Она смотрела на меня во все глаза и, казалось, ничего не понимала.
– Вся шпионская история – ложь, – повторил я, не сумев скрыть усмешку, хотя повода для нее, собственно, не было. – Вчерашнее доверие вашего мужа доверием не являлось. Он действовал по приказу.
В какой-то момент она была близка к тому, чтобы снова потерять сознание, но потом застыла и расправила плечи. Словно окаменела посреди комнаты, не в силах сделать ни шага. Сказать ей мне больше было нечего, но почему-то я не мог оторвать от нее взгляда. Неподвижная, замкнутая, словно неживая, без тени недавней счастливой уверенности, она вызывала у меня мощное сострадание. Я не мог преодолеть эту постыдную слабость. Я забыл о шефе полиции и Риссене, меня захлестнуло смутное желание дать ей понять, что я чувствую то, что сейчас чувствует она… Этот минутный мучительный ступор прервали слова шефа полиции:
– Я считаю, что женщину следует оставить под стражей. Предательство, конечно, вымышлено, но соучастие более чем реально. С другой стороны, мы не можем сходу вынести приговор, это следует сделать более законным путем.
– Это невозможно! – в смятении воскликнул Риссен. – Вспомните, что это был эксперимент, он касается наших сотрудников, точнее, их близких…
– И я должен принять это во внимание? – со смехом спросил Каррек.
Впервые я был полностью на стороне Риссена.
– Этот арест, безусловно, станет достоянием общественности, – произнес я. – Даже если мы уволим ее мужа и переведем его на другую работу – что затруднительно для сотрудников Службы Самопожертвования с их подорванным здоровьем – даже в этом случае история всплывет, а значит, рекрутинг в профессию, уже малоуспешный, упадет катастрофически. С учетом всего этого я бы просил вас воздержаться от ареста!
– Вы преувеличиваете, – ответил Каррек. – Необходимости в обнародовании этой истории, естественно, нет. И зачем переводить ее мужа на другую работу? По дороге домой с ним легко может произойти несчастный случай.
– Вы не можете сознательно лишить нас одного из немногих ценных подопытных, – произнес я с жалобной интонацией. – Что касается женщины, то она больше не опасна: в следующий раз она не воспримет доверие с таким легкомыслием. И кстати, – продолжил я во внезапном порыве, – если вы арестуете нашего подопытного, это будет означать, что вы уже признали каллокаин легальным исследовательским препаратом, но, босс, вы же сами считаете, что говорить об этом пока рано…
Шеф полиции сузил глаза до щелочек, многозначительно, но дружелюбно усмехнулся и сказал тоном, каким обычно разговаривают с детьми:
– А у вас, оказывается, есть ораторские способности и умение мыслить логически. Ради лаборатории я отзываю арест, личного удовольствия от которого не получаю. Сейчас, – он посмотрел на часы, – мне пора идти, но я буду присутствовать на следующих экспериментах.
Он ушел, женщину освободили от наручников и отпустили. Я с облегчением выдохнул – все благополучно разрешилось и с лабораторией, и с ней. Когда ее выводили, она шла, как лунатик, и мой мозг пронзила ужасная мысль: что, если мои расчеты неверны и у каллокаина будут такие же побочные эффекты, как и у его предшественников, возможно, не всегда, а только у людей с особенно хрупкой нервной системой? Но потом я успокоился, и опасения мои не подтвердились. От ее супруга я позже узнал, что она снова стала совершенно нормальной, хоть и более замкнутой, чем раньше. «Впрочем, замкнутой она была всегда», – добавил муж.
Когда мы остались одни, Риссен сказал:
– Пробился росток общности иного рода.
– Общности? – удивился я. – В каком смысле?
– Общности с ней, с этой женщиной.
– А-а! – ответил я с нарастающим удивлением. – Эта общность… Вы правы, босс, наверное, это можно назвать ростком общности, но не более! Общность такого рода существовала еще в каменном веке! В наши дни это рудимент, причем рудимент вредный. Разве нет?
– Хмм, – только и сказал он.
– Но данный случай – это просто хрестоматийный пример того, куда может завести чрезмерная привязанность отдельных лиц друг к другу! – убеждал я. – Это же ведет к разрушению самой важной связи из всех, связи с Государством!
– Хмм, – снова пробормотал он и через миг добавил, – жить в каменном веке, возможно, не так уж плохо.
– Разумеется, это вопрос вкуса. Тому, кто предпочитает борьбу всех со всеми хорошо организованному Государству, основанному на гражданской взаимопомощи, – тому, возможно, действительно неплохо живется в каменном веке. Забавно думать, что среди нас есть неандертальцы…
Я подразумевал его, но испугался, когда сказал это вслух, и поэтому добавил:
– Разумеется, я имел в виду эту женщину.
Скорее всего, он отвернулся, чтобы я не заметил его усмешки. «Отвратительно, что из человека можно вытрясти все и без каллокаина», – подумал я.
Глава шестая
Когда я вернулся после работы домой, охранник сообщил, что для личной встречи со мной запрошена одна временная лицензия на наземное пребывание в нашем районе. Я прочел имя: Кадидья Каппори. Незнакомое. По крайней мере, я не смог вспомнить, что слышал его раньше. Из телефонного разговора охранник не вполне понял суть ее обращения, но речь вроде бы шла о разводе. Крайне загадочно! В итоге мне стало так любопытно, что вопреки всякой осторожности, я подписал согласие на добровольную встречу и указал возможное время. Затем убедился, что и охранник подписался, обязавшись тем самым проследить за приглашением и проконтролировать время визита, после чего надлежало передать документ районному куратору, который оформит разрешение на встречу и передаст его разрешение соответствующему заявителю.
Потом мы с Линдой спешно поужинали и разбежались каждый на свою военную службу, объем которой, как оказалось, увеличился не только количественно, но и качественно. С недавних пор моя непосредственная работа превратилась в наиболее спокойную часть суток, тогда как вечерние, с захватом ночи, дежурства требовали максимальной отдачи сил, причем на дежурство теперь часто приходилось заступать при оружии. Я был рад, что закончил работу над изобретением. Будь я чуть менее расторопным, возможно, никогда не довел бы ее до конца, во всяком случае, если бы все мои вечера были такими, как сейчас. После изнурительных вечерних смен у меня не хватило бы ресурса для сосредоточенных и глубоких размышлений. Но на данный момент, остались, к счастью, только вопросы практического применения, сами по себе быстро решаемые, к тому же меня подгоняло присутствие Риссена. Он тоже выглядел утомленным, хотя эксплуатировали его, видимо, не так интенсивно, поскольку он был существенно старше. Как бы ни было, пока я ни разу не уличил его в какой-либо ошибке.
Эксперимент, между тем, пробуксовывал исключительно из-за большого числа доносов. Мы обработали несколько контрольных групп, параллельно продолжая работу, начатую в первый день.
В третьем заходе все до единого супруги донесли своевременно, и арестовывать никого не пришлось – а ведь семейных подопытных мы собирали с неописуемым трудом, в последний раз нам пришлось три дня ждать, пока наберется необходимое количество – это было как раз перед моим свободным вечером, и ничто тогда не казалось мне таким привлекательным, как возможность отойти ко сну на пару часов раньше обычного.
Дети уже спали, прислуга ушла, я завел будильник и в последний раз потянулся перед тем, как начать раздеваться, как тут позвонили в дверь.
«Кадидья Каппори!» – сразу вспомнил я, проклиная собственную любезность, заставившую меня подписать согласие на ненужную встречу.
Хуже всего, что я при этом был один. Линда, видимо, решила использовать свободный вечер для встречи комитета, который готовил праздник в честь проводов на пенсию нынешней руководительницы всех городских продовольственных фабрик и вступления в должность ее преемницы.
За дверью я увидел пожилую женщину, крупную, грубоватой наружности, с не слишком интеллигентным лицом.
– Боец Лео Калль? – спросила она. – Я Кадидья Каппори, вы любезно согласились со мной поговорить.
– Сожалею, но я сейчас дома один, – произнес я, – поэтому не могу оказать вам эту услугу. Мне очень жаль, если вам пришлось проделать долгий путь сегодня, но вы же знаете, что периодически имеют место различные провокации и обвиняемым бывает крайне трудно доказать собственную невиновность, если отсутствуют свидетели или место встречи не контролируется полицией…
– Но у меня совсем другой вопрос, – произнесла она умоляюще. – Уверяю вас, я пришла с искренними намерениями.
– Разумеется, у меня нет оснований не верить лично вам, – ответил я, – но согласитесь, что такие слова может произнести кто угодно. Для меня будет надежнее не впускать вас в квартиру. Мы с вами не знакомы, и я не знаю, что вы впоследствии сможете обо мне сообщить.
Я нарочно говорил громко, чтобы подчеркнуть собственную невиновность перед соседями. Вероятно, это и внушило ей идею:
– А мы не можем позвать в свидетели кого-нибудь из соседей? – спросила она. – Хотя признаюсь, мне бы больше хотелось поговорить с вами наедине.
Да, это был выход, без сомнения. Я позвонил в ближайшую дверь. Там жил врач, следивший за здоровьем персонала столовых экспериментальных лабораторий; я просто знал его в лицо, а еще они с женой иногда ругались слишком громко, не учитывая толщину стен в нашем доме. Я изложил суть дела соседу, открывшему дверь, он слушал, нахмурив брови, но по мере пробуждения любопытства его лоб разглаживался, и в конце концов согласился на роль свидетеля. Он тоже был дома один. В какой-то миг я пожалел, что позвонил в его дверь, заподозрив, что все это могло быть спланировано заранее, однако потом понял, что поводов подозревать его в сговоре с Кадидьей Каппори все же нет.
Они оба вошли в родительскую комнату, где я быстро собрал уже расстеленную кровать, чтобы освободить пространство и сделать его больше похожим на гостиную.
– Вы, конечно, не знаете кто я, – начала она. – Дело в том, что я жена Туго Бахары из Службы Добровольного Самопожертвования.