Он охотнее сказал бы что-нибудь поумнее, но в этом безвыходном положении ничего больше не мог придумать. Петерс с отвращением посмотрел на него.
– Юмор висельника, – сказал он. – Зря стараешься.
– Ха-ха, инженер Петерс, – неутомимо продолжал Расмус, – а ты не знаешь, кто…
– Лучше черники ничего на свете нет! – воскликнул Андерс.
Петерс покачал головой.
– Не очень-то ты хитер, – заметил он. – Ну да это все равно. Я пошел. Хочу только предупредить: не выкидывайте новых фокусов.
Он пошел к дверям, но по дороге остановился.
– Кстати, – пробормотал он тихо. – Может, там, в туалетном шкафчике, у меня осталось несколько лезвий.
Туалетный шкафчик висел на стене рядом с умывальником. За ширмой.
– Лезвия! – пронзительно крикнула Ева Лотта. – Я их съела… Я хочу сказать, я выбросила их в окошко. И я плюнула на кисточку для бритья.
Петерс уставился на нее.
– Жаль мне ваших родителей, – лаконично бросил он и вышел.
И вот они остались одни. Они сидели на скамейке – все трое – и тихонько говорили о том, что произошло. Расмус сидел перед ними на полу и с интересом слушал.
– Слишком сильный ветер, – сказал Калле. – Мы абсолютно ничего не можем сделать, пока ветер не стихнет.
– Иногда дует по девять суток подряд, – словно подбадривая их, произнес Андерс.
– Что ты будешь делать, пока ждешь? – поинтересовалась Ева Лотта.
– Буду лежать под домом, как мокрица, – ответил Калле. – А после того, как Никке сделает последний обход, я приду к вам, поем и переночую в доме.
Андерс хихикнул:
– Вот здорово! Хорошо бы вот так провести Алых!
Они долго сидели в комнате, слушая крики в лесу, где Петерс, Никке, Блум и Сванберг искали Калле.
– Ищите, ищите, – зло проговорил Калле. – Все равно ничего, кроме черники, не найдете.
Наступил вечер, стало темно. Калле не в силах был дольше лежать под фундаментом. Ему необходимо было выползти и подвигаться, чтобы окончательно не затекли ноги и руки. А идти в дом было слишком рано. Никке еще не сделал вечернего обхода. Тихо и осторожно вышагивал Калле в темноте. Подумать только, как чудесно просто двигаться, просто шевелить руками и ногами!
В большой комнате у Петерса горел свет. Окно было открыто, и он слышал слабый гул голосов. О чем они там говорили? Калле почувствовал, как в нем пробуждается жажда приключений. Ведь если тихонько подкрасться и стать под тем окном, можно будет, пожалуй, узнать кое-что полезное.
Он тихонько подбирался все ближе и ближе. Один шаг в минуту. Боязливо прислушиваясь после каждого шага, он наконец очутился под самым окном и услышал ворчливый голос Никке:
– Я устал от всего этого. Я так устал, что не желаю больше участвовать в таком деле.
А потом сдержанный, ледяной голос Петерса:
– Вот как, ты не желаешь больше участвовать! Почему же, позволь спросить.
– Что-то здесь не так, – ответил Никке. – Прежде шли разговоры о деле, и можно было поступать как угодно, только было бы полезно для дела, как говорилось. А я, бедный и глупый матрос, верил в эту болтовню. Но теперь я в нее больше не верю. Потому что несправедливо так обращаться с детьми, пусть даже с пользой для дела.
– Берегись, Никке, – пригрозил Петерс. – Мне, верно, не надо напоминать тебе о том, что бывает с теми, кто пытается дезертировать?
На мгновение наступила тишина, но под конец Никке угрюмо буркнул:
– Ну что ж, знаю!
– Тогда ладно! – продолжал Петерс. – Но смотри не наделай новых глупостей. Ты нес такую околесицу, что я почти уверен: ты нарочно позволил мальчишке бежать.
– Эй, полегче на поворотах, шеф, – зло произнес Никке.
– О нет, таким глупым даже ты, верно, быть не можешь, – сказал Петерс. – Ты и то должен ведь понимать, что означает для нас его побег.
Никке не ответил.
– Никогда в жизни я так не боялся, – продолжал Петерс. – И если самолет задержится, то все лопнет, можешь не сомневаться.
«Самолет! – Калле навострил уши. – Что это за самолет, который должен прилететь?»
Размышления его внезапно были прерваны. Кто-то шел в темноте с карманным фонариком в руках. Он вышел из маленького домика под скалой, где находился профессор. «Должно быть, это Блум или Сванберг», – подумал Калле, плотно прижавшись к стене.
Но ему нечего было бояться. Человек с карманным фонариком направился к дому, где собрались киднэпперы, и мгновение спустя Калле услышал там его голос.
– Самолет прилетит рано, в семь часов утра, – произнес тот, кто пришел, и Калле узнал голос Блума.
– Это было бы слишком хорошо, – сказал Петерс. – Мне и в самом деле надо убираться отсюда. Только бы погода позволила самолету приземлиться.
– Ветер стих по-настоящему, – заметил Блум. – Они хотят до вылета получить новую сводку.
– Передай сводку, – распорядился Петерс. – Здесь над заливом ветер такой, что можно приземлиться. А ты, Никке, смотри, чтобы малыш был готов к семи часам утра!
«Малыш» – конечно же, это Расмус! Калле сжал кулаки. Так, теперь конец всему! Расмуса отправят отсюда, и, прежде чем Калле успеет позвать кого-нибудь на помощь, малыш будет уже далеко. Бедный, бедный Расмус, куда его отправят? И что они с ним сделают? Какая ужасающая подлость!
Никке словно угадал мысли Калле.
– Это подлость, вот что я скажу! – вспылил он. – Бедный малыш никому не причинил зла. И помогать вам я не собираюсь. Пусть шеф сам сажает его в самолет.
– Никке! – произнес Петерс зловеще-пугающим голосом. – Я предупреждал тебя, и теперь делаю это в последний раз. Смотри, чтоб малыш был готов к семи часам утра!
– Черт побери! – выругался Никке. – Ведь вам, шеф, известно не хуже меня, что бедный ребенок не выйдет живым из этой передряги, да и профессор тоже.
– О, этого я как раз не знаю, – весело ответил Петерс. – Если профессор будет вести себя разумно, то… А вообще, это к делу не относится!
– Черт побери! – снова повторил Никке. Калле почувствовал, что у него сжало горло.
Он совсем пал духом: все было безнадежно. Они пытались, они в самом деле пытались изо всех сил помочь Расмусу и профессору. Но это ни к чему не привело. Во всяком случае, злые люди одержали победу в игре. Бедный, бедный Расмус!
Калле в глубоком отчаянии, спотыкаясь, брел вперед в темноте. Надо попытаться установить контакт с профессором, надо подготовить его к тому, что завтра рано утром сюда прилетит самолет, который свалится с неба, как большая хищная птица, и вонзит свои когти в Расмуса. Самолет этот приводнится внизу в заливе, лишь только Блум сообщит, что ветер стих…
Внезапно Калле остановился. Каким образом Блум передаст сводку погоды? Каким образом он ее передаст? Калле присвистнул. Наверняка где-то на острове есть радиопередатчик – ведь им пользуются все шпионы и мошенники, которым нужна связь с заграницей.
Еще неясная мысль зародилась в мозгу у Калле. Радиопередатчик – это как раз то, что ему самому до зарезу нужно. Где находится этот передатчик? Нужно его найти… может… может, есть хоть маленькая надежда!
Этот маленький домик… ведь Блум вышел оттуда. Вот он, этот домик! Слабый свет струится из окошка. Калле дрожал от возбуждения, когда, подкравшись к окну, заглянул в комнату. Ни души! Но – чудо из чудес – радиопередатчик там, да, он там!
Калле потрогал ручку двери. Не заперта… спасибо, милый, славный Блум! Одним прыжком Калле очутился у передатчика и схватился за микрофон. Найдется ли хоть один человек на белом свете, который сможет услышать его? Найдется ли хоть кто-нибудь, до кого дойдет его отчаянный зов?
– На помощь, на помощь! – тихим дрожащим голосом молил он. – На помощь! Говорит Калле Блумквист! Если кто-нибудь слышит меня, позвоните дяде Бьёрку… то есть позвоните в полицию Лильчёпинга и скажите – пусть приедут на остров Кальвён[3] и спасут нас. Название острова – Кальвён, и находится он примерно в пяти милях от Лильчёпинга… Это очень срочно, потому что нас похитили киднэпперы. Спешите приехать сюда, иначе случится непоправимое, название острова – Кальвён и…
Интересно, нашелся ли хоть один человек на белом свете, кто услышал его слова? А если услышал, удивился ли тот человек, почему передатчик внезапно смолк?
Сам Калле удивился лишь тому, откуда взялся паровоз, наехавший на него, и отчего так больно его голове. Но он тут же погрузился в черную тьму, и ему больше не понадобилось удивляться. Теряя сознание, он успел все же услыхать ненавистный ему голос Петерса:
– Я убью тебя, щенок! Никке, иди сюда и отнеси его к остальным.
17
– Теперь нам надо подумать, – сказал Калле, осторожно ощупывая шишку на затылке. – Вернее, вы должны подумать. Потому что, по-моему, мне отшибли мозги.
Ева Лотта снова принесла мокрое полотенце, которым обернула голову Калле.
– Вот так, – сказала она. – А теперь лежи спокойно и не двигайся.
Калле не возражал против того, чтобы полежать. После приключений последних четырех-пяти дней и ночей мягкая постель была бы блаженством. И до чего здорово, хотя и чуточку смешно, было лежать здесь, окруженным заботами Евы Лотты.
– Я думаю. Я вот сижу и думаю, – сказал Андерс, – есть ли на свете хоть один человек, которого бы я ненавидел больше, чем Петерса, но никого не могу припомнить. Даже этот преподаватель труда, который был у нас в прошлом году, если вдуматься, просто симпатяга по сравнению с Петерсом.
– Бедный Расмус, – сказала Ева Лотта.
Взяв подсвечник, она подошла к постели Расмуса и осветила ее. Он спал так спокойно и безмятежно, словно в мире не было никакого зла. И Ева Лотта подумала, что при колеблющемся свете свечи он больше чем когда-либо походил на ангела. Личико его осунулось, щеки, на которые падала тень от длинных темных ресниц, были такими худенькими, а нежный детский ротик, болтавший столько чепухи, был ужасно трогательным, когда мальчик спал. Он казался таким маленьким и беззащитным, что при мысли о самолете, который должен прилететь рано утром, у Евы Лотты заболело сердце.