Каррек больше не смеялся. Он внимательно и без удивления слушал. Когда я закончил, по его лицу пробежала тень лукавой ухмылки, он остановился, сел на стул напротив меня и замер, словно перед прыжком.
– Не нужно так долго ходить вокруг да около, дорогой боец, – проговорил он тихо и медленно. – Я более чем кто-либо недоволен прискорбным фактом, о котором вы говорите: слишком большому числу бойцов присваивается незаслуженная ценность только потому, что кривая рождаемости не дает нам необходимого прироста. Ежедневная пропаганда не обеспечивает результатов, которых мы ждем от каждого брачного ложа. Но что тут можно сделать? Давайте оставим общее и принципиальное. За общим и принципиальным всегда скрыт частный случай. Итак, кого конкретно вы хотите приговорить к смертной казни?
Мне захотелось провалиться сквозь землю. Его цинизм напугал меня. Разумеется, я имел в виду не только Риссена – я действительно рассуждал об явлении вообще. За кого он меня принимает?
– Убедив Лаврис, вы оказали мне большую услугу, – продолжил он. – Услуга за услугу, мы знаем, кого можно считать друзьями. Вы обладаете интеллектом особого рода, не такого, во всяком случае, как мой (здесь он снова хохотнул). Таким образом, мы можем быть друг другу полезны. Поэтому спокойно отвечайте: кого вы хотите приговорить к смертной казни?
Но ответить я не мог. До этого момента мои желания оставались просто желаниями – незакрепленные в реальности, они просто парили в воздухе. Я почувствовал, что прежде, чем действовать, я должен еще раз увидеть их при здоровом освещении.
– Нет-нет, – ответил я, – мои размышления касаются только общих принципов. У меня есть опыт общения с переносчиками этой чумы.
Я заставил себя замолчать. Я уже сказал лишнее? Еще пару секунд он сидел, не шевелясь, а я сжался под взором его зеленых глаз. Потом он снова встал и ударил кулаком о стену.
– Ясно, не хотите. Вы боитесь меня. Я не возражаю. И тем не менее сделаю для вас все, что смогу. Когда будете составлять донесение – или донесения – помните, что они должны быть мотивированы, хорошо мотивированы – отныне это важнейшее условие, а грубой выборкой занимаюсь не я – ставьте в углу такую пометку (он нарисовал на листе бумаги значок и протянул мне), и я сделаю все, что будет в моих силах. В этом, как уже сказано, нет ничего странного, главное – правильный судья, а об этом мы позаботимся. Правильный судья и правильные консультанты. Я не собираюсь выпускать вас из поля зрения и тоже смогу быть вам полезным – хотя вы меня и боитесь.
Глава четырнадцатая
Я всегда спал неважно, месячный запас снотворного часто заканчивался недели за две, и в расход шло все, что оставалось от выделенного на месяц Линде. Но в последнее время сон стал совсем плохим. Обращаться к врачу я не хотел, опасаясь появления в моей секретной карточке штампа «нервический склад характера». По собственной воле обзаводиться такой характеристикой не стоило. К тому же я был нормальнее, чем кто-либо, ибо в сложившихся обстоятельствах бессонница абсолютно естественна, а неестественным и патологичным был бы крепкий сон…
Судя по моим ночным кошмарам, испытывать действие собственного изобретения на себе я определенно не жаждал. Иногда я просыпался в холодном поту от ужасных видений: мне предъявили обвинение, я жду, что мне введут дозу, после чего на меня нахлынет чудовищный стыд. Риссен, Каррек и даже некоторые курсисты зловещими фигурами мелькали в моих снах, но главной была Линда. Именно ей всегда доставалась роль доносчицы и судьи, именно она склонялась надо мной, держа в руке шприц с каллокаином. Поначалу я чувствовал облегчение, просыпаясь и обнаруживая ее рядом в кровати, живую, из плоти и крови, но постепенно ночные химеры начали вторгаться в реальность, успокоение не наступало, а Линду и наяву все сильнее пропитывало иезуитство образа из моего ночного морока. Однажды я чуть не рассказал ей о своих мучениях – но в последний момент удержался, вспомнив, как холодно она смотрела на меня во сне. В итоге я был рад, что ни в чем не признался. Мне не давало покоя подозрение, что Линда втайне стоит на стороне Риссена. Если она узнает, как я к нему отношусь, сразу превратится в моего врага, сильного и беспощадного. Возможно даже, что она уже враг и просто ждет подходящего момента для удара. Нет, я бы проиграл, если бы сказал ей хоть слово.
Еще меньше хотелось рассказывать и о другом сне, который по сути отличался от обычного кошмара. Мне снился Покинутый Город.
Охваченный страхом, я стоял в начале улицы и знал, что почему-то обязан по ней пройти, а мое благополучие целиком зависит от того, удастся ли мне дойти до конца. Вокруг были только руины, одни возвышались, как горы, другие успели сравняться с землей и покрыться песком и мусором. Кое-где пустил корни и пополз вверх по каменным стенам плющ, но в остальном раскаленное полуденным солнцем пространство казалось безжизненным и голым. От некоторых мертвых камней исходил жуткий желтоватый дым. В других местах над песком поднималось дрожащее голубоватое сияние, тоже вселявшее ужас. Я сделал шаг, обогнув ядовитое испарение, но тут внезапный порыв ветра пригнал небольшое желтое облако – тотчас же распавшееся на множество тонких завихрений, от столкновения с которыми мне пришлось уворачиваться. Голубоватое свечение впереди начало разрастаться, превращаясь в слабый огонь и накрывая собой почти всю улицу. Я оглянулся в опасении, что и там, отрезая мне обратный путь, происходит нечто похожее и я не смогу переместиться ни вперед, ни назад, но позади пока все выглядело по-прежнему. Я сделал еще один шаг. Ничего не произошло. Я снова сделал шаг. И тут за моей спиной раздался негромкий тонкий свист. Бросив взгляд через плечо, я увидел, что камень, на который я только что наступил, шевелится. Он утратил твердость, стал зыбким, издал свистящий звук и вдруг лопнул, обратившись в пыль. Мне показалось, я уловил слабый неприятный запах. Ни остаться на месте, ни пойти вперед, ни вернуться я не мог.
И тут до меня донеслись странные голоса. В здании чуть впереди зиял подвальный проем, с обеих сторон увитый зелеными листьями. Сначала я его не заметил, но сейчас в страхе выдохнул, обнаружив рядом нечто живое. Кто-то вышел на улицу, поднявшись по провалившимся щербатым каменным ступеням, и жестом позвал меня. Не помню, как я оказался у подвала, видимо, между опасными камнями я перемещался прыжками. Так или иначе, но я попал в каменный зал с дырой в потолке, через которую проникало солнце и было видно, как ветер раскачивает траву и цветы над моей головой. И мне показалось, что нет и никогда не было укрытия надежнее, чем эти уцелевшие стены и часть крыши. Густая трава пахла землей, солнцем, теплом и уютом, голоса отдалились, но продолжали петь. Рядом стояла женщина, это она позвала меня сюда, мы с ней обнялись. Я понимал, что спасен, но от усталости и облегчения меня клонило в сон. Необходимость дойти до конца улицы внезапно исчезла. «Ты останешься у меня?» – спросила женщина. «Да, если позволишь», – ответил я, чувствуя, что становлюсь беспечным, как ребенок. Ощутив под ногами влагу, я наклонился и увидел, что по земляному полу бежит чистый ручей, и внезапно испытал прилив неописуемой благодарности. «Неужели ты не знаешь, что здесь течет жизнь?» – спросила женщина. И тут я догадался, что это сон, от которого я очнусь, и начал в мыслях искать способ его удержать – и искал его так рьяно, что мое сердце громко застучало и разбудило меня.
Этот красивый сон был, пожалуй, еще тревожнее кошмаров, и мне не хотелось пересказывать его ни Линде, ни кому-либо еще. И не потому, что Линда могла ревновать к приснившейся женщине, – да, она чем-то напоминала ту заключенную с глубоким голосом, но у нее были глаза Линды, – а потому, что это был однозначный ответ на вопрос: «Вы уверены, что не завидуете людям из заброшенного отравленного города?» Внушение Риссена проникло так глубоко, что сохранялось даже в моих снах. Но что толку утверждать, что во всем виноват он, а не я! Ни один судья в мире не примет такое оправдание.
Описываемое выше происходило еще до поездки к Карреку, то есть до того, как приняли новый закон и, помимо неясной надежды когда-нибудь отомстить, у меня появилось конкретное средство защиты.
Однако, вернувшись от Каррека и осознав, что идею мести можно реализовать уже завтра, я испытал сильнейшее смятение чувств. Далекая цель внезапно приблизилась на расстояние вытянутой руки, но условия ее достижения, похоже, были для меня непреодолимы. Допустим, Линда действительно любит Риссена, тогда она рано или поздно выяснит, что донос написал я. Не знаю как, но ей это точно удастся, и она отомстит. При мысли о ее мести меня била дрожь. Мне ни в коем случае не должны ввести каллокаин.
В ту ночь я не сомкнул глаз.
А утром в газете вышла статья под заголовком «МЫСЛИ НАКАЗУЕМЫ». В ней излагалась суть нового закона и упоминался каллокаин, благодаря которому закон стал возможным. Новые положения об избрании меры пресечения звучали более чем здраво: слепое следование параграфу отменялось, то есть отныне за повторное преступление рецидивист не мог получить такое же наказание, как и за совершаемое впервые. Предметом судебного разбирательства теперь становилась сама личность бойца, а не его отдельное действие. Исследованию и регистрации следовало подвергать собственно мышление. И не для того, чтобы, как раньше, определить степень вменяемости, а для того, чтобы отличить пригодный человеческий материал от непригодного. Наказание не будет исчерпываться принудительными работами на срок, рассчитываемый по формуле. Выносить приговор будут эксперты-психологи и экономисты, исходя из рентабельности или нерентабельности обвиняемого. Физически и морально ущербные индивиды, не приносящие пользы Государству, не должны надеяться на сохранение жизни только потому, что они не причиняют Государству вреда. С другой стороны, учитывая сокращение населения, в отдельных случаях необходимо оставлять в живых менее пригодный материал для использования в качестве рабочей силы. Новый закон об антигосударственном мышлении уже вступил в силу, однако, как отмечалось отдельно, все донесения теперь должны быть подробнейше обоснованы и подписаны именем, достоверность которого можно проверить, иными словами, допустимое ранее анонимное доносительство отменялось с целью сокращения количества несущественных донесений, что позволит снизить расход каллокаина и загруженность сотрудников суда. Право принять или не принять донесение при любых обстоятельствах полиция оставляет за собой.