— Доброе утро, леди, — вежливо поздоровался он. Мы ответили ему очень сдержанно. — Мне очень жаль нашего друга Джайлса. Но как только он внесет залог, его тут же выпустят.
— Где его держат? — спросила Джеральдина.
— В Первом округе. Это площадь Эриксона, шестнадцать. Два квартала к югу от Канала. Завтра он снова будет с нами. Это крайний срок.
— Слишком поздно, — сказала Лакшми.
— В чем его обвиняют? — спросила я.
Макклауд отбарабанил перечень преступлений, если и не громадный, то достаточно внушительный. Главное обвинение заключалось в торговле наркотиками.
— Мне очень жаль, — добавил Макклауд. Он выглядел виноватым. В конце концов, был этот нарк тройным агентом или нет, он долго работал на Джайлса.
— По крайней мере, вы могли подождать до полудня! — гневно сказала Джеральдина.
— На меня оказывали сильное давление, — туманно объяснил Макклауд. — Понимаете, сенатор Уайт… До полудня, — повторил он. Заморгал. Вспомнил о приближающейся дате. — Эй, а что будет?
— Шива будет танцевать, — сказала Лакшми.
— Но этого не случится, — добавила я, — если его арестуют.
— Джейсон, — Лакшми взяла Макклауда за правую руку, — вы должны поговорить с полицией. Должны объяснить им, что до танца никто не должен подходить к Калки.
— Ладно, — промолвил Макклауд. Остановился. Подумал. А затем сказал: — Не знаю, смогу ли я. Понимаете, приказ уже отдан.
— Людям обычно дают час на сборы, — вставила я. — Привести дела в порядок. Попрощаться с родными…
— Но этот приказ очень строгий.
И тут меня осенило. Имея дело с тройным агентом, нужно трижды вооружиться.
— Я точно знаю, — чуть ли не по слогам сказала я так, словно разговаривала с ребенком, — что мой друг — и ваш, кстати, тоже — сенатор Уайт будет очень, очень расстроен, если узнает, что Калки арестовали до завтрашних слушаний.
Макклауд позеленел. Я выиграла.
— Знаю, — угрюмо сказал он.
Лакшми тоже внесла свою лепту.
— Милый Джейсон, ведь вы же наш друг. Мы знакомы столько лет! Я уверена, что вы не хотите, чтобы с вашими компаньонами случилось что-нибудь плохое.
— Я вам не компаньон, — проворчал Макклауд. Но было ясно, что этот предатель уже видит, как перед ним открываются ворота тюрьмы.
— Кем бы вы ни были, — промолвила Джеральдина, — в ваших силах убедить полицию отложить арест хотя бы на один день. Если вы сделаете это, сенатор Уайт будет счастлив. И Калки тоже…
Макклауд ушел, не сказав нам ни слова. Мы увидели, что он поднялся на капитанский мостик и заговорил с несколькими старшими офицерами полиции.
— Он уведет их?
— Если он этого не сделает, то отправится в тюрьму, — ответила Джеральдина. — Мы платили ему много лет. И у нас есть доказательства.
Лакшми была непривычно хмурой.
— Кроме того, некоторые доказательства вчера вечером ему вручил Джайлс.
— «Дипломат»? — спросила я.
— Да, — ответила Лакшми. — Это была плата за то, что он сделал в «Мэдисон сквер-гардене».
Я окаменела… или приросла к месту. Но прежде чем я успела открыть рот, завыла сирена. Это означало наступление полудня. На борту яхты воцарилась тишина. Затем из громкоговорителей послышалась музыка… ситары, флейты, трубы… и на палубу вышел Калки.
Если не считать прикрывавшей бедра тигровой шкуры, Калки был обнажен; его туловище покрывали полосы пепла; шея была выкрашена в синий цвет. На ней висели миниатюрные копии человеческих черепов. В волосы были вплетены три извивавшихся змеи. Он нес маленький барабан.
Не имею понятия, удалось ли Макклауду убедить полицию отложить арест. Знаю только то, что одного вида этой фигуры хватило, чтобы заставить всех замолчать. Больше не было ни смеха, ни шуток. Никто не сделал попытки остановить Калки… остановить Шиву, когда тот шел к носу корабля.
Когда Шива шел мимо нас троих, мы поклонились и сказали: «Нама Шивайя». Он не видел и не слышал нас.
Шива спустился по трапу на плавучую платформу. Кружащийся в небе самолет сбросил множество белых бумажных лотосов. Цветы на мгновение заслонили яркое апрельское солнце. Среди полицейских началась суматоха; они стали подбирать лотосы с палубы.
Правая рука Шивы ударила в барабан. Танец вечности начался, но сборщики лотосов этого не заметили.
Шива изгибался и поворачивался, прыгал и кружился; тем временем век Кали подходил к предсказанному концу.
9
1
Паскаль: «Le dernier acte est sanglant, quelque belle que soit la comédie en tout le reste». Лучше перевести. В конце концов, я — последний человек на Земле, который знает французский. «Последний акт всегда кровав, какой бы очаровательной ни была вся комедия». Предоставляю будущим историкам судить, были ли очаровательными предыдущие акты. Теперь я должна сделать все, что в моих силах, чтобы описать этот последний акт и то, каким кровавым он был.
Когда танец вечности кончился, кончился и век Кали. Около четырех миллиардов мужчин, женщин и детей умерли. Не все сразу. Некоторые прожили примерно с неделю. Мы никогда не узнаем этого наверняка. В большинстве случаев смерть была быстрой — делом нескольких секунд, минут, иногда часа, проведенного в милосердном забытьи.
Как это случилось? Позвольте изложить все не торопясь, шаг за шагом. Это самая опасная часть моего повествования. Один неверный шаг… и книге конец.
Но все по порядку. Сначала о делах практических. Мы нашли Джайлса только в конце дня. Он был заперт в задней камере полицейского участка на площади Эриксона. Мы искали. Кричали. Он отзывался, но еле слышно.
Пришлось вскрывать замки. Взламывать дверь. Все это происходило в присутствии мертвых полисменов, лежавших на столах и на полу. Один толстый сержант обнимал холодильник. За решетками были видны заключенные, сидевшие и лежавшие на койках. Многие казались живыми. Ни на одном лице не было написано боли. Некоторые были удивленными. Но смерть никогда не предупреждает о своем приходе. В большинстве случаев глаза были открыты; казалось, что они еще видят.
Когда дверь камеры Джайлса открылась, он крикнул:
— Мы победили! — Джайлс по очереди обнял нас. Потом поцеловал Калки руку и пробормотал: — Нама Шивайя…
Джайлс выглядел измученным. И непрерывно жаловался.
— Вы понимаете, они даже не дали мне побриться. — Он потер щетину на впалой щеке. — Фашисты. Нет, в самом деле. Настоящие фашисты. Знаете, я крайне редко пользуюсь этим словом. — Джайлс тщательно зачесал остатки волос. — Они не позволили мне взять с собой даже зубную щетку. Но, — он повернулся к Калки, — разрешили мне следить за тобой по телевидению. Я видел твой танец, Повелитель.
Как реагировал на это Калки? Никак. Он чувствовал, что завершил свою миссию, но оставался совершенно равнодушным к сделанному. Однако Лакшми и Джеральдина были подавлены и ощущали благоговейный страх. Позже Джеральдина говорила мне, что в то время она не могла думать ни о чем, кроме сделанного Робертом Оппенгеймером описания первого атомного взрыва в Лос-Аламосе. Оппенгеймер написал: «Когда произошло расщепление атома, вспыхнул свет и в небо поднялось грибовидное облако, мой ужас не могли выразить никакие слова, кроме индуистского текста: „Я — Шива, Разрушитель Миров“.» Оппенгеймер оказался лучшим пророком, чем думал. А я сама? Мне казалось, что я сплю и вот-вот проснусь. Я не могла осмыслить всей глубины замысла Калки.
Позже мне пришлось очнуться. Когда я пришла в себя, то поняла, что нарочно вычеркивала из сознания то, что было невыносимо. В моем воображаемом альбоме под названием «Конец» слишком много черных страниц.
Я помню, как мы выручали Джайлса. Хорошо помню, как мы вышли из полицейского участка, сели в машину и поехали по городу. За рулем лимузина, подающегося по вызову, сидел Калки. Он реквизировал эту машину в парке Бэттери. Я сидела рядом с ним. Остальные разместились на заднем сиденье. Я не имела представления, почему рядом с мужем не села Лакшми и почему это сделала я. Повсюду громоздились машины, автобусы, грузовики. Многие из водителей умерли за рулем. Неуправляемые машины врезались друг в друга, выезжали на тротуары и застревали в стеклянных витринах. Поскольку уличное движение застопорилось в час пик, Пятая авеню была забита так, что Калки с трудом находил дорогу.
Никто из нас не говорил ни слова. Даже маниакально словоохотливый Джайлс был ошеломлен. Около четырех миллиардов правивших, шедших, разговаривавших, евших тел вдруг бесцеремонно лишились своих владельцев. Они лежали на земле в самых неожиданных позах. Пока мы ехали, не двигалось ничто, кроме бумажных лотосов. Стоило дунуть ветру, и цветы неслись по мертвым улицам.
Казалось, Калки не обращал никакого внимания ни на окружающее зрелище (которое мы видели), ни на звуки (которых мы не слышали). Светофоры продолжали мигать еще около часа. Калки ехал и на красный свет, и на зеленый. Я чувствовала, что его тело находится рядом с моим. Пот от танца высох. Я обратила внимание, что к знакомому аромату сандала и белой кожи добавился острый и резкий запах, совершенно не свойственный Калки… Шива?
Мы припарковались у отеля «Шерри-Нидерланды», стоявшего на Пятой авеню напротив «Плазы». Может быть, сенатор Уайт все еще находился в своем угловом «люксе».
Когда мы вышли из лимузина, из парадных дверей «Плазы» валили клубы серого и черного дыма. По всему городу горели кухонные плиты, оставшиеся без присмотра. Но благодаря автоматическим системам тушения пожары наносили лишь минимальный ущерб.
Калки предложил нам занять номера на третьем этаже, потому что «когда электричество отключится, лифты встанут, а кому хочется одолевать двадцать пролетов в день вверх и вниз?» Я не стала говорить, что была бы счастлива, если бы меня отделяла от этих разлагающихся тел тысяча этажей. Просто присоединилась к остальным. В течение трех месяцев, которые мы прожили в «Шерри-Нидерландах», я извела тысячу флаконов с цветочным аэрозолем. Когда я выходила наружу, то надевала противогаз. Спасибо складам нью-йоркской пожарной охраны.