Час спустя мы получили предписание начальника лаборатории, где было сказано, что отныне наша работа переходит под контроль Департамента полиции. Там уже все были предупреждены, и нам оставалось только позвонить и сообщить имена тех, кого следовало арестовать. Их должны доставить в течение суток.
Первым попал к нам юноша, лишь недавно покинувший Унгдомслэгер. Его отличало забавное сочетание неуверенности и заносчивости. То и дело он нападал на имперские порядки, к которым, видимо, не успел еще привыкнуть и приспособиться. Но его юношеская самонадеянность, проявившаяся под влиянием каллокаина во всей своей полноте, производила на нас, взрослых людей, скорее комическое впечатление. Он долго рассказывал о своих далекоидущих планах, но в то же время признался, что ему трудно ладить с окружающими, так как они, по его мнению, плохо к нему относятся.
После того как наш предыдущий испытуемый оказался таким тугодумом, я предложил давать остальным выговариваться до конца. Но этот юноша был уж слишком словоохотлив, и вряд ли те проблемы, о которых он говорил, могли быть интересны Карреку. Я решительно перебил его, спросив, знаком ли он с предыдущим испытуемым.
– Да. Он мой сослуживец.
– А вне работы вы с ним где-нибудь встречались?
– Встречались. Он пригласил меня на вечеринку.
– В районе RQ? В среду, две недели назад?
Юноша засмеялся. Кажется, он готов был с радостью говорить и на эту тему.
– Ну да! Такая смешная вечеринка. Но мне понравилось. В каком-то смысле понравилось…
– Вы помните, что там было?
– Конечно, помню. Так странно. Во-первых, я ни с кем раньше не был знаком. То есть в этом-то как раз нет ничего странного. Если люди в свой свободный вечер уходят из дому и собираются вместе, так уж, наверное, чтобы обсудить какое-то дело, работу или еще что-нибудь – ну, скажем, как лучше провести праздник или как написать прошение начальству, в общем, что-нибудь такое. И ничего удивительного нет. Но здесь-то совсем другое – они вообще ничего не обсуждали. Так, сидели и болтали обо всем на свете, а то и вовсе молчали. Иногда они так долго молчали, что я просто пугался. А знаете, как они здороваются? Берут друг друга за руку! Ну какой в этом смысл? Во-первых, негигиенично, а во-вторых, это же просто стыдно – нарочно дотрагиваться до тела другого человека. А они говорили, что таков старинный обычай и они только возобновили его, но если кто не хочет, то может и не делать. Они никого ни к чему не принуждают. Но вначале я их боялся. Нет ничего противнее, чем сидеть и молчать. Кажется, что другие видят тебя насквозь. Как будто ты совсем голый, нет, даже еще хуже, в моральном смысле голый – понимаете? Особенно когда кругом пожилые люди. Потому что они умеют так – разговаривают себе, а сами все за тобой замечают. Правда, я тоже так умею, это очень помогает. Чувствуешь себя спокойно, как будто избавился от большой опасности. Но там я так не мог – это не годилось, потому что если они говорили, то совсем тихо, и вид у них был такой, словно ни о чем другом они и не думают. Вообще-то я считаю, что лучше разговаривать громко. Тогда уже никто не может сосредоточиться ни на чем другом, а ты говоришь и говоришь, а про себя думаешь что хочешь. Присутствующие там были такими странными. Но под конец мне там понравилось. Как-то спокойно мне стало, понимаете?
Все не слишком вразумительно. Но юноша принадлежал к числу новичков, его еще не успели посвятить ни в какие таинства. На всякий случай я спросил:
– Заметили вы там какого-нибудь руководителя? Были у них какие-либо знаки различия?
– Нет, как будто не было. Я не заметил.
– Ну а что они все-таки делали? Говорили о том, что уже совершили или что им предстоит совершить?
– Я ничего подобного не слышал. Правда, я и еще кое-кто ушли, не дождавшись конца, не знаю, что происходило потом. Но, прощаясь с нами, один сказал: «Теперь, когда мы встретимся в метро, мы узнаем друг друга». Он произнес это так торжественно, и, понимаете, я и вправду поверил, что узнаю их, не только тех, кого я в этот день видел, а вообще их. В них есть что-то особенное, а что – не могу объяснить. Вот когда я вошел сюда, то сразу почувствовал, что вы (тут он кивнул в мою сторону) не принадлежите к ним, а вот насчет вас (его затуманенный взгляд обратился к Риссену) я не так уверен. Может быть, вы из их числа, а может, нет. Я только знаю, что с ними мне спокойнее, чем с другими. У меня нет такого чувства, что они хотят мне зла.
Я быстро взглянул на Риссена. Вид у него был совершенно озадаченный. Наверняка он никогда не принимал участия в каких-то тайных сборищах, но замечание юноши все же не лишено оснований. Он правильно угадал в Риссене индивидуалистические черты, нечто такое, что в моем представлении ассоциировалось со слепым кротом.
Придя в себя, юноша впал в полное отчаяние, хотя выболтанное им казалось безобидным. Впрочем, насколько я понял, его больше всего беспокоили излияния насчет собственной личности – те самые, что мы, соскучившись, решительно прервали.
– Хочется многие слова взять обратно, – бормотал он. Ноги его не держали, он шатался. – То, что я говорил насчет других, – неправда. Я просто хочу знать, как они ко мне относятся. Не думаю, что они желают мне зла. И насчет того, что я хочу сделать и кем хочу стать, – чистые фантазии, тут нет ни капли правды. Говоря, что с теми странными людьми мне лучше, чем с обыкновенными, я преувеличивал. Хорошенько подумал и понял, что мне лучше с обычными…
– Мы тоже в этом не сомневаемся, – дружелюбно ответил Риссен. – В будущем вам лучше держаться обычных людей. Мы подозреваем, что сборища, на одно из которых вы случайно попали, представляют собою угрозу для Империи. Пока вы вне опасности, но будьте осторожны! А то не успеете оглянуться, как они вас запутают.
После этих слов юноша как ужаленный выскочил за дверь.
Не знаю, какие зловещие планы мы собирались разоблачить, но мы твердо верили, что после ухода юноши и еще нескольких человек со странной вечеринки какие-то планы там строились. И кто-то же должен при этом присутствовать! Мы подробно и основательно расспросили еще четверых задержанных, во всех деталях записывали их ответы, и облик таинственного союза мало-помалу начал вырисовываться перед нами. Не раз мы переглядывались и в недоумении качали головами: можно подумать, что речь идет о сборище сумасшедших – ничего более фантастического я в жизни своей не слышал.
Прежде всего мы пытались узнать, что это за организация, насколько она велика, кто стоит во главе и т. д. Но каждый из испытуемых отвечал, что ни организации, ни руководства не существует, однако меня это не смущало. При подготовке крупного заговора второстепенные действующие лица нередко и понятия не имеют о планах Центра; все, что они знают, – имена двух-трех участников, играющих роль столь же незначительную, как они сами. Видимо, и к нам попали только мелкие сошки. Но мы не сомневались, что, прощупывая одного за другим, доберемся и до осведомленных кругов – это вопрос времени.
«Что же происходило после ухода новичков?» – этот вопрос мы без конца задавали себе. Кое-что нам все-таки удалось выяснить из показаний одной женщины.
– Один из нас берет нож, – рассказывала она, – передает его кому-нибудь другому, а сам ложится на кровать и делает вид, что спит.
– Ну а дальше что?
– Ничего. Если кто-нибудь еще хочет лечь и на кровати есть место, то он тоже ложится. Но это необязательно. Можно сесть и положить голову на край кровати или стола, в общем, все равно чего.
Я с трудом подавил смех. Еще бы, сценка, которая представилась мне, производила весьма комическое впечатление. Один человек с серьезным видом сидит посреди комнаты, сжимая в руке большой столовый нож (конечно, столовый, откуда же возьмется какой-нибудь другой, – надо только не забыть оставить его, когда начнут убирать посуду), – значит, он сидит посреди комнаты, а кругом… Один вытянулся на постели, сложив руки на животе, и изо всех сил старается заснуть – может, даже пробует храпеть. Все остальные устраиваются поблизости кто как может, большей частью в неудобных позах. Кто-то еле удерживается на самом краю кровати, упираясь затылком в спинку, кто-то зевает, – и вот наступает мертвая тишина.
Даже Риссен не смог удержаться от улыбки.
– А какой в этом смысл? – спросил он.
– Символический. Передавая нож, один человек как бы отдает себя во власть другого. Но ему при этом нечего бояться, с ним не случится ничего плохого.
(Не случится ничего плохого! Когда в комнате полно народу и все притворно храпят, можно сколько угодно подсматривать друг за другом. Когда один из гостей – кстати, по всем правилам зарегистрированный вахтером, – сжимает в руках тупой столовый нож, которым за ужином тщетно пытались резать мясо, и слушает, насколько естественно другие храпят…)
– Да, но с какой целью вы это делаете?
– Нашими усилиями будет вызван к жизни новый дух, – ответила женщина с полной серьезностью.
Риссен в задумчивости потер подбородок. Из лекции по истории я знал (и он, конечно, тоже), что в первобытные времена дикари нередко выкрикивали заклинания и производили так называемые магические действия, чтобы вызвать воображаемых существ, которых они называли духами. Так, значит, нечто подобное происходит и в наши дни?
От этой же особы мы услышали об одном умалишенном, который в их кругах слыл героем. Да, воистину иногда не много нужно, чтобы стать для кого-то идолом!
– Вы разве не слышали про Реора? – спросила женщина. – Нет, его уже нет в живых, он жил лет пятьдесят тому назад. Точно не знаю где: одни говорят, что в каком-то Городе Мукомолов, другие – что в одном из Текстильных. Подумать только, вы ничего не знаете про Реора! А я могла бы говорить о нем без конца… Только об этом нужно беседовать с посвященными, они одни могут понять. Ну вот, он переходил из одного места в другое, тогда ведь с пропусками было проще… Некоторые впускали его в дома – больше из страха, думали, что он из полиции; другие прогоняли – считали преступником. Те, которые впускали, конечно, не все понимали, что он за человек, некоторым казалось, что он просто чудной, и все. Зато другие рядом с ним чувствовали себя как дети под защитой матери: им было хорошо и спокойно, они ничего не боялись. Кто-то о нем забыл, но многие помнили и рассказывали о нем другим. Но их понимали только посвященные. Он никогда не запирал свою дверь, делал что хотел и не думал, будут ли у него свидетели и сможет ли он потом что-то доказать. Он не защищался от воров и разбойников, и в конце концов его убили. Убил его разбойник, который думал, что у Реора в котомке лепешка, тогда были голодные времена. А у него ничего не осталось, он все разделил с людьми, которых встретил на дороге. Но убийца думал, что у него еще есть хлеб, и погубил его…