— Конечно. Я немного прогуляюсь.
Гельмут сошел на платформу. Яростно слепило солнце, но было уже не так жарко: налетел легкий ветерок. По рукам прошлись мурашки, и Гельмут пожалел, что не взял пиджак. Но он решил не возвращаться. В прошлый раз это плохо закончилось.
На платформе было тихо. Мимо лениво проходила старушка со связкой бубликов, возле входа на станцию зевал милиционер в белой гимнастерке, у соседнего вагона курил высокий мужчина в бежевом пальто. На скамейке у платформы сидели старик со старухой, о чем-то разговаривая.
В дальнем конце платформы, опершись на ограду, стоял мужчина в синей рубашке и серой кепке. Он читал газету и время от времени поглядывал по сторонам. У его ног стоял большой чемодан из коричневой кожи.
Да. Вот он.
Гельмут пошел в его сторону, ускоряя шаг. Мужчина повернулся к нему, сложил газету, выпрямился. Он был молод, лет двадцати пяти, с худощавым лицом, из-под кепки выбивались рыжие волосы.
— Добрый день, — сказал Гельмут, подойдя ближе. — Вы, случайно, не знаете, где здесь можно купить пирожков с мясом?
— Сам не могу найти, — ответил рыжий мужчина, улыбнувшись. — Зато тут продается отличный квас.
— Замечательно. Можете показать, где?
— Да, конечно. Пойдемте.
Рыжий кивнул в сторону здания станции, подхватил чемодан и пошел. Гельмут последовал за ним.
— Прохладно стало, — заметил рыжий. — С утра была невыносимая жара.
— Да, в Москве тоже было очень жарко.
— Сколько стоит поезд? Двадцать минут?
— Да, но это уже не имеет значения. Когда дойдем, расскажу.
Рыжий заинтересованно покосился на него.
— Вы не будете садиться обратно на поезд?
— Потом поговорим об этом. Не при людях.
— Хорошо.
Они прошли сквозь безлюдное здание станции и вышли на площадь, от которой расходились в разные стороны три неровные дороги между ветхими деревянными домиками. Единственным кирпичным зданием, кроме станции, был магазин, рядом с которым стояла лошадь, бессмысленно глядящая по сторонам.
На ступенях магазина сидел сонный дед в засаленной рубашке.
— Старенький городок, — сказал рыжий, закурив на ходу. — И забытый богом. До революции здесь был важный транспортный узел, но в Гражданскую город сильно пострадал, да так и не восстановился с тех пор.
— Вы из этих мест?
— Я не скажу вам, откуда я.
— Резонно. — Гельмут тоже закурил. — Куда теперь?
— Недалеко. Пять минут ходу. Вон за тем домом, — он показал на один из домиков, стоящих справа от площади, — затем направо, потом по дороге вниз и налево. Не заблудимся.
По дороге вниз и налево стояла покосившаяся изба с заколоченными окнами — видимо, здесь давно никто не жил. По стенам разрастался дикий плющ, в заброшенном палисаднике зеленели заросли крапивы. Когда они поднялись на крыльцо, доски под ногами натужно заскрипели: Гельмут испугался, что они могут провалиться. Рыжий взялся за ручку и с силой навалился плечом на дверь. Казалось, от этого вздрогнул весь дом.
В избе царила такая темнота, что Гельмут, пройдя внутрь, почувствовал себя слепым. В воздухе висела пыль. Когда рыжий закрыл дверь, темнота обрушилась со всех сторон, и Гельмут потерял ориентацию в пространстве. На секунду ему стало страшно. Он услышал звон щеколды и отдаляющиеся шаги рыжего.
Чиркнула спичка, зажглась свеча, а над ней появилось лицо рыжего в ярко-красных отблесках.
— Уж извините за неудобство, — сказал рыжий, и его голос был приглушен. — Но больше здесь негде проводить подобные встречи.
— Я понимаю.
Рыжий поставил свечу в канделябре на стол.
— Зато можем проникнуться таинственной атмосферой. Как в шпионских романах, — добавил он. — Вы любите шпионские романы?
Гельмут заметил, что лицо рыжего, ранее холодное и отстраненное, теперь заиграло новыми эмоциями — или это из-за свечи?
— Когда горит огонь, мир становится другим, — продолжал рыжий, не дожидаясь ответа. — Вы любите огонь?
— Да. Теперь давайте о деле.
— Да, конечно, простите. Мой позывной — Юрьев. Это все, что вам нужно знать. Как называть вас?
— Костров, — не думая, сказал Гельмут, глядя на пламя свечи.
— Костров. Хорошо. Будете Костровым.
С улицы послышался лай собак.
— Мне нужен новый шифр и передатчик, — сказал Гельмут.
— Все в чемодане.
— Еще мне нужно, чтобы вы передали шифровку в Центр.
— Прямо сейчас?
— Желательно.
Юрьев нагнулся к чемодану, щелкнул задвижками, откинул крышку. В слабом пламени свечи Гельмут увидел множество ручек и рычажков — это был советский радиопередатчик, он видел похожие и даже однажды пользовался. К верхней крышке были прикреплены несколько листков бумаги — видимо, запись шифра.
— Сами-то с такой штукой работали? — спросил Юрьев, выкручивая ручки.
— Приходилось. Разберусь.
— Какой текст вам нужно отправить?
— «Чернышевскому. Выполнить задание не представляется возможным. За мной слежка. Скорее всего, я раскрыт. Возвращаюсь. Белинский».
Юрьев поднял голову, взглянул на Гельмута и хмыкнул.
— Великий русский литературный критик ко мне пожаловал. М-да, неприятная ситуация. Не повезло вам.
Гельмут мрачно кивнул.
— А как планируете возвращаться?
— Не знаю. Вернусь на станцию и решу. Наверное, через Минск, оттуда в Брест, оттуда в Германию.
— Разумно.
Юрьев вытащил из чемодана сложенный микрофон.
— Сейчас все будет, — сказал он. — Подождите немного.
ВЫПИСКА
из протокола допроса подозреваемого
в сотрудничестве с германской разведкой Костевича Тараса Васильевича
от 2 августа 1941 года
Вопрос. Когда Сафонов устроился к вам работать?
Ответ. В ноябре прошлого года.
Вопрос. Точнее.
Ответ. Десятого или двенадцатого. Не могу вспомнить точно.
Вопрос. Как вы познакомились с ним?
Ответ. Он пришел в редакцию по объявлению, показал примеры своих статей — вырезки из какой‐то оренбургской газеты, а еще из «Красной Нови». Мне понравилось. Мы как раз искали хорошего автора.
Вопрос. Он был хорошим автором?
Ответ. Да, очень.
Вопрос. Вы никогда не интересовались его прошлым?
Ответ. Иногда, да. Он был молчалив, но иногда что‐то рассказывал.
Вопрос. Что он рассказывал?
Ответ. Что родился и жил в Оренбурге, потом в Ленинграде, потом в Москве.
Вопрос. Он рассказывал вам про Тегеран?
Ответ. Да. Говорил, что во время командировки его избили, он потерял документы, обратился в посольство…
Вопрос. Вы не замечали ничего подозрительного?
Ответ. Нет. Нормальный парень.
Вопрос. Вы не замечали ничего подозрительного в его общении с сотрудником германского консульства?
Ответ. Нет.
Вопрос. Несмотря на то что он сам предлагал вам написать эти интервью?
Ответ. Ну да. А что в этом такого? Он всегда был инициативным… Поверить не могу.
Вопрос. Вы понимаете, что у вас в газете более полугода работал немецкий шпион? В это вам придется поверить. Как и придется смириться с тем, что вы не вычислили его, не заметили ничего подозрительного, не сообщили в органы, когда следовало.
Ответ. Да, признаю.
Вопрос. Вы сами общались с Клаусом Кестером?
Ответ. Один раз, в ресторане, на приеме у товарища Молотова. В марте.
Вопрос. О чем вы говорили?
Ответ. Да разве же я вспомню? О ерунде какой‐то. С ним тогда Сафонов говорил.
Вопрос. Когда Сафонов попросился в Брянск, вы тоже не заметили ничего подозрительного?
Ответ. Нет.
Вопрос. Вы готовы сотрудничать со следствием?
Ответ. А у меня есть выбор?
Вопрос. Выбор есть всегда.
Из статьи Гельмута Лаубе «Дух и кровь» («Фёлькишер Беобахтер». № 67. 1934)
Много внимания в наших публикациях уделяется вопросу крови. В самом деле, без заботы о чистоте нашей крови, без внимания к нашим корням немыслима сама идея националсоциализма. Идея новой Германии — это прежде всего германская нация, а нация не может существовать без бдительности в вопросе расовой чистоты.
Но, помня о крови, не забываем ли мы о германском духе? Нет и еще раз нет!
Нам часто пишут немцы, родившиеся и выросшие в Чехии, в Польше и даже в России, в других далеких землях. Они спрашивают: «Примет ли нас новая Германия или отвергнет? Достаточно ли чиста наша кровь?»
Мы отвечаем: «Само стремление немца посвятить свою жизнь новой Германии уже говорит, что в нем, помимо крови, есть и германский дух. Подлинный дух народа‐строителя, народа‐завоевателя, народа‐победителя. Дух наших северных предков, властвовавших над Европой. Настало время вспомнить о них!»
Что же первично — дух или кровь? Эти понятия равноценны. Жизнь немца‐националиста для нас ценнее, чем жизнь немцакоммуниста, ибо в национал‐социалисте жив подлинный германский дух. Но мы говорим: «Жизнь немца‐коммуниста для нас всегда ценнее жизни поляка или англичанина, ибо в нем есть кровь, пусть и нет духа; в иных же нет ни того ни другого».
Дух и кровь — вот две колонны, на которых стоит триумфальная арка германского величия. Стоит убрать хотя бы одну из них — и строение не выстоит.
Немцы всего мира! Фюрер призывает вас на строительство новой Германии. Пришло время очистить нашу кровь и укрепить наш дух.
Граждане Германии! В ваших силах принять соотечественников, возвращающихся на землю предков, помочь им освоиться и крепко встать на ноги, чтобы вместе, плечом к плечу, единым и нерушимым фронтом выступить вперед — туда, где ждет нас великая мечта.
Слишком долго мы забывали о духе и крови. Ослабли мужчины и потеряли волю женщины. Теперь же идеи националсоциализма пробудили в нас память о предках и возвысили наши помыслы. Довольно прозябать в бездействии! Разве будет Германия великой, пока наши мужчины молятся красным тряпкам по указке Коминтерна, вместо того чтобы встать к станку или взять в руки винтовку? Разве станет наш народ победителем, пока наши женщины отплясывают в кабаках, вместо того чтобы рожать новых солдат для непобедимой германской армии? Нет! Пришло время устремиться ввысь, к мечте о великой Германии без грязи, нищеты и унижения. О Германии, где немец — полноправный х