— И при этом вам надо каким-то образом не попасть в руки тех, кто охотится за вами, — продолжил проводник. — Тут уж все зависит от вас. Вы сами даже не представляете, на что способны.
— И на что же я способен? — криво усмехнулся Гельмут.
— О, вы можете делать здесь все, что захотите. Вы здесь царь и бог. Конечно, за вами охотятся, вас пугают, обманывают и предают, но что поделать — даже у царей и богов всегда были враги, если помните древние мифы.
— А друзья?
Проводник нахмурился.
— Зарубите себе на носу: друзей у вас здесь нет и быть не может. Я не причиню вам зла исключительно по той причине, что я проводник и это моя работа. Всех остальных следует рассматривать как потенциальных врагов. Вы разведчик, вы знаете, как это.
— А связной? Юрьев?
— Особенно связной. Тот еще тип, разве не замечаете? Он предаст вас. Возможно, уже предал.
Гельмут молчал и смотрел в окно.
— Впрочем, еще есть старик, — продолжил проводник.
— Какой старик?
— Господи, вы что, опять забыли?
— Да, — признался Гельмут.
Проводник покачал головой:
— Плохо, очень плохо. Вы очень мало запоминаете. Когда вы снова увидите старика, вы вспомните его, но все же… Он тоже может помогать вам. И уже помог. Он делает это по собственной воле. Я не знаю почему. Может быть, ему так нравится. Может, он играет с вами. Не знаю. Знайте одно: он точно не испытывает к вам симпатии. Здесь вообще никто не испытывает к вам симпатии. Кроме меня. Но это тоже не совсем симпатия, и у меня есть на то некоторые причины. Просто мне вас жалко.
— Все так плохо? — Гельмут слабо улыбнулся.
— Да. Дело в том, что я все о вас знаю. Знаю, кто вы. Знаю ваше детство, ваших родителей. Знаю, что вы делали в Испании и в Польше. Знаю, что вы делали здесь. А еще я знаю, что будет с вами дальше. Но, сами понимаете, этого я не скажу.
— Понимаю, — кивнул Гельмут. — Я плохой человек.
— Тут уж как посмотреть, — проводник развел руками. — Разведчик в принципе не может быть хорошим человеком, не так ли? С другой стороны, что такое «хороший человек»? Это тот, кто никогда не лжет? Но лгут все. А ваша профессия подразумевает не просто ложь, а жизнь во лжи. Тем не менее вы выбрали эту дорогу. Давным-давно вы соврали, и вам понравилось врать.
— Выбрал, — нахмурился Гельмут.
— И вы не знали, что эта дорога не для вас. Что все это вам не по зубам. Итог очевиден: вы сломались.
— Сломался?
— Да. Если бы не сломались, ничего этого сейчас не было бы. Зачем вы вообще во все это ввязались? Почему не остались в журналистике? У вас был выбор. Вы были бы блестящим журналистом. У вас хороший слог. Может, вы стали бы писателем? Но нет, вы связались не с теми людьми, и они задурманили вам голову рассказами о плаще и кинжале. Вы вообще понимали, что с этой дороги невозможно свернуть? Что бывших разведчиков не бывает? Это на всю жизнь, дорогой мой Гельмут. И все эти сны, все, что происходит с вами сейчас, когда-нибудь закончится — может быть, даже скоро, — а ваша дорога останется. Куда она вас приведет?
— Не знаю.
— Вы устали. Очень сильно устали. Вот причина происходящего с вами. Но самое печальное — у вас впереди не будет отдыха. Вас ожидают удивительные, необыкновенные вещи, но они вам совсем не понравятся. Такую жизнь вы себе выбрали, и жалеть об этом поздно.
— Ничего не поделаешь.
— Впрочем, давайте о делах более насущных. Вы хотите проснуться?
— Очень.
— Тогда вам нужно искать болотное сердце. Знаете, где его искать?
— Очевидно, в болоте.
— Браво! Вы отличный разведчик! Я бы ни за что не догадался. — Проводник рассмеялся, но затем его лицо вновь стало серьезным. — На самом деле да, действительно, в болоте. Вы слышали про Черносолье?
Гельмут нахмурил лоб в попытках что-то вспомнить.
— Кажется, да… Да, да. Юрьев говорил, чтобы я ни в коем случае не ехал туда.
— Вот видите, — проводник поднял вверх указательный палец. — Он вам врет. Он запутывает вас. Не верьте ему. Вам нужно в Черносолье. Это недалеко от Калиновой Ямы, но, сами понимаете, дороги здесь извилистые и ведут совсем не туда, куда кажется. Поэтому вам придется разузнать правильную дорогу. Вы сможете.
— Что это вообще за Черносолье?
— Это болото. Сами увидите. Ни с чем не перепутаете. Опасное и удивительное место. Но хватит разговоров: мы приехали. Если не заметили, поезд уже давно стоит на станции Калинова Яма.
Гельмут посмотрел в окно и увидел здание станции: ветхое, из почерневшего от копоти камня, с выбитыми стеклами и провалившейся крышей, поросшей густой травой. Над покосившейся дверью, ведущей внутрь, висела полустертая надпись «КАЛИНОВА ЯМА. 1916 г.».
Проводник вежливо улыбнулся, откланялся и вышел из купе.
Когда Гельмут вышел из поезда, ему вновь стало не по себе от жары и духоты, и яркий свет снова слепил глаза. Придя в себя, он увидел, что от здания станции в его сторону быстрым шагом направляется Юрьев в неизменной рубашке и с рыжими кудрями, выбивающимися из-под кепки. Лицо его было хмурым.
— И снова здравствуйте! — крикнул он издалека. — Давно не виделись.
— Давно, да, — проворчал Гельмут.
Они пожали друг другу руки.
— Как ваши успехи? — ехидно ухмыльнулся Юрьев.
— Так себе.
— Если вы здесь, иначе и быть не могло. Что же теперь будете делать?
Гельмут оглядел станцию. На скамейке возле входа, как и всегда, дремал седобородый дед, у его ног лежала собака. Рядом неторопливо ходила взад и вперед старуха с лотком пирожков.
— Мне надо в Черносолье, — сказал Гельмут.
Глаза Юрьева округлились от удивления.
— Что? Зачем?
— Там находится одна вещь, которая поможет мне попасть в Спящий дом.
— Слушайте, — речь Юрьева стала быстрой и сбивчивой. — Вам не надо в Черносолье. Совсем не надо. Вам там делать совершенно нечего. Давно твержу: не надо вам туда.
— Это еще почему?
— Вы хоть знаете, что это такое?
— Кажется, болото.
— Слушайте, если вы думаете, что в Черносолье вы найдете что-то, что поможет вам выбраться отсюда, — это не так. Во-первых, вы там ничего не найдете. Во-вторых, вы не доберетесь до Черносолья. Это невозможно.
— Если все равно не доберусь, почему же вы так переживаете? — Гельмут посмотрел в глаза Юрьеву, тот отвел взгляд в сторону.
— Дорога, — заговорил связной после недолгого молчания. — Дорога в Черносолье запутает вас и истощит ваши силы. Это очень тяжело. Там вы не найдете выхода, только еще больше запутаетесь.
— И кому же верить, позвольте спросить?
— А, — Юрьев посмотрел в сторону поезда. — Вы все-таки поговорили с проводником? Зря я вам это посоветовал. Не доверяйте ему.
— А кому доверять? Вам? — Гельмут терял терпение.
— Да, — жестко ответил Юрьев, снова посмотрев в глаза.
— Вы же знаете, что я все равно пойду в Черносолье.
Юрьев тяжело выдохнул воздух сквозь сжатые зубы и развел руками.
— Идите. Идите куда хотите. На все четыре — или сколько их тут — стороны. Только когда вы потом прибежите ко мне жаловаться, что совсем не можете выбраться, когда закричите от ужаса, не найдя выхода из этого лабиринта, — я вам помогать больше не буду. Сами, все сами. Не маленький. Только предупреждаю вас об одном: сейчас этот сон станет совсем глупым. Невыносимо глупым.
— Вы мне осточертели. Все. Все это осточертело. Идите все к чертям собачьим! — неожиданно для себя выкрикнул Гельмут, отвернулся и достал портсигар.
Подсчитал: папирос было семь, как и всегда.
— Как скажете. — Юрьев замолчал, и Гельмут услышал за спиной его удаляющиеся шаги.
Докурив, Гельмут вновь обернулся в сторону станции. Связного больше не было. На лавке по-прежнему дремал дед, рядом неторопливо расхаживала толстая старушка в грязном платье.
«Расспрашивать людей», — вспомнил вдруг он и направился к старушке.
— Прошу прощения, уважаемая! — крикнул он издалека.
Старушка продолжала молча расхаживать из стороны в сторону.
Наверное, не услышала, подумал Гельмут. Он подошел ближе, махнул ей рукой:
— Прошу прощения, уважаемая!
Старушка криво посмотрела на него, но ничего не ответила.
Гельмут подошел к ней почти вплотную и, повысив голос, повторил приветствие:
— Уважаемая?
Старушка вдруг оживилась, поправила на голове платок и повернулась к нему открывшимся ухом.
— Ась?
— Прошу прощения…
— Ась?
Глухая. Черт.
Гельмут наклонился к ней и проорал на ухо:
— Как добраться до Черносолья?
Старуха вдруг дернулась от него в сторону.
— Чего орешь-то? Не глухая. Пирожков с мясом хочешь? Так бы и сказал.
Гельмут тихо выругался и повторил:
— Как! Добраться! До! Чер-но-соль-я!
— Господи! — ответила старуха, перекрестясь. — На кой черт тебе там надо?
— Надо!
Старуха посмотрела на него мутными глазами.
— Принеси мне утку.
Гельмут оторопел:
— Что?
— Сам, что ли, глухой? Я сказала, принеси утку. Пирожков сделаю.
— Утку…
— Утку. Тогда скажу, как добраться.
— Живую?
— Нет, дохлую! Конечно, живую. Из мертвых уток пирожки плохо получаются.
Гельмут ничего не понимал, но не оставалось больше ничего, кроме как согласиться.
— А где я возьму… Утку?
— Ась?
— Где! Я! Возьму! Утку!
— Ааа… Да вот от станции и налево, через холм. Там пруд будет. А в этом пруду живет утка.
— Утка или утки?
— Утка, — с абсолютной серьезностью в голосе ответила старуха.
— Хорошо. Я принесу утку, а вы расскажете, как добраться до Черносолья.
Старуха молча кивнула.
Гельмут растерянно оглянулся, зачем-то кивнул в ответ и направился в сторону станции.
Внутри было тихо, пыльно и темно, скамейки покосились и прогнили, в потолке пробилась дыра, через которую слабо проходил солнечный свет. В окне кассы с разбитым стеклом сидела, опершись щекой на руку, сонная женщина.
Гельмут неуверенно подошел к ней.