от него Кант перенял идею жить «согласно строжайшим правилам или максимам». Кант часто бывал в доме Грина под Кёнигсбергом в общине Юдиттен. Вместе они обсуждали идеи Дэвида Юма и Жан-Жака Руссо, кроме того, Кант читал Грину свою «Критику чистого разума», предложение за предложением, еще до публикации в 1781 г. Как купец, торговавший по миру, Грин помогал Канту увидеть панораму этого внешнего мира (сам философ не собирался покидать свой дом ради познания мира; мир он узнавал по книгам). Кроме того, Грин занимался финансовыми делами Канта.
◾ Даниэль Веелвард. Карикатура на выступление И. Канта. Ок. 1810 год
Пунктуальность, педантизм и приверженность традициям настолько определяли уклад жизни Канта, что с 1760-го, с начала дружбы с Грином Кант сознательно отказался от всяких развлечений. Затем последовали «годы молчания» с 1770-го по 1780-й. В эти десять лет жизнь Канта складывалась из преподавания в университете, работы над «Критикой чистого разума» и вечерних посещений Грина, с которым он обсуждал свои идеи. Философ не создал бы свою универсальную теорию, если бы не радикальная перемена образа жизни.
К середине жизни, считал Кант, человек может наконец обрести характер – «абсолютное единство внутреннего принципа образа жизни вообще», – обуздать животные порывы и не допускать преобладания никакой склонности. Характер – это не то, с чем мы рождаемся на свет, это наше собственное творение.
К мифам о Канте можно отнести и миф о том, что философ никогда не покидал родного города. Кант действительно родился и умер в Кёнигсберге. И за 79 лет и 10 месяцев жизни все его путешествия проходили в радиусе максимум ста пятидесяти километров от дома.
В молодости он работал домашним учителем в состоятельных семьях и примерно шесть лет провел за пределами Кёнигсберга в «медвежьих углах» Восточной Пруссии. В имении Раутенбург (б. Малиновка, сейчас исчезнувшая), что в 20 километрах от Хайнрихсвальде (ныне Славск), он был домашним учителем у детей графа фон Кейзерлинга. Там он и приобрел изящные манеры, не свойственные большинству кабинетных ученых. Молодая графиня Каролина Амалия фон Кейзерлинг также чрезвычайно увлекалась философией, и с нею, по словам Канта, он имел «первый ученый разговор об искусстве». Иммануил Кант бывал также в Трутенау (ныне поселок Медведевка) в гостях у книгоиздателя Иоанна Кантера. В Юдшене (Веселовке) был домашним учителем в семье пастора Андерша.
Путешествия Канту успешно заменяли книги. Есть анекдот: Кант так подробно описал архитектурные детали одного из лондонских мостов, что собеседники были уверены – он его, конечно, видел, когда бывал в Британии. Популярным курсом из тех, что вел Кант, был курс физической географии, в котором он рассказывал о дальних странах. И именно достижения Канта в области географических исследований послужили основанием для того, чтобы представить его к званию академика Петербургской академии наук в 1794 г.
К середине собственной жизни Кант обзавелся бытовыми привычками, нерушимыми настолько, что их можно было считать правилами жизни. Так, он ел один раз в день и начинал сразу с обеда. Поэтому в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд, утверждая, что завтракал с Кантом, вводит Берлиоза, Ивана Бездомного и читателей в заблуждение.
Слуга Канта, некто Мартин Лампе, который прослужил у него чуть более 40 лет, будил своего хозяина каждый день ровно в 5 утра. Кант, не снимая ночной рубашки и колпака, шел в свой рабочий кабинет. Там он надевал треуголку от своего профессорского мундира поверх ночного колпака, выпивал чашку слабо заваренного чая, раскуривал трубку и готовил конспект предстоящей лекции.
Толстой заблуждался, приписывая Канту безудержную страсть к табаку, – мол, если бы он не курил так много, «Критика чистого разума», вероятно, не была бы написана «таким ненужно непонятным языком».
Затем он одевался и спускался в лекционный зал, который находился на первом этаже его дома. Лекция начиналась в 7 утра и заканчивалась точно в 9. Кант сидел перед небольшим пультом и читал лекцию негромко, внимательно наблюдая за своими студентами, чтобы понять, насколько они понимают его.
Лекции обычно начинались в семь; преподавал Кант девять часов в неделю, летом читал логику и физическую географию, зимой – метафизику и антропологию. После занятий профессор снова облачался в халат и усаживался в кабинете. Без четверти час второй раз переодевался. К этому времени в доме появлялись приглашенные на обед друзья. Хозяин собственноручно выдавал прислуге серебряные ложки. Как только появлялся слуга Лампе и произносил сакраментальную формулу: «Суп на столе», гости шли в столовую и быстро рассаживались по местам: они знали, что хозяин голоден.
Кант никогда не обедал в одиночестве. Есть одному, наедине со своими мыслями, он полагал недопустимым, уединение не восстанавливало силы, а истощало их. Бодрость возвращают только сотрапезники, непринужденная беседа с которыми отвлекает и развлекает. И поскольку еда в доме Канта всегда была обильной и разнообразной, а хозяин дома был очень разговорчив и любил традиционные застольные беседы с обсуждением газетных новостей, то в его доме была принята своеобразная «эстетика разговора», которой Кант неуклонно следовал.
Чтобы беседа была общей, за обеденным столом должно находиться не многолюдное собрание, а круг близких друзей. Поэтому в его хозяйстве имелось только шесть столовых приборов.
Застольная беседа – это искусство: надо уметь говорить со всеми, не допуская тягостной тишины, если тема исчерпана, следует умело перевести разговор на другую; нельзя допускать, чтобы разгорались страсти; застольный разговор – вид игры, а не диспут. Закончить любые дебаты лучше всего шуткой, она не только примиряет мнения, но и способствует лучшему пищеварению. Сам он мог увлекательно говорить на любую тему, профессионально владел вниманием аудитории, умел заинтересованно слушать собеседника.
Обед был единственной трапезой, которую разрешал себе философ. Достаточно плотная, с хорошим вином (пива Кант не признавал), она продолжалась до четырех-пяти часов. «Он ел не просто с аппетитом, но с наслаждением, – вспоминал один из гостей Канта (вероятно, не подозревавший, что у хозяина сутки до этого во рту не было ни крошки). На его лице читалось вожделение; выразительные взгляды, которые он бросал то на одно блюдо, то на другое, говорили о том, что в этот момент он целиком человек застолья».
Любимым его блюдом была свежевыловленная треска.
После продолжительного обеда (он мог длиться два-три часа) Кант обязательно отправлялся на часовую прогулку – по одному и тому же маршруту по липовой аллее.
Когда в ходе Семилетней войны русские войска взяли Кёнигсберг, Кант, как и другие горожане, присягнул в кафедральном соборе на верность императрице Елизавете Петровне. Четыре года (январь 1758 – июль 1762) философ был русским подданным, а город – центром вновь созданного генерал-губернаторства Восточная Пруссия.
Из всеподданнейшего прошения доцента Кёнигсбергского университета Иммануила Канта императрице Елизавете 14 декабря 1758 г.:
«Иммануэль Кант, магистр, всеподданнейше умоляет е.и.в. всемилостивейше назначить его на освободившееся место ординарного профессора по кафедре логики и метафизики в Кёнигсбергском университете.
Пресветлейшая великодержавнейшая императрица, самодержица всеи России, всемилостивейшая императрица и великая жена!
…Надежда, каковою я себя льщу быть назначенным на академическую службу по предмету сих наук, особенно же всемилостивейшее расположение е.и.в. оказывать наукам ваше высочайшае покровительство и снисходительное попечительство, побуждает меня всеподданнейше просить е.и.в. всемилостивейше благоволить благосклонно утвердить меня на вакантную кафедру ординарного профессора… Готов умереть в моей глубочайшей преданности.
В.и.в. наивернейший раб Иммануэль Кант. Кёнигсберг, 14 декабря 1758 г.»[14]
Кант был беден и держал у себя на квартире несколько молодых русских офицеров в качестве пансионеров, читал им лекции по физике, фортификации и пиротехнике. Несмотря на эти обстоятельства, воспоминаний россиян о немецком философе сохранилось совсем немного. Достоверно известно лишь о трех подобных свидетельствах: Н. М. Карамзина, И. М. Муравьёва-Апостола и А. Т. Болотова.
В 1794 г. Кант стал российским академиком. Русских он пять раз упоминает в «Антропологии с прагматической точки зрения»: говорит об огромности России, опровергает стереотип о том, что у русских «бьет, значит любит», и цитирует другую пословицу – «по одежке встречают, по уму провожают».
Знакомство Карамзина с Кантом состоялось в 1789 г., а воспоминание о нем было впервые опубликовано в 1791 г. Муравьёв-Апостол познакомился с Кантом еще позднее – в 1797 г.; описание же его встречи с немецким философом впервые было напечатано лишь в 1815 г. Оба россиянина познакомились с Кантом уже в ту пору, когда немецкий философ был в расцвете своей славы. И лишь Болотов знал Канта еще приват-доцентом «докритического периода», именно с его оценок личности Канта, равно как и его философии, и стоит начать.
Молодой подпоручик и переводчик официальных бумаг Андрей Болотов вступил в Кёнигсберг в составе русской армии в 1758 г. Четыре прожитых в Восточной Пруссии года он описал в своем четырехтомном жизнеописании. Болотов детально рассказывает о своей жизни в немецком городе и упоминает множество людей, но имя самого известного кёнигсбержца Иммануила Канта в его воспоминаниях не встречается ни разу. Оно всплывает гораздо позже, в частной переписке со своим родственником, историком Николаем Арцыбашевым.
◾ Пётр Борель. Портрет Николая Карамзина. Ок. 1864–1869 годы
Болотов упоминает о десяти московских студентах и о сыновьях высокопоставленных офицеров, присланных в университет Кёнигсберга: в 1759 г. «приехали и отправленные уже давно к нам переводчики. Были они все студенты из московского университета, и их вместо двух требуемых генералом прислали к нам ровно десять человек, с тем намерением, что по оставлении из них сколько для губернаторской канцелярии будет надобно всех прочих отдать нам чему-нибудь учиться». Однако студенты прежде не работали в канцелярии и не знали немецкого, поэтому их отдали учиться языку: «Они все хотя и учились в Москве по-немецки, но, не имея практики, казались столь незнающими, что сначала и подумать было не можно о употреблении их в переводческую должность (…) господам студентам велено было приискивать себе учителей