«Весьма правдоподобная картина, – подумал я, – он именно такой». Если бы я смог использовать каллокаин для моих личных нужд…
Я дремал, когда почувствовал локтем легкий толчок. Стюард протягивал мне ужин – и об этом позаботились. Я посмотрел на часы: мы летели уже пять часов, а до цели еще было далеко, раз они не могли подождать, чтобы накормить нас по прилете. Мой расчет оказался верным: мы прибыли на место через три часа. Если бы знать не только время, но и скорость самолета, можно было бы легко определить расстояние между Химиогородом № 4 и местом, куда нас доставили, где бы оно ни располагалось. Но, к счастью, информация о скорости самолетов засекречена, чтобы шпионы не могли делать никаких географических выводов. Можно было предположить только, что скорость была очень высокой, а расстояние соответственно большим. Определить направление мы, разумеется, тоже не могли; прохлада или, по нормам химиогородов, даже холод означали лишь то, что мы находимся на большой высоте.
Наконец мы приземлились, двигатель замолк, у открывшихся дверей появился небольшой отряд полиции, который разделился для сопровождения разных пассажиров. (Все, видимо, прибыли по важным делам, всех ждали; некоторые, вероятно, как и мы, были вызваны повесткой.) Нас с Риссеном повезли по военно-полицейской ветке метро. Вагон, который заносило от скорости, примчал нас к станции под названием «Дворец Полиции». Мы догадывались, что находимся в столице. Через подземные ворота нас доставили в фойе, где обыскали и проверили багаж, после чего разместили в своеобразных камерах, простых, но более чем пригодных для ночлега.
Глава девятая
На следующее утро нас отвели завтракать в одну из столовых. Во Дворце Полиции мы, видимо, были не единственными ночными гостями – в большом зале возле столов раздачи уже толпилось порядка семидесяти бойцов обоих полов и всех возрастов, один из них кивнул нам со своего места. Это оказался Каррек собственной персоной, поглощавший кукурузную кашу в компании незнакомых нам людей. Он был много выше нас по чину, но мы очень обрадовались знакомому лицу, казалось, он тоже не имел ничего против нашей компании.
– Я запросил для нас троих аудиенцию у президента полиции, – сообщил Каррек, – и у меня есть основания полагать, что она состоится в ближайшее время. Вы должны как можно быстрее принести все необходимое оснащение.
Второпях позавтракав, я умчался за каллокаиновыми аппаратами. Необходимость в спешке, впрочем, оказалась преувеличенной. Нас троих проводили в зону ожидания, где мы провели почти час, прежде чем открылась внутренняя дверь. В очереди перед нами ждали трое, и я предполагал, что аудиенция состоится нескоро. Но нас приняли первыми.
Невысокий, ловкий и энергичный служащий, открывший дверь, подошел к Карреку и шепотом что-то сказал ему. Каррек указал на меня и Риссена, и нас троих провели в новый зал ожидания, где снова обыскали. В целом контроль безопасности здесь был намного строже, чем в нашем химиогороде, что логично, ибо жизни, которые охранялись здесь, уникальнее и ценнее, чем в прочих частях Мирового Государства. В обоих залах ожидания и в кабинете президента стоял караул с пистолетами на взводе. Наконец мы предстали перед могущественным человеком.
Грузная фигура развернулась в нашу сторону на вращающемся кресле, и кустистые брови приподнялись в приветствии. Их обладатель был явно доволен появлением Каррека. Лицо министра полиции Туарега я прекрасно знал по «Портретному Альбому Бойца»: черные точки медвежьих глаз, волевой подбородок, толстые губы произвели на меня куда большее впечатление, чем я ожидал. Наверное, потому что я впервые оказался перед средоточием Власти и дрожал от этого чувства. Туарег был мозгом миллионов ушей и глаз, которые денно и нощно прослушивали и просматривали самые сокровенные разговоры и действия бойцов; по его воле действовали миллионы рук, постоянно обеспечивавших внутреннюю безопасность Государства, – это были и мои руки в те вечера, когда я нес полицейское дежурство. И все равно меня била дрожь, словно я был одним из тех преступников, за которыми охотился, а не стоял лицом к лицу с высшей волей. А ведь я не сделал ничего дурного! Откуда тогда у меня появился этот злосчастный внутренний раскол? Ответ лежал на поверхности: причина всему – заблуждение, которое мне внушили. Заблуждение, выраженное словами «среди бойцов старше сорока нет ни одного с по-настоящему незапятнанной совестью». И слова эти произнес Риссен.
– Ита-а-ак, вы наши новые союзники, – обратился министр полиции к Карреку. – Вы готовы провести несколько небольших экспериментов через два часа? На третьем этаже приготовлено помещение под лабораторию, возможно, примитивную, но полагаю, что все необходимое там есть. Если чего-то не хватает, достаточно известить персонал. Подопытными мы вас обеспечим.
Мы сообщили, что готовы и счастливы быть полезными. Аудиенция завершилась, нас вывели из приемной через другую дверь и сопроводили до временной лаборатории, о которой говорил Туарег. Оборудования было более чем достаточно при условии использования не слишком большого количества каллокаина.
Оставшийся в лаборатории вместе с нами Каррек присел на край стола в свободной позе, которая у кого-либо другого выглядела бы чрезмерно расслабленной и отталкивающей.
– Итак, бойцы, – обратился он к нам после того, как мы проинспектировали условия для работы, – что еще вам удалось узнать о тайном объединении в Химиогороде № 4?
Риссен был мои боссом, право и обязанность докладчика принадлежали в первую очередь ему. И он ответил, пусть и после продолжительной паузы.
– На мой взгляд, – произнес он, – поводов считать, что там происходило нечто преступное, нет. Все они выглядят немного полоумными, но преступниками – нет.
– По крайней мере, – продолжил он после новой паузы, – мы не нашли ни одного человека, совершившего противозаконный поступок. А также ни одного, кто всерьез намеревался его совершить, это бы выяснилось под действием каллокаина. Я не беру в расчет того мужчину, который не донес на жену, поскольку вы, босс, знаете, что мы договорились, что милосердие будет идти вперед правосудия, так как это имеет отношение к рекрутингу в Службу Добровольного Самопожертвования… Этих людей я назвал бы сектой умалишенных, а не политическим объединением. Возможно, их даже сектой назвать нельзя. Насколько я понял, у них нет организации, руководства, членских списков, названия, следовательно, определению «организация вне Государственного контроля» они не соответствуют.
– Вы большой формалист, боец Риссен, – произнес Каррек, иронично прищурившись. – Вы говорите о «предписаниях устава» и «соответствии определению» так, словно напечатанное может стать непреодолимой преградой. Вы же не имеете этого в виду?
– Законы и предписания существуют для нашей защиты… – невесело возразил Риссен.
– Защиты, говорите? – двинул в атаку Каррек. – Кого, вы считаете, нужно защищать? Во всяком случае, явно не Государство! Государству нужны светлые головы, способные при необходимости наплевать на типографские чернила…
Риссен недовольно молчал, но потом все же решился:
– В любом случае, для Государства они не опасны. Мы можем спокойно отпустить задержанных и бросить эту компанию на произвол судьбы. У полиции и так есть чем заняться: убийства, воровство, лжесвидетельства…
Я почувствовал, что настал мой час. Я должен впервые вступить в серьезную схватку с Риссеном.
– Босс, позвольте мне возразить, – обратился я к Карреку, произнося слова медленно и с ударением, несмотря на то, что я подчиненный. – Лично мне этот мистический союз кажется каким угодно, но не невинным.
– Ваше мнение меня тоже интересует, – кивнул Каррек. – То есть вы считаете это объединением?
– Я не собираюсь выискивать в законе подходящие параграфы, – произнес я. – Я имею в виду, что эти люди, каждый по отдельности и все вместе, составляют угрозу для Государства. Но прежде всего я хочу спросить: считаете ли вы, что Мировому Государству необходима новая форма отношений или, проще говоря, новое мировоззрение? Не поймите меня превратно, я знаю, что всегда необходимо пробуждать в людях больше ответственности и старания, но что насчет нового мировоззрения, отличного от общеизвестного? Разве по сути это не оскорбление Мирового Государства и его бойцов? А ведь один из задержанных выразился именно так: «Мы хотим вызвать новый дух…» Поначалу мы истолковали это как конкретное суеверие, что уже было предосудительно… но то, что имелось в виду, еще хуже.
– Пожалуй, вы преувеличиваете, – произнес Каррек. – По моему опыту, чем нечто более абстрактно, тем менее оно опасно. Общие фразы можно использовать и так и эдак, сначала им придается один смысл, а через миг – диаметрально противоположный.
– Но мировоззрение не абстракция! – энергично возразил я. – Более того, это то единственное, что наверняка не абстрактно. А мировоззрение тех сумасшедших враждебно Государству. И нагляднее всего это показывает их миф о Реоре, который, судя по всему, был на толику слабоумнее прочих, чем и снискал себе славу героя. Милость к преступникам, беспечное отношение к собственной безопасности (человек является важным и ценным инструментом, о чем нельзя забывать!), личные эмоциональные привязанности, по крепости превосходящие привязанность к Государству, – вот куда они пытаются нас увести! На первый взгляд, их ритуалы просто чушь. Если присмотреться, это полная бессмыслица, порождающая преувеличенное доверие между людьми. А это, на мой взгляд, уже антигосударственно. Чересчур легковерного человека неизбежно настигнет участь их героического Реора – рано или поздно он погибнет от руки грабителя. И разве это не посягательство на первооснову Государства? Если бы у людей были причины и основания доверять друг другу, Государство никогда бы не возникло. Священный и необходимый фундамент существования Государства – наше обоюдоострое и обоснованное недоверие друг к другу. Сомневающийся в этой максиме сомневается в Государстве.