— Вы бы поаккуратнее. — Гельмут снял очки, протер их, снова нацепил на нос, затянулся папиросой.
Ему стало страшно. Незнакомец пристально оглядывал его с головы до ног.
— Мне надо в магазин, — сказал Гельмут и повернулся, чтобы уйти.
Юрьев схватил его за плечо и резко развернул.
— Двадцать пять лет тебя искал. Из лагеря в сорок первом отправили в штрафроту, пошел на фронт. До Праги дошел. Вернулся в сорок пятом домой, а дома и нет никого… Максимку убили. Знал бы ты, через что я прошел. Скольким на лапу дал, сколько искал, копал, как собака, рылся в помоях, пока не узнал, что ты, оказывается, сюда свинтил.
— Слушайте, найдите другого собеседника… — растерянно проговорил Гельмут, оглядываясь по сторонам. — Явно с кем-то путаете меня.
— Тебя-то? — усмехнулся старик. — Да ты, тварь, прохлаждался на Колыме, пока я свой позор кровью смывал. А ты свой так и не смыл. Я ветеран. Раненый, контуженый. Терять нечего, все уже…
Старик распахнул полупальто, под которым оказался старый, затертый темно-синий пиджак с орденской планкой.
— Идите к черту, — сказал Гельмут.
— Ты за что его убил?
— Я еще раз говорю: идите к чертям собачьим. Я с вами разговаривать не собираюсь.
— А я сюда не разговаривать пришел, — прошипел старик. — За что убил?
— Я сейчас позову полицию, — тихо ответил Гельмут.
Лицо старика перекосилось злобой. Он схватил Гельмута за ворот, резко развернул, прижал к стене, вцепился в горло, навалился всем телом и прохрипел прямо в лицо:
— За что убил?
— Ваш сын помогал немецкой разведке, — задыхаясь, прошептал Гельмут. — Он был связным.
— Врешь, сука! — Пальцы старика еще сильнее сжались на горле.
— Я сам был немецким разведчиком, — прохрипел Гельмут. — Он был моим связным.
Что-то черное мелькнуло в руке старика и уперлось Гельмуту в живот. Два приглушенных хлопка, один за другим, отдались резкими толчками в теле, и его будто прибило к стене. Прозвучал еще один хлопок. Что-то нестерпимо жгучее вдруг растеклось по всему животу ошеломительным приступом боли.
Очки сползли на нос.
Старик отпустил Гельмута. Он сполз по стене на колени, глядя перед собой непонимающими глазами, и раскрыл рот в удивлении, а затем почувствовал, как вместе с обжигающей болью немеют колени и кончики пальцев. Он свалился лицом на асфальт. Стекла очков треснули.
Старик отшвырнул пистолет в сторону и быстрыми шагами, не оборачиваясь, вышел через арку на улицу.
Боль расплывалась от живота по всему телу. Гельмут застонал, попытался поднять голову и перевернуться на бок. Любое движение делало еще больнее.
Он дотронулся ладонью до живота — было горячо и мокро.
Он захрипел и с трудом скорчился в позе эмбриона, подогнув колени. Казалось, что так боль затихала, но нет, она становилась все жестче, и он попытался закричать, но кисло-сладкая кровь хлынула из глотки и заполнила рот.
«Вот еще не хватало, — думал Гельмут. — Бывает же. Ничего, ничего, выкарабкаюсь, и не из таких передряг выбирался».
Боль заполняла все, от боли темнело в глазах и шумело в ушах. Перед глазами все расплывалось в вязкой темноте. Шум в ушах становился все громче, громче и громче, а темнота перед глазами все плотнее и гуще, и она превращалась в плотную, беспросветную Черноту.
— Больно? — спросила Чернота.
— Очень, — прохрипел Гельмут, не разжимая зубов.
— Ты знаешь, что это смерть? — продолжала Чернота.
— Да, — ответил Гельмут.
— А на каком языке говорила с тобой смерть?
— На русском.
— Смерть всегда говорит по-русски, — сказала Чернота и ушла.
Когда ушла Чернота, вокруг стало еще темнее, и боль разрывала все его тело, распухала и ширилась. Весь мир стал его болью.
«Чтобы не думать о ней, надо думать о чем-то другом, — сказал себе Гельмут. — Да, надо думать о чем-то другом, но сначала надо придумать, о чем я буду думать. „Придумать, о чем я буду думать“, — вот же глупая фраза».
Ему вспомнился старик Писаренко с Колымы, который постоянно говорил, заваривая чифирь: вот, мол, сейчас чифирнем, отдохнем да подумаем о всяком. Думал Писаренко всегда вслух и о многом рассказывал. Он говорил, как в начале тридцатых годов работал заведующим складом в Тамбове, и однажды пьяный дворник уснул в мешках с картошкой, а молодая кладовщица Наташа, придя утром на смену, так завизжала с испугу, что на ее крики прибежал постовой. Постовые — забавные ребята. Постовым раньше работал один зэк, осужденный за кражу из магазина. Напился, вломился прямо по форме в магазин после закрытия, вытащил оттуда кассу и уехал в Кисловодск. Целый месяц на эти деньги гулял и отдыхал, а потом его поймали по совершенно нелепой случайности. Что же это была за случайность, как он там дальше рассказывал? Как-то раз в редакции «Комсомольской правды» перепутали фотографии для передовицы и вместо Сталина поместили на главную полосу портрет Молотова. Хорошо, что это заметили за полчаса до того, как газета отправилась в типографию, и все удалось быстро исправить, а то влетело бы по первое число — и хорошо, если отделаешься увольнением. Корреспондента спортивного отдела Сергеева как-то уволили за то, что тот опечатался и вместо «советский» почему-то написал «сладкий» — это так и вышло в печать, получился «сладкий футболист», и когда все улеглось и редакция отделалась лишь увольнением Сергеева, все страшно хохотали — о чем он думал, когда писал «сладкий», и куда смотрел корректор? Гельмут вспомнил сладкие булочки с ванильным кремом, которые продавались на углу возле парка Фридрихсхайн, он всегда покупал их, когда они собирались попить кофе с отцом, и отец рассказывал о своих адвокатских делах. Был такой случай — владелец автомастерской, кажется, фамилия его была Кауфман, или Каутцер, сдал в аренду свою технику, а вернули ему покореженные и неработающие инструменты, а ему нужно было расплачиваться по долгам, и пришлось подавать в суд. И этот Кауфман тогда сказал забавную фразу: «Да чтобы у вас змеи в глазницах завелись!» Зачем он сказал про змей в глазницах? Что за фантазия? Почему именно змеи и именно в глазницах? И он вспомнил казарму в Бриуэге и кабинет начальника гарнизона, полковника Фернандеса, у него на столе зачем-то стоял самый настоящий человеческий череп. Именно он, Фернандес, передавал им задание взорвать мост через Тахунью, и когда он объяснял детали, Гельмут смотрел в пустые глазницы черепа на столе, а тот будто усмехался, и у него не было одного зуба. Как у старухи, которая в детстве рассказывала ему какие-то странные колыбельные, про речку, про уснувших котов, про лунное золото, про колокольчики… Про колокольчики еще писал этот Холодов в своей книге, но, черт возьми, откуда он знал про эти колокольчики, про те же самые колокольчики, которые говорят «дин-дон», когда ты засыпаешь, засыпаешь тихо, спокойно, глубоко и сладко, и весь мир засыпает вместе с тобой, как Черносолье, когда его заливает черной жижей от болотного сердца — расцветет ли оно, проснется ли оно? — но все засыпает, и все так темно и тепло, и уже совсем не больно, и птички уснули, собаки уснули, и колокольчики говорят «дин-дон».
И он вышел на берег, и вода в реке превратилась в лунное золото.
— Просыпайтесь. Мы подъезжаем к станции Калинова Яма.
Эпилог
Александр Григорьевич Орловский дослужился до звания полковника госбезопасности и был уволен по выслуге лет в 1954 году. С 1958 года работал председателем колхоза в Московской области. В 1970 году удостоен высшего звания Герой Социалистического Труда и золотой медали «Серп и молот». Умер 20 ноября 1993 года.
Рауль Игнасио Сальгадо до 1960 года работал внештатным консультантом в МГБ СССР, затем — в КГБ. Вернулся в Испанию в 1976 году, после падения режима Франко. Поселился в Мадриде, где и умер в августе 1987 года.
Юрий Васильевич Холодов погиб 1 сентября 1941 года во время боя с немцами на берегу Десны возле совхоза Гостиловка, похоронен там же.
Тарас Васильевич Костевич в августе 1941 года лишился должности в «Комсомольской правде». Записался добровольцем на фронт. Получил два ранения, удостоен медали «За отвагу» и ордена Красной Звезды, дошел до Берлина. Умер в 1964 году.
Клаус Кестер пропал без вести в 1941 году.
Карл Остенмайер после войны лишился права публиковаться, преподавать и практиковать психотерапию в связи с поддержкой гитлеровского режима. В 1949 году эмигрировал в Аргентину и открыл свой кабинет в Буэнос-Айресе. Умер в 1959 году.
Рудольф Юнгханс до конца жизни в 1984 году проработал внештатным осведомителем Министерства государственной безопасности ГДР.
Отто Лампрехт, проработав автомехаником, в 1976 году эмигрировал в США и открыл собственную автомастерскую. Умер в 1989 году.
Анна Фёдорова в 1946 году вышла замуж за секретаря комсомольской ячейки. Занималась журналистикой до выхода на пенсию в 1972 году. До сих пор живет в подмосковных Химках.
Светлана Тихомирова в июле 1941 года записалась в части МПВО, получила медаль «За оборону Москвы». После войны продолжила заниматься спортом, стала чемпионом СССР по прыжкам в воду. Умерла в 1998 году.
Карл Иванович Бергнер до конца жизни в 1956 году проработал хирургом в московской больнице.
Дмитрий Юрьев пропал без вести в 1971 году.
Гельмут Лаубе похоронен на Целендорфском кладбище в Берлине рядом с отцом и матерью.
Апрель 2016 — январь 2017
Санкт-Петербург