— Хочешь со мной? Вниз? — раздался голос в его голове.
Это был голос Тихомировой. И ее лицо. Он узнал ее.
— Да, — беззвучно ответил Гельмут.
— Внизу хорошо, тепло и спокойно, — продолжил голос. — Это здесь холодно. А когда мы опустимся глубже, будет хорошо и тепло.
Она тянула его за собой еще ниже. Становилось легче и приятнее. Она притянула его за руку к себе, приблизила к нему бледное лицо и снова широко улыбнулась. И сказала:
— Меня убьет в конце июля немецкой бомбой. Из-за тебя.
Она отпустила его руку и оттолкнула ногой вниз.
Наступила абсолютная темнота.
Сквозь глухую, непроницаемую тишину сначала еле слышно, а потом чуть громче, а потом еще отчетливее раздавался стук вагонных колес.
ВЫПИСКА из протокола допроса подозреваемого в шпионаже
Гельмута Лаубе от 13 августа 1941 года
Вопрос. И все‐таки мне непонятно одно. Станция Калинова Яма. Что с вами произошло тогда?
Ответ. Я не знаю. Я уже говорил вам, что не знаю.
Вопрос. Вы помните, что делали?
Ответ. Да. Во всех подробностях.
Вопрос. Перед допросом вы ознакомились с отчетом о происшествии на станции. Все было именно так?
Ответ. Да.
Вопрос. Почему вы это сделали?
Ответ. Слушайте, я действительно не знаю.
Вопрос. Как вы чувствуете себя сейчас?
Ответ. Плохо.
Вопрос. Что вы чувствуете?
Ответ. Иногда мне кажется, что я до сих пор сплю. Я прекрасно понимаю, что это не сон. Но ощущение…
Вопрос. Могу вас заверить, что это не сон.
Ответ. А справку дадите?
Вопрос. Шутите. Это хорошо. Значит, приходите в себя.
Ответ. Никогда уже не приду.
Вопрос. У вас будет много времени, чтобы прийти в себя.
Ответ. Много времени? Вы же шлепнете меня сегодня или завтра.
Вопрос. Шлепнете? Набрались же слов, погляди‐ка. Гельмут, шлепнут вас сегодня‐завтра или нет — решать не вам. И даже не мне. Если вам интересно мое мнение, то я бы вас расстреливать не стал. Но посмотрим, посмотрим. Итак, вы признаетесь в том, что с сентября 1940 года вели разведывательную деятельность на территории СССР в интересах Германии?
Ответ. Да. С сентября 1940 года я вел разведывательную деятельность на территории СССР в интересах Германии.
IXЧернота
Мне снится, будто женщина смотрит на меня, страшная женщина с черными глазами и черным лицом; и я не могу понять, есть ли глаза на этом лице, и она что-то шепчет мне, но я не могу разобрать ее голос. Она склоняется над моей кроватью и смотрит прямо в лицо: я не вижу ее зрачков, но знаю, что смотрит, она не может не смотреть. Я не хочу понимать ее шепот, потому что знаю, что она хочет сказать.
Я просыпаюсь, открываю глаза, а женщина продолжает смотреть.
Из воспоминаний Гельмута Лаубе
Запись от 1 марта 1967 года, Восточный Берлин
Прекратив общение с отцом, я с головой окунулся в работу.
В Россию. В Россию!
Я думал, что это будет вершиной моей карьеры. Вот тут-то я покажу! Вот тут-то я развернусь!
О задании отправиться в СССР Отто Лампрехт сообщил мне в декабре 1939-го, после долгого периода наводящих вопросов и тонких намеков. Это не стало сюрпризом: я втайне ожидал наконец-то услышать подтверждение тому, о чем уже давно догадывался.
Мне пришлось обновить знание русского языка. За все годы, проведенные в Германии, я, разумеется, многое забыл, да и акцент мой изменился до неузнаваемости. Над этим пришлось хорошо поработать. Особенно весело было заново учить русские ругательства. За одно только это я был готов всей душой полюбить Россию.
Настораживало только одно: руководство не обозначало никаких сроков окончания операции. Слухи о возможной войне с Советами ходили уже давно, но никаких дат, даже приблизительных, никто не называл. Сама подготовка к внедрению длилась более полугода.
Работа была проделана титаническая. Мы перебрали уйму вариантов и остановились на наиболее логичном: отправиться в Тегеран и обратиться в советское посольство под именем журналиста Олега Сафонова, у которого некие хулиганы в темной подворотне отобрали деньги и документы. Тому поспособствовали усилия наших товарищей из германского консульства в Москве: они умудрились сделать так, что по документам я действительно существовал в советской системе еще задолго до внедрения! Мы знали, что контрразведка вероятного противника не дремлет и будет тщательно проверять все бумажки: вот, получите, распишитесь.
Мне пришлось изучить свою новую биографию, которая, в общем-то, не сильно отличалась от настоящей. Да, родился в Оренбурге, переехал в Петроград, застал там революцию, потом переехал в Москву, писал под псевдонимом для журнала «Красная Новь». Наверное, точно так же я мог жить, если бы отец не решил перебраться в Берлин.
Я никогда не испытывал такого подъема и такого воодушевления, как в эти полгода перед внедрением. Было ли вместе с тем страшно? Да.
Мне пришлось перечитать ворох советской прессы, чтобы научиться писать в таком же стиле по-русски. В качестве тренировки я даже написал несколько статей о соцсоревнованиях в Подмосковье и о каких-то совершенно непонятных колхозах. Получалось неплохо.
К маю 1940 года я уже чувствовал себя почти русским. Это было удивительное ощущение. К Испании я почти не готовился, поскольку мне не надо было никуда внедряться, а для Польши мне не нужно было хорошо говорить на местном языке — по легенде я родился и вырос в Германии. Готовясь к работе в России, я впервые в жизни целиком облачился в шкуру другого человека.
По своему опыту перевоплощения я мог бы написать книгу «Как стать русским за полгода». Но в конце добавил бы: никак.
Но так и не превратившись окончательно в русского, на долгие годы я перестал быть немцем.
Это был почти год работы в СССР и десять лет лагерей. Одиннадцать лет я провел в России. Может быть, в лагерях я стал русским? Может быть. Стал ли я снова немцем, вернувшись на родину? Не знаю.
Я даже не знаю, кем чувствую себя сейчас. Наверное, бесполезным стариком. У таких, как я, нет национальности. Я болен, за окном дождь, я пишу эти мемуары и не понимаю, зачем это делаю. Издать их вряд ли получится, да и не хочется.
То, что произошло на станции Калинова Яма, превратило меня в человека без дома, без родины и без национальности. Все, что я вижу вокруг, — чужое. Все, что осталось со мной, — мое имя.
В лагере меня звали Немец. А сейчас меня зовут Гельмут Лаубе, и я был шпионом нацистской Германии. Я был одним из тех, кто готовил войну.
Мне не стыдно. Я получил свое.
Ж/д станция Калинова Яма, 17 июня 1941 года
— Просыпайтесь. Мы подъезжаем к станции Калинова Яма.
Голос проводника звучал спокойно и умиротворяюще, и стук колес становился медленнее, и Гельмут чувствовал, как его укачивает в темноте на теплых волнах, как когда-то на море, в далеком детстве.
Но здесь не было моря, не было волн и не было детства. Открыв глаза, Гельмут увидел потолок вагона, плывущие за окном деревья, стол, подстаканник с чаем, блюдце с бутербродом и бутылку минералки. Напротив сидел седовласый проводник в запыленном синем кителе.
Гельмут приподнялся, протер глаза и сел на диване.
— Как вы себя чувствуете? — осведомился проводник.
— Очень плохо, — признался Гельмут.
— Отчего же?
— Я видел болотное сердце.
Проводник замолчал, посмотрел в окно, затем снова на Гельмута.
— Почему же вам так плохо?
Гельмут вновь почувствовал невероятную тоску, сжимающую грудную клетку — такую же, какая охватила его, когда он вытащил болотное сердце на землю, и оно стало медленно высыхать.
— Потому что когда-то оно было живым и любящим, — сказал Гельмут. — А теперь оно высохнет на солнце и умрет.
— Но потом оно снова вырастет на том же самом месте. Оно переродится. Сердце никогда не умирает до конца, даже когда оно становится болотным сердцем.
— Тот человек, который там был, говорил мне об этом.
— Он говорил правду.
Гельмут вспомнил, как вытягивал сердце из болота, как вцепился в него обеими руками и пытался изо всех сил не упасть вместе с ним. Он обхватил голову руками и тяжело задышал.
Он не знал, отчего подступала эта тоска каждый раз, когда он вспоминал о болотном сердце. Мысли тяжелели и путались, к горлу подступал горький комок, сжимались кулаки, и далекие воспоминания стучали в висках.
— Это ваше сердце, Гельмут, — мягко сказал проводник. — Вы нашли его, приручили и вырастили. Оно жило и расцветало. А потом вы оставили его. Вот почему вам было так важно найти его. Чтобы не забывали об этом. Потому что вы забыли. Разве настоящий разведчик может позволить себе быть забывчивым?
Гельмут не отвечал. Ему хотелось прямо сейчас уснуть в очередной раз, провалиться в новый сон, бесконечный, где не будет больше вообще ничего и никого.
— Вы ведь не думали, что все это снится вам просто так, Гельмут?
Он снова промолчал. Он не мог говорить.
— Но ты молодец. Действительно. Ты попал в Черносолье. Туда никто просто так не попадает. Ты найдешь Спящий дом, увидишь, как расцветает болотное сердце. В конце концов ты проснешься. Но придется еще многое сделать. Очень многое. Это очень непростой сон, Гельмут.
— Мы перешли на «ты»? — спросил вдруг Гельмут, подняв голову.
— Так проще работать.
— Работать?
— Да. Мы все-таки проводим сейчас большую и важную работу. Очень важную. Ты даже не заметил, что поезд уже давно стоит.
Действительно, колеса больше не стучали. Поезд стоял. Гельмут выглянул в окно и увидел серое здание с тяжелыми колоннами и надписью «КАЛИНОВА ЯМА. 1936 г.».