надо искать сразу за крепостью. Но Аленькие такие тугодумы, что им это невдомёк.
– Да они на коленях должны нас благодарить! – с горечью сказал Андерс. – Пусть скажут «спасибо», что мы не спрятали Мумрика в окрестностях Хэсслехольма! Вообще-то так и надо было сделать, а не укрывать его рядом с виллой доктора Эклюнда. Мы им ещё любезность оказали!
– До чего ж мы добрые! – рассмеялась довольная Ева-Лотта. И неожиданно добавила: – Смотрите-ка, на крыльце ребёнок сидит!
И правда, на ступеньках веранды сидел маленький мальчик. Этого было достаточно, чтобы Ева-Лотта на время забыла обо всём на свете, в том числе и о Великом Мумрике.
Надо сказать, что в жизни Евы-Лотты, доблестного, храброго воина, были минуты, когда она проявляла женскую слабость, сколь ни пытался вождь Белой розы убедить её, что во время войны это недопустимо. Андерс и Калле всякий раз приходили в немалое изумление, когда видели Еву-Лотту с маленькими детьми. Они оба считали, что малышня – существа на редкость наглые, надоедливые, к тому же всегда мокрые и сопливые. Но, похоже, для Евы-Лотты они все до единого были очаровательными сказочными эльфами. Как только она попадала под их волшебные чары, её худенькое, как у мальчишки, тело амазонки смягчалось, и она вела себя, по мнению Калле и Андерса, просто по-дурацки: тотчас простирала к малышу руки, начинала лепетать не своим голосом, полным каких-то странных, нежных звуков, от которых Андерса и Калле аж передёргивало. Лихую, задорную Еву-Лотту словно ветром сдувало.
Не хватало ещё, чтобы Алые застали её в момент подобной слабости, опасались Калле и Андерс. Не так-то просто будет смыть подобное пятно со щита Белой розы.
Ребёнок на ступеньках конечно же заприметил, что за калиткой происходит что-то необычное, и теперь неспешно вышагивал по садовой дорожке. Увидев Еву-Лотту, он резко затормозил.
– Здрасте, – произнёс он неуверенно.
Ева-Лотта стояла за калиткой «с идиотской улыбкой на лице», как сказал бы Андерс.
– Здравствуй, – ответила она. – Тебя как зовут?
Ребёнок рассматривал её, широко распахнув серьёзные тёмно-голубые глаза; судя по всему, «идиотская улыбка» не очень-то его привлекала.
– Расмус меня зовут, – сказал он и большим пальцем ноги стал рисовать по гравию дорожки.
Потом подошёл поближе, просунул свою курносую конопатую мордочку сквозь доски забора и увидел сидевших на траве Калле и Андерса. Его серьёзное личико озарилось широкой, радостной улыбкой.
– Здрасте, меня Расмус зовут, – сообщил он.
– Да мы уж слыхали, – снисходительно ответил Калле.
– А сколько тебе лет? – спросила Ева-Лотта.
– Пять. А на будущий год будет шесть. А тебе сколько?
Ева-Лотта рассмеялась.
– На будущий год я уже буду старой тёткой. А вообще-то что ты здесь делаешь? Живёшь у Эклюндов?
– Не-а. Я живу у моего папы.
– А он живёт в этой Эклюндской вилле? – снова спросила Ева-Лотта.
– Ясное дело, живёт, – обиделся Расмус. – Иначе я не мог бы у него жить. Непонятно, что ли? – сказал он, как отрезал.
– Логика железная, Ева-Лотта, – заметил Андерс.
– Её зовут Эва-Лотта? – спросил Расмус, указав на Еву-Лотту большим пальцем правой ноги.
– Да, её зовут Эва-Лотта, и она говорит, что ты симпатяга, – совсем не обидевшись, ответила Ева-Лотта.
Поскольку Алых на горизонте ещё не было, Ева-Лотта быстро перелезла через калитку, чтобы быть поближе к симпатичному мальчугану. Расмус не мог не заметить, что хотя бы один человек из этой компании проявил к нему некий интерес, и потому решил тоже быть вежливым. Оставалось только найти подходящую тему для разговора.
– Мой папа делает железки, – подумав, сообщил он.
– Железки? – переспросила Ева-Лотта. – Он кровельщик?
– Нет, он профессор, который делает железки.
– Вот здорово! – обрадовалась Ева-Лотта. – Значит, он может что-нибудь сделать и для моего папы. Видишь ли, мой папа – пекарь, и ему просто необходимо много противней, а они, как известно, из железа.
– Я могу попросить его сделать железные противни для твоего папы, – любезно пообещал Расмус и сунул свою ладошку в руку Евы-Лотты.
– Слушай, Ева-Лотта, оставь ты этого младенца, – проворчал Андерс. – Алые вот-вот появятся!
– Да успокойся ты! – парировала Ева-Лотта. – Я им первая по шее надаю.
Расмус посмотрел на Еву-Лотту с восхищением.
– Кому ты надаёшь по шее? – переспросил он.
И Ева-Лотта рассказала Расмусу о славной войне Алой и Белой розы. О диких гонках по улицам и переулкам, об опасных заданиях и тайных приказах, о захватывающих ночных приключениях. А ещё о высокочтимом Великом Мумрике и о том, что Алые скоро появятся, злющие, как шершни, и какая тогда разразится великолепная битва.
И тут Расмус понял, наконец-то он понял, в чём смысл жизни. В том, чтобы стать Белой розой. И правда, что может быть чудеснее этого! И тогда в его пятилетней душе зародилось непреодолимое желание стать похожим на Еву-Лотту, Андерса или на этого… как его… Калле! Быть таким же большим и сильным, давать отпор Алым, бросать воинственный клич и всё такое. Он умоляюще посмотрел на Еву-Лотту и просительно сказал:
– Эва-Лотта, а можно я тоже буду Белая роза?
Ева-Лотта мягко щёлкнула мальчугана по веснушчатому носу.
– Да нет, Расмус, ты ещё маленький, нос не дорос!
О, лучше бы она этого не говорила! Расмус не на шутку рассердился. Его охватил великий гнев, когда он услышал эти ненавистные слова: «Ты ещё маленький». Как же они ему надоели! Он зло посмотрел на Еву-Лотту.
– По-моему, ты просто глупая, – заключил он и махнул на неё рукой. Лучше он пойдёт и спросит, нельзя ли ему стать Белой розой, у тех двух мальчиков.
Калле и Андерс стояли у калитки и с интересом смотрели в сторону дровяного сарая.
– Эй, Расмус, чей это мотоцикл? – спросил тот, кого звали Калле.
– Папин, конечно.
– Надо же! – сказал Калле. – Профессор, а на мотоцикле ездит, это что ж такое? Борода небось в колёсах застревает.
– Какая ещё борода? – рассердился Расмус. – Нет у него никакой бороды.
– То есть как это нет? – удивился Андерс. – У всех профессоров есть борода.
– А вот и нет, – отрезал Расмус и с достоинством, не торопясь зашагал назад к веранде. Эти трое все дураки, что с ними разговаривать!
Когда он уже был на веранде, в безопасности, он обернулся и крикнул троице за забором:
– Ну вас, до чего ж вы глупые! Мой папа – профессор без бороды, и он делает железки.
Все трое весело смотрели на маленькую сердитую фигурку на веранде. Никто из них не хотел обидеть мальчугана. И Ева-Лотта уже готова была бежать к Расмусу, чтобы утешить, но вдруг остановилась, потому что за спиной у мальчика распахнулась дверь, и на веранду вышел загорелый молодой мужчина лет тридцати. Он легко подхватил Расмуса и забросил его себе на плечо.
– Ты абсолютно прав, Расмус, твой папа – профессор без бороды, и он делает железки.
Мужчина шёл по дорожке с Расмусом на плече, и Ева-Лотта даже чуточку струхнула, ведь она находилась в чужом саду.
– Теперь видишь, что нет у него никакой бороды! – торжествующе крикнул Расмус, в то время как Калле нерешительно топтался у калитки. – И на мотоцикле он ездит очень даже хорошо!
На мгновение Расмус вдруг представил своего папу с длинной волнистой бородой, путающейся в колёсах. Зрелище не из приятных!
Калле и Андерс учтиво поздоровались.
– Расмус говорит, что вы делаете железки, – изрёк Калле, чтобы хоть как-то покончить с бородой.
Профессор рассмеялся:
– Пожалуй, можно сказать и так. Железки… лёгкий металл… Я, видите ли, кое-что изобрёл.
– А что вы изобрели? – поинтересовался Калле.
– Я придумал способ делать лёгкий металл непробиваемым, – объяснил профессор. – Расмус называет это «делать железки».
– Постойте-ка, а я ведь читал об этом в газете, – оживился Андерс. – Выходит, вы знаменитость?
– Ещё бы! Конечно, он знаменитость, – подтвердил Расмус с высоты своего положения. – И бороды у него нет. Во как!
Профессор не стал вдаваться в детали своей известности-знаменитости и просто сказал:
– Пойдём-ка, Расмус, завтракать. Я тебе ветчину поджарю.
– А я не знала, что вы живёте в нашем городе, – заметила Ева-Лотта.
– Мы живём здесь только летом, я снял этот дом на лето.
Расмус пояснил:
– Мы с папой будем жить на даче, пока мама в больнице. Мы здесь совсем одни живём. Во как!
2
Родители часто становятся помехой, когда тебе предстоит ответственное сражение. Они вмешиваются в ход событий самыми разными способами. Бакалейщику Блюмквисту, например, ни с того ни с сего вдруг взбрело в голову, будто его сынок Калле непременно должен помогать ему в магазине. У почтмейстера то и дело возникали нелепые идеи, что не мешало бы Сикстену подмести садовые дорожки и постричь газоны. И хотя Сикстен пытался убедить отца, что дикорастущий сад куда красивее, все его попытки были тщетны. Почтмейстер только непонимающе качал головой и молча тыкал пальцем в газонокосилку.
Но всех упрямее и требовательнее оказался сапожных дел мастер Бенгтсон. Поскольку сам он зарабатывать на хлеб начал довольно рано, с тринадцати лет, то считал, что и Андерсу давно пора заняться делом. Отец хотел, чтобы сын пошёл по его стопам, а потому во время летних каникул настойчиво пытался удержать его в своей мастерской. Но со временем Андерс изобрёл особый метод, позволявший ему избегать нежелательной отцовской опеки. И когда сапожник приходил в мастерскую, чтобы посвятить старшего сына в тайны своего ремесла, табуретка, на которой Андерсу надлежало сидеть, чаще всего оказывалась пустой.
И только отец Евы-Лотты проявлял истинную человечность.
– Если тебе весело и интересно и ты не очень-то будешь безобразничать, то я не буду вмешиваться в твои дела, – сказал булочник и по-отечески потрепал Еву-Лотту по светлой головке.
– Эх, мне бы такого папашу! – вздохнув, сказал Сикстен горестно, но громко, чтобы перекричать треск газонокосилки. Уже второй раз за короткое время безжалостный отец заставлял его работать в саду.