экспертами-консультантами из числа назначенных по данному делу: Эдо Риссен приговаривается к смертной казни.
Приговор был встречен торжественной тишиной. Юноша-доносчик окаменел и стал белым как полотно. Риссена, во рту которого по-прежнему был кляп, вывели из зала. Когда за ним закрывалась дверь, я оказался рядом. Сам того не заметив, я шаг за шагом проводил его до самого выхода.
А оглянувшись, увидел, что юноша исчез. Но он был курсистом, я мог найти его адрес. Мои мысли роились вокруг будничных вопросов: кто возглавит курс Риссена, возможно, кто-нибудь из успешных учеников, кто возьмет мой курс, если мне поручат курс Риссена, людей много, хотя на самом деле беречь надо каждого, этот курс скоро выпустится, и можно будет набрать новый… Скрипели жернова мельницы, которая перемалывала пустоту. Я же находился очень далеко, где было темно и спокойно.
Я вернулся в собственный лекционный зал и встал перед амфитеатром со слушателями, до странного похожим на тот, который (если не брать во внимание отсутствие судьи и экспертов), я только что покинул. Но через какое-то время мне все-таки пришлось сослаться на нездоровье и уйти домой. Ломать комедию я больше не мог.
Я прошел в родительскую комнату, закрыл за собой дверь, рухнул на кровать и провалился в полузабытье. Горел ночник, жужжал вентилятор, я различал шаги прислуги, слышал, как она занимается хозяйством. Потом дверь хлопнула – прислуга пошла за детьми. Потом раздался шум и голоса Мэрил и Лайлы, а прислуга пыталась заставить их вести себя потише. Я слышал звук работающего пищевого лифта и звон тарелок, выставляемых на ленту транспортера. Но я не слышал голоса Линды, хотя это было единственное, чего я ждал.
Когда в дверь постучали, я вздрогнул, а прислуга через дверную щель спросила:
– Босс, вы желаете поесть?
Я пригладил волосы и вышел. Линды все еще не было. Обычное время ужина давно миновало. Я тщетно пытался вспомнить дело, которое могло бы занять ее вечер. Но она всегда сначала забегала домой поесть. Однако я не должен был демонстрировать сомнения перед прислугой, и я неуверенно произнес:
– Ах да, она вроде бы предупреждала, что ее не будет… но я по безалаберности забыл, что у нее за дело.
Дети отправились спать, я все еще ждал. Попрощалась прислуга, а Линда все еще не вернулась. Встревоженный, не заботясь о том, что может подумать охранник, я вышел позвонить в бюро несчастных случаев. Разумеется, за день в Химиогороде № 4 их произошло достаточно, пара дорожно-транспортных происшествий на неизвестных мне трассах, частичная поломка вентиляции с двумя смертельными исходами и несколькими пока живыми пострадавшими, но все это случилось не в том районе, где работает Линда.
Самое страшное, что я больше не мог просто оставаться дома и ждать. В моем подразделении в этот вечер проводился праздник, пропустить который без уважительной причины я не мог. С работы мне пришлось уйти, но сидеть под пронизывающими взглядами и слушать лекции, речи и триумфальные раскаты одобрения я мог бы, если бы знал, где Линда.
Она говорила, что должна найти других. Тех, кто тоже догадался о существовании естественной общности. Но знала ли она, где искать? Откуда она могла начать поиски? В нужное время я вышел из дома – автоматически, мне даже в голову не пришло, что могу пропустить мероприятие.
Линду я никогда больше не видел.
Глава девятнадцатая
Нужно было слушать лекцию, но у меня не получалось. Снова и снова я пытался сосредоточиться и снова и снова не мог понять ни единого слова. Речь, насколько я помню, шла о развитии государственности от примитивнейшей раздробленности, где каждый индивид сам по себе жил в постоянной неопределенности, порождаемой силами природы и другими столь же одинокими индивидами – и до полноценного Государства, которое является единственным смыслом и оправданием существования индивида и гарантирует ему безоговорочную безопасность. Такова была главная идея, но повторить какие-либо подробности мне бы не удалось. Не сумев в очередной раз сконцентрировать внимание, я прекратил попытки, потому что на меня обрушились мысли о Линде, Риссене и новом мире, который существует и хочет пробиться на свет, – я перестал воспринимать все, что происходит вокруг. Очнувшись от рассуждений, я не мог спокойно сидеть на месте. Мне казалось, что все мои внутренности, мускулы и сухожилия требовали действий. Если я сейчас же не сделаю что-нибудь, то взорвусь под напором моих собственных мыслей.
В конце концов я направился к выходу прямо в разгар выступления. Ближайший ко мне полицейский секретарь неодобрительно приподнял бровь, охранник остановил меня вопросительным взглядом. Я назвал свое имя и предъявил наземную лицензию в качестве удостоверения личности.
– Простите, боец, но я очень плохо себя чувствую, – сказал я. – Полагаю, мне станет лучше, если я выйду на пару минут на свежий воздух. Я заболел, пролежал весь день, даже с работы пришлось уйти…
Он записал мое имя, указал время моего ухода, после чего позволил мне выйти.
Я поднялся на лифте, повторил сказанное охраннику у выхода, тот тоже сделал запись и выпустил меня.
Я вышел на террасу на крыше.
Сначала я не понял, что не так. На пустой террасе меня встретило нечто совершенно незнакомое. Я безумно испугался, не понимая почему. И только через несколько секунд сообразил, в чем причина. Гул самолетов, пронизывающий небо денно и нощно, исчез. Было тихо.
В жилых домах, в недрах рабочих помещений я существовал в относительной тишине, стены и земляные насыпи защищали от шума метро и рева сирен, а вентиляция жужжала негромко и усыпляюще; все звуки купировались, вселяя чувство легкости и покоя, похожее на погружение в сон, когда тебя, как моллюска, укрывает морская раковина, и ты сжимаешься, становишься одиноким и маленьким. Тишина на террасе ничем не напоминала эту относительную тишину. Тишина на террасе была абсолютной.
На ночных маршах и по дороге домой с лекций и праздников я много раз замечал, как между движущимися силуэтами самолетов вспыхивают звезды – ну и что? Для того чтобы исчезла необходимость в карманном фонарике, их света все равно не хватало. Когда-то я слышал, что где-то далеко существуют многочисленные солнца, но особого впечатления это знание на меня не произвело. Сейчас, в бескрайней тишине я внезапно почувствовал, как огромна вселенная, от бесконечности к бесконечности разворачиваются пространства, заполняя головокружительную пустоту между звездами. Всеобъемлюще. Я не мог дышать.
И тут я услышал то, что хорошо знал и представлял, как это действует, но никогда прежде не слышал: ветер. Легкий ночной бриз парил между стенами, плавно покачивая олеандры на террасе. И хотя этот нежный шум наполнял лишь несколько ближайших кварталов, я не мог противиться развернувшейся в моем воображении грандиозной картине: это дышал ночной космос, и дыхание его вырастало из тьмы так же легко, как вздох спящего ребенка. Ночь дышала, ночь жила, и в обозримой части бесконечности звезды пульсировали, подобно сердцу, наполняя пустоту волнами вибрирующей жизни.
Придя в себя, я обнаружил, что сижу на террасе и очень замерз, но не от холода – ночь была теплой, даже жаркой, – а от потрясения чувств. Ветер не стих, но ослаб, и я знал, что он рождается не в глубинах космоса, а в околоземных атмосферных слоях. Звезды мерцали так же ярко, но я напомнил себе, что их ритмичный свет всего лишь обман зрения. Впрочем, это ничего не значило. Возможно, увиденное и услышанное и было миражом, но он придал форму иному внутреннему миру, под сморщенной и сухой оболочкой, которая раньше носила мое имя. Мне казалось, что я коснулся живой глубины, той, о которой кричал Риссен, которую видела Линда. «Неужели ты не знаешь, что здесь течет жизнь?» – спрашивала женщина из моего сна. Я верил ей и понимал, что случиться может все что угодно.
Я решил не возвращаться на праздник и не дослушивать лекцию. Мне стало все равно, заметит ли кто-либо мое отсутствие. Вся бурная деятельность, осуществляемая в тысячах подземных помещений для праздников и выступлений Химиогорода № 4 показалась мне далекой и нереальной. Им я больше не принадлежал. Я был с теми, кто созидает новый мир.
Я хотел домой, к Линде. Но что, если она не пришла, если я её не увижу? Я хотел продолжить, хотел пойти к тому юноше, который тоже донес на Риссена, пойти к жене Риссена. Где жил молодой человек, я не узнал, но адрес Риссена у меня был; его дом располагался в квартале лабораторий, в котором действовала моя наземная лицензия. Он говорил, что его жена догадывается и это она могла на него заявить. Если она так же отчаянно сопротивлялась, как и я, то сейчас она тоже близка к пониманию. Сначала домой, потом к ней. Сомнений у меня больше не было. Я тоже строю новый мир.
Вокруг не было ни души. Стараясь действовать как можно незаметнее, я преодолел невысокую стену между террасой и улицей. В тишине моим шагам вторило странное эхо, но я и не подумал, что это может привлечь чье-либо внимание, и меня действительно никто не остановил. В небе не было ни одного самолета, свет звезд позволял различать дорогу, и я обошелся без карманного фонарика. И хотя шел я один-одинешенек по наземной дороге под звездами, у меня было удивительное ощущение, что рядом есть кто-то еще. Я шел в неведомое на поиски самых глубоких и живых связей в мире, может быть, Линда тоже шла куда-то, шла к кому-то, кого я не знал. И не исключено, что и другие люди в тысячах городов Мирового Государства тоже, как и мы, сейчас куда-то шли или даже уже были у цели? Не исключено, что в пути миллионы, они идут открыто или тайком, по собственной воле или против нее – шествуют по всему огромному Мировому Государству, а возможно, и в соседних странах? Всего несколько дней назад эта мысль меня отпугнула бы, но разве можно остановиться на государственной границе, – даже если ты за тысячу миль от нее, – когда ты почувствовал, что биением твоего сердца управляет пульс Вселенной?