Встреча проходила без галстуков. Не было ни камер, ни журналистов, ни папарацци. Никто не писал ни звук, не изображение, даже скрытой камерой. Президент был один, если не считать двух охранников у двери и толпы охраны снаружи.
Юрий Яковлевич вошел, не зная чего ждать. Гнева или милости. Президент ни на то ни на другое не сподобился. Он даже не встал. Просто молча ткнул на ближнее кресло, что рядами были подставлены к длинному столу.
Глава МЧС присел. Посмотрел на первого человека страны.
— Говори, — спокойно произнес президент.
— Число погибших превысило три с половиной сотни человек, район города, попавший в зону распространения катастрофы, эвакуирован. Вывезена часть коллекции Третьяковской галереи, что хранилась в здании Центрального Дома Художника…
— Только без предисловий, — перебил президент. — Суть.
— Мы имеем дело с аномальным явлением, господин президент, — Юрий Яковлевич потупил взгляд. — Это необъяснимо и требует исследования.
— А люди?
— Что люди? — не понял главный спасатель, чувствуя как под взглядом собеседника намокает рубашка между лопаток.
— Люди пропадают?
— Пропадают, — кивнул Юрий Яковлевич.
— И как исследовать, если пропадают?
— Тогда аномальная зона может быть уничтожена, — предположил глава МЧС.
— Еще лучше, — хмыкнул президент. — Юра, включи мозги, я знаю, что они у тебя есть. Как уничтожить туман? Ракетно-бомбовым ударом?
— Нет, но… А что делать? — спросил главный спасатель.
— Думать, — посоветовал глава государства. — Причем быстро, пока за нас мировая общественность не придумала. Им только палец дай, по локоть откусят.
— Если это в самом деле туман, то его можно высушить, или развеять, — предположил негромко Юрий Яковлевич.
— Ну так развеивай, суши. Делай что-нибудь. Только не блей, как баран, которому пообещали яйца отрезать. И главное думай.
Милонег ушел домой. Оборотень отпускать не хотел, боялся, но тот сказал как отрезал:
— Дай мне попрощаться с женой, Кот.
— Ты никак помирать надумал, — еще сильнее насупился оборотень. — Увидишься еще с женой. Вам еще всю жизнь вместе мучаться.
Милонег покачал белобрысой головой:
— Помирать не собираюсь. Но кто знает чем кончится. Вернусь утром, больше не уйду. А сейчас пусти.
Кот продолжал стоять преграждая выход, словно все еще думал, прикидывал, сомневался.
— Пусти его, — поддержала старуха парня. — Пусти его, зверь, и не завидуй его счастью.
Оборотень сверкнул на старую сузившимися глазами. Молча отошел в сторону. Когда закрывал дверь, не удержался, шепнул в след:
— Держись. Оно только того и ждет, чтобы развести нас в стороны и по одиночке прикончить.
Милонег даже не повернулся, только голову в плечи вжал. Услышал, подумал Кот и вернулся в квартиру.
Игорь, взяв пиво, завалился на диван. Старуха ушла в дальнюю комнату, вытащила с балкона кресло и уселась, сообщив, что тут, рядом с кругом, покемарит. Кот кивнул и вышел. Спать решил в звериной шкуре, так почему-то казалось спокойнее и безопаснее. Зашел на кухню, грянулся лбом об пол, практически без разбега.
Тело, отвыкшее быть зверем изогнулось, дугой. Кости ломило, лапы разъезжались. Но это только в первый момент. Все вспоминается со временем, так же как и забывается. Когда долго не перекидываешься, долго вспоминаешь. Когда срок в одной шкуре прожитый короток, то и вспоминается все мгновенно. Год, как не перекидывался, припомнил оборотень и, закружившись, умастился под кухонным столом. Улегся клубком, словно обыкновенная домашняя кошка.
Сон не шел. Он встал, повертелся, улегся заново. Зевнул и прикрыл глаза, но заснуть не получилось. Звериное чутье подсказывало, что не спит не только он. За стеной на диване ворочался бородатый. Старуха, хоть и сидела в своем кресле неподвижно, но дыхание не успокоилось, это он слышал даже через стену.
А Милонег уже видать до дома дошел. Но тоже поди не спит. С женой прощается. Он снова закрыл глаза, перед внутренним взором поднялся самый светлый, самый чистый образ. Белая рука провела ласково и печально по черной шерсти. Кот встрепенулся, оглянулся, но никого не было. Фантазии одни. На образ в голове наложился едкий, как кислота, голос старухи:
— Пусти его, зверь. И не завидуй его счастью.
Не завидуй счастью. Он и не завидует. Зачем завидовать чужому, которое ему не нужно. Он всего лишь хотел своего. Нет, не завидует он. Не завидует о чужом, о своем болеет. Сколько веков прошло, а все болеет. Кот молча сжал челюсти. Сильно, до хруста.
А виной всему старуха. Амбициозная, обиженная ведьма. Не по ее видите ли пошло, и все. Два притопа, три прихлопа и искалеченные жизни. Как у этих колдунов все просто. Дунул, плюнул, растер и все. А вот и не все. «Не завидуй счастью». Еще издевается старая швабра. Ну ничего, за все приходит расплата. Когда-нибудь, может не сразу. Но приходит. Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал. Тьфу ты, пропасть. И бородатый этот со своим фольклором все мозги засрал.
Кот тихо поднялся. Расплата приходит всегда. Вот так, крадучись. В ночи, на полусогнутых идет она с кухни в комнату, подкрадывается к спящему и вцепляется зубами в горло. Иногда она настигает сразу. Иногда по капле капает, мучает. Но его расплата будет молниеносна, потому что он гуманен.
Оборотень черной тенью беззвучно шмыгнул по коридору, проскользил в дальнюю комнату. Старуха сидела в кресле против светящейся сиреневым полусферы, что колпаком накрывала мост и окрестности. Глаза ее были закрыты. Дыхание выровнялось и Кот почти не усомнился, что ведьма забылась сном праведника.
Голова ее откинулась назад, седые волосы растрепались по спинке кресла. Горло, белое и морщинистое, нагло топорщилось в полумраке, словно приглашая сомкнуть на нем челюсти. Он шагнул вперед, замер. Один бросок и все будет кончено, но что-то останавливало. Что-то внутри, задавленное очень глубоко злостью, болью и обидой говорило, что это не правильно, так нельзя. Пищало, сопротивлялось, но было еще слышно. И он стоял черным силуэтом в сумрачной комнате.
— Обо мне думал?
Голос прозвучал тихо и странно, словно реплику кинули в потолок, а она не долетев грохнулась на пол. Старуха подняла голову, открыла глаза и посмотрела на оборотня. Тот угрожающе рыкнул.
— Знаю я о чем ты думаешь, — вкрадчиво произнесла она. — Сама теми же мыслями мучалась. Только не твои это мысли. И не мои. Мы с тобой вроде уже все выяснили, до всего договорились. А это наносное. Гони его. Или загрызи меня и вся недолга.
Словно провоцируя, старуха снова закрыла глаза и откинула голову, выставив на всеобщее обозрение обнаженное горло. Один бросок и все. И все.
И все. Совсем все. Это не твои мысли, метнулось в голове. Не твои.
Твои, твои, хихикнуло в черепе. Только ты их боишься. Пока боишься. Стесняешься. Благородного из себя строишь. А благородства ваши, чести и достоинства это все туфта. Нет их, и любви нет. Есть только ненависть, злость и терпимость. Последняя возникает когда позволяешь себе кого-то якобы любить, первые две во всех остальных случаях.
Уйди, надавил сам на себя мысленно.
Ты такой же как и все. А всем на все наплевать. На все кроме своего достатка и благополучия. Жопа на теплом песке, шезлонг у моря и коктейль со льдом. И вилла под пальмами. Вот предел мечтаний. И у тебя он такой же. А все твое беспокойство от того, что воспитали тебя по-идиотски. Это не твоя вина, просто пойми это и прими.
Уйди.
Думай.
Разум очистился. Кот виновато пригнул голову и съежившийся пошел обратно под стол.
Он встал на рассвете. Глаз практически не сомкнул, если и забылся, то не больше чем на час. Лада сладко спала, закинув на него руку и ногу. Он попытался осторожно высвободиться из этих объятий. Получилось довольно легко. Женщина спала крепко. С другой стороны чего бы ей не спать. В свои дела Милонег ее не посвящал, о причастности к безобразию на Крымском мосту смолчал. Для нее все было хорошо.
Полюбовавшись на спящее спокойное лицо, он нежно поцеловал в щеку. Отошел от кровати и быстро натянул штаны. Пока застегивал рубашку, подошел к детской кроватке и долго смотрел на сына. Олегович дрых без задних ног, словно бы спокойствие матери передавалось ему через воздух комнаты.
Твоя женщина уже поняла, возникла чужая мысль. Ненавязчиво возникла, словно и не мысль, а воспоминание. Давно поняла. Что она поняла? Ему казалось, что она поняла что-то тогда, когда пришла и осталась навсегда. Разве нет?
Он резко обернулся и поглядел на Ладу. Или на Люду, почему-то именно так ему сейчас захотелось ее назвать. А если нет?
Вот-вот. Сколько волка не корми, мелькнуло в голове, а он все одно в лес смотрит. Тебя никогда нет дома. Откуда тебе знать, что здесь твориться в твое отсутствие. Она не та, она другая. Она переродилась и поняла, что прежде жила не так. Что теперь живет лучше. И от этого лучшего к старому возврата нет. Кто спит в твоей постели, когда тебя дома нет? Ты знаешь? Не знаешь. И не можешь сказать, что этого нет. А это значит, что допускаешь, что это может случиться.
Посмотри на нее. Она ведь не Лада. Ты это знаешь. Она другая. Посмотри на ребенка.
Милонег перевел взгляд на спящего сына, губы тронула улыбка.
А вдруг, предательски зашелестело в голове, это не твой ребенок. С кем она только не кувыркалась в своей жизни в койке. С чего взял, что изменится? Погляди на себя в зеркало и на ребенка. Погляди. Так ли вы похожи?
Милонег закусил губу. В голове захохотало, снова переставая таиться.
Это правда. Ты знаешь, что это правда, просто верить боишься. Но скоро ты поверишь и тогда тебе станет легче. Не любить легче, чем страдать. Посмотри на то, что ты любишь.
Милонег выскочил из комнаты, прикрыл дверь и бросился в кухню. Заперся там и со всей силы треснулся головой об стену.
В голове снова захохотало, да так, что заломило виски. Или это от удара. Милонег еще раз боднул несущую стенку.