– Что случилось, Калле, что случилось?
В ту же секунду она почувствовала твердую руку на своем затылке и услыхала хорошо знакомый голос:
– Ну, накупалась, маленькая ведьма, а?
Там стоял Никке с багровым от злости лицом. А из шалаша вышли Блум и Сванберг. (Инженера Петерса с ними не было.) Они вели трех пленников, и у Евы Лотты на глаза выступили слезы, когда она их увидела. Теперь конец. Все пропало. Все было зря. С таким же успехом можно было зарыться в мох и сразу умереть. У нее сжалось сердце, когда она увидела Расмуса. Он был совершенно вне себя и делал отчаянные попытки освободиться от кляпа, которым ему заткнули рот, чтобы мальчик не кричал. Никке поспешил ему помочь, но это не вызвало ни капли благодарности у Расмуса. Как только изо рта у него вытащили кляп, он сердито плюнул в сторону Никке и закричал:
– Ты дурак, Никке! Фу, балаболка! Какой же ты все-таки дурак!
Это было отступление, полное горечи. «Закованные в цепи беглые в джунглях на обратном пути к Дьявольскому озеру должны были чувствовать себя примерно так же», – думал Калле, сжимая на ходу кулаки. Право, это был настоящий караван беглых рабов. Они были связаны одной веревкой – он, Андерс и Ева Лотта. Рядом с ними шел Блум, самый отвратительный из всех надсмотрщиков на свете, а замыкал шествие Никке. Он нес Расмуса, который не переставая повторял, что Никке ужасный дурак. Сванберг в весельной шлюпке со всем их снаряжением плыл к лагерю киднэпперов.
Никке был явно в жутком настроении. Ведь он должен был бы радоваться тому, что возвращается к Петерсу со своей драгоценной добычей. Но если он и радовался, то тщательно это скрывал. Идя следом за пленниками, он все время бранился.
– Безмозглые детеныши! Какого черта вы взяли лодку? Неужели вы думали, что мы этого не заметим, а? И если уж вы взяли лодку, так зачем тогда остались на острове, идиоты вы этакие?
«Да, почему мы это сделали? – горестно думал Калле. – Почему не переплыли на большую землю еще вчера вечером, даже если Расмус устал, шел дождь и было темно? Почему не убрались с острова, пока еще было время? Да, Никке прав: мы круглые идиоты! Но странно, однако, что именно он упрекает нас за это».
Никке и вправду, казалось, не очень радовался тому, что детей схватили.
– Я теперь не думаю, что киднэпперы добрые, – сказал Расмус.
Никке не ответил, он лишь злобно уставился на него и продолжал браниться:
– И зачем вы взяли эти бумаги, а? Вы, два дурака с овечьими мозгами, на что вам эти бумаги?
«Два дурака с овечьими мозгами» не ответили ни слова. Молчали они и позднее, когда то же самое спросил у них инженер Петерс.
Они сидели каждый на своем диване в домике Евы Лотты, удрученные так, что даже не в силах были бояться Петерса, хотя он делал все, чтобы их запугать.
– Это дела, в которых вы ничего не смыслите, – сказал он, – и нечего было встревать. Всем вам будет худо, если вы не скажете, что сделали с бумагами профессора вчера вечером. – Уставившись на них своими черными глазами, он зарычал: – Ну! Выкладывайте! Что вы сделали с бумагами?
Они не отвечали. Казалось, это был верный способ привести Петерса в ярость, так как он внезапно набросился на Андерса, словно собираясь убить его.
– Где бумаги? – кричал он. – Отвечай, не то я тебе шею сверну!
Тут в разговор вмешался Расмус.
– Ну и дурак же ты, – сказал он. – Андерс вообще не знает, где бумаги, про это знает только Калле. «Пусть лучше только один человек знает об этом», – говорит Калле.
Петерс отпустил Андерса и взглянул на Расмуса.
– Вот как! – произнес он и повернулся к Калле. – Насколько я понимаю, ты, верно, и есть Калле. А теперь послушай, мой дорогой Калле! Даю тебе час на размышление! Один час, и ни секунды больше. А потом с тобой случится большая неприятность, какой еще не случалось с тобой за всю твою жизнь, понятно тебе?
Калле пытался сохранить такую же независимую позу, какую знаменитый сыщик Блумквист всегда принимал в подобных ситуациях.
– Не пытайтесь меня запугать, этот номер не пройдет. – И тихо добавил самому себе: – Я и так уж напуган дальше некуда!
Петерс зажег сигарету, его пальцы дрожали. И прежде чем продолжить свою речь, он испытующе посмотрел на Калле:
– Интересно, хорошо ли ты соображаешь! И можно ли с тобой говорить серьезно! Если да, то, пожалуйста, призови на помощь всю свою смекалку. Тогда ты, быть может, поймешь, о чем идет речь. Дела обстоят так. По известным причинам, которые я не собираюсь тебе объяснять, я попал в скверную историю. Теперь я не в ладах с законом и, если только останусь в Швеции, меня ожидает пожизненное заключение. Поэтому я не собираюсь оставаться здесь ни на минуту дольше, чем требует необходимость. Я должен отправиться за границу, а бумаги эти захватить с собой. Ясно? Ты, верно, не глуп и поймешь, что я на все пойду, только бы заставить тебя сказать, где они.
Калле кивнул. Он очень хорошо понимал, что Петерс ни перед чем не остановится. И еще он понимал, что он сам, возможно, будет вынужден сдаться и выдать тайну. Ну как он, мальчишка, сможет противостоять такому противнику, как Петерс?
Но ему дали час на размышление, и он хотел им воспользоваться. Он и не думал сдаваться, пока не взвесит все шансы.
– Я подумаю, – коротко ответил он, и Петерс кивнул головой.
– Хорошо, – сказал он. – Час на размышление. И призови на помощь весь свой разум, если он у тебя есть!
Он вышел, и Никке, который все это время с угрюмым видом слушал разговор Петерса с мальчиком, проводил шефа до двери. Но когда Петерс вышел, Никке вернулся назад и подошел к Калле. Он больше не казался таким озлобленным, каким был все это утро. Почти умоляюще посмотрев на Калле, он тихим голосом произнес:
– Ты ведь можешь сказать шефу, где эти бумаги, а? Чтобы положить конец всем бедам. Сделай это, а? Ради Расмуса, а?
Калле промолчал, и Никке ушел. В дверях он обернулся и печально посмотрел на Расмуса.
– Я вырежу тебе еще одну лодочку из коры, – пообещал он. – Она будет гораздо больше…
– Не надо мне никакой лодочки, – безжалостно отрезал Расмус. – Теперь я вижу, что киднэпперы совсем не добрые.
И вот дети остались одни. Они слышали, как Никке повернул снаружи ключ в дверях. А потом они больше ничего не слышали, кроме шума ветра, раскачивающего макушки деревьев в лесу.
Они молчали довольно долго.
– Здорово дует, – заметил наконец Андерс.
– Да, – сказала Ева Лотта. – Пусть бы штормило так, чтобы Сванберг перевернулся вместе с лодкой, – с надеждой добавила она.
И, взглянув на Калле, напомнила:
– Всего один час. Через час он снова придет сюда. Что будем делать, Калле?
– Тебе придется сказать ему, куда ты спрятал бумаги, – предположил Андерс. – Иначе он тебя убьет.
Калле почесал голову.
«Призови на помощь весь свой разум…» – сказал этот Петерс. И Калле твердо решил это сделать. Наверно, если хорошенько призвать на помощь разум… можно придумать, как выпутаться из беды.
– Если бы мне удалось бежать, – задумчиво сказал он. – Хорошо бы, мне удалось бежать…
– Да, если бы тебе удалось достать луну с неба, было бы тоже хорошо, – заметил Андерс.
Калле не ответил. Он размышлял.
– Послушай-ка! – наконец воскликнул он. – В это время Никке, по-моему, должен принести нам завтрак?
– Да, – ответила Ева Лотта, – наверно. По крайней мере, в это время нас обычно кормили. Хотя, может быть, Петерс собирается уморить нас голодом.
– Только не Расмуса, – возразил Андерс. – Никке не допустит, чтобы Расмуса уморили голодом.
– А что, если нам всем сразу наброситься на Никке? – спросил Калле. – Когда он явится с едой? Сможете вы повиснуть на нем, пока я не смоюсь?
Ева Лотта просияла.
– Идет! – согласилась она. – О, я дам Никке по кумполу, я давно мечтаю об этом.
– Я тоже раскрою Никке черепушку, – восхищенно заявил Расмус. Но, вспомнив лук со стрелами и лодочки из коры, добавил: – Хотя очень сильно бить его я не стану. Ведь он все-таки добрый, этот Никке.
Никто его не слушал. Никке мог явиться с минуты на минуту, и нужно было подготовиться к его приходу.
– А что ты собираешься делать потом, Калле? – возбужденно спросила Ева Лотта. – Ну, когда убежишь?
– Вплавь доберусь до материка и приведу сюда полицию, а профессор может говорить что угодно. Нам нужна помощь полиции, и нам следовало бы давным-давно к ней обратиться.
Ева Лотта вздрогнула.
– Да, конечно, – сказала она. – Хотя кто знает, что успеет натворить Петерс, прежде чем подоспеет полиция.
– Тс-с-с! – предостерег Андерс. – Никке идет.
Бесшумно кинулись они к двери и встали по обе ее стороны. Они слышали, как Никке подходит все ближе и ближе, услыхали, как дребезжит жестяной поднос в его руках. Они слышали, как ключ поворачивается в замке, и все их нервы и мускулы напряглись… Сейчас… Сейчас, уже совсем скоро.
– А я принес тебе яичницу, малыш Расмус! – воскликнул, отпирая дверь, Никке. – Ты ведь любишь ее…
Он так и не узнал, любит ли Расмус яичницу. Потому что в ту самую секунду они набросились на него. Жестяной поднос с грохотом полетел на пол, а яичница брызнула в разные стороны. Они крепко повисли у него на руках и на ногах и опрокинули его; они переползали через него, усаживались на него верхом, дергали за волосы и били головой об пол. Никке рычал, словно раненый лев, а Расмус, радостно покрикивая, прыгал вокруг. Ведь это была почти что война Роз, и он считал своим долгом поддерживать сражающихся. Правда, он на миг заколебался, ведь Никке, что ни говори, был его другом. Но, подумав хорошенько, Расмус подошел к Никке сзади и изо всех сил пнул его.
Андерс и Ева Лотта дрались как никогда. Калле с быстротою молнии выскочил за дверь. Все длилось несколько секунд. Никке обладал исполинской силой и, оправившись от удивления, высвободился с помощью нескольких ударов своих сильных рук. Злой и растерянный, поднялся он с пола и тотчас обнаружил, что Калле исчез. Бешено рванувшись к двери, он попытался ее отворить. Но дверь была заперта. Мгновение он стоял, тупо глядя прямо перед собой. Затем кинулся изо всех сил на дверные доски, но они были крепкие и не поддались ни на миллиметр.