– И вы считаете, что этот Реор – великий человек? – спросил я.
– Да, великий. Он один из наших. Еще живы люди, которые встречались с ним.
Риссен многозначительно посмотрел на меня и покачал головой.
– Потрясающая логика, – сказал я, – его убили, поэтому давайте будем как он. Я ничего не понимаю.
Но Риссен, не обращая на мои слова никакого внимания, повернулся к женщине:
– Вы говорили о посвящении. Что вы под этим подразумеваете? Как это делается?
– Не знаю. Это приходит к каждому как-то само собой. Но другие посвященные тоже это замечают.
– Но любой может утверждать, что он посвященный. Наверное, существует все-таки определенный ритуал, вновь посвященному сообщают какие-то тайны, разве не так?
– Да нет, ничего такого. Я же говорю, человек это просто чувствует. К одним это приходит, а к другим – нет, вот и вся разница.
– А в чем это проявляется?
– Ну во всем… И в том, как это делают с ножом… все становится так ясно и хорошо… и во многом другом…
Да, этот разговор не очень-то обогатил нас. Мы так и не разобрались, одна эта женщина сошла с ума или другие тоже помешались на той же почве. Из рассказов других явствовало, что процедура с ножом и притворным сном действительно имела место, но один раз, случайно, или они постоянно устраивали такие церемонии? Признаки легенды о Реоре проскальзывали в некоторых признаниях, но далеко не у всех. Мы не могли понять, что, собственно, их объединяло. Пока общим было только одно – они производили странное впечатление.
Зато другая женщина назвала нам несколько новых имен. И мы особенно настойчиво принялись расспрашивать ее о структуре организации. Но ее ответ оказался таким же невнятным и путаным, как у остальных.
– Организация? – переспросила она. – А зачем нам это? То, что живет, то, что естественно и органично, не нуждается ни в какой организации. Вам нужна форма, а нам – сущность. Вы строите общество, как кладете камни, по своему произволу, а потом так же разрушаете его. А наше сообщество – как дерево, оно растет изнутри. Мосты, соединяющие нас, вырастают сами, а у вас они искусственные, держатся на одном принуждении. Мы – носители жизни, а за вами стоит мертвое, отжившее.
Речь женщины показалась мне не более чем бессмысленным набором слов, но все же произвела на меня впечатление. Может быть, из-за глубины и проникновенности ее голоса, невольно вызвавшего во мне дрожь? Или эта чужая женщина напомнила мне Линду, ведь и у нее, когда она чувствовала себя бодрой, а не измученной, тоже был глубокий и проникновенный голос. Вот бы Линда сидела сейчас здесь и с такой же страстностью раскрывала передо мной свой внутренний мир! Да, я надолго запомнил эту женщину и потом повторял в уме некоторые из произнесенных ею фраз, сам себя убеждая, что при всей бессмысленности они красиво звучат. Лишь долгое время спустя я начал догадываться об их значении. Но, думаю, уже тогда ее слова дали мне первое, еще смутное представление о том, почему они узнают друг друга в толпе и что это значит – входить в круг посвященных, которые не нуждаются ни в специальной организации, ни в знаках различия, ни в какой-либо официально признанной доктрине.
Когда женщина вышла, я сказал Риссену:
– Знаете, что мне пришло в голову? Мы с вами неправильно понимали слово «дух». Они, очевидно, подразумевают под этим какую-то жизненную позицию, отношение к происходящему, что ли. А вам как кажется? Возможно, я не прав и слишком усложняю образ мысли этих умалишенных?
Его взгляд испугал меня. Он меня отлично понял, это я видел по его лицу, но одновременно видел и нечто другое. Сильная и страстная натура только что ушедшей женщины произвела на него еще большее впечатление, чем на меня. И я понял, что его взгляд и даже молчание увлекали меня на путь, куда честь и чувство долга запрещали вступать. И если я поддался чуждой, но притягательной силе лишь на мгновение, то Риссен, судя по всему, был уже целиком в ее власти. Недаром же юноша сказал, что Риссен мог бы принадлежать к этой таинственной секте сумасшедших. А разве сам я не ощущал постоянно, что от Риссена исходят угроза и опасность? Теперь я твердо знал, что в глубине души мы с ним враги.
Нам оставалось допросить последнего арестованного – пожилого человека с интеллигентным лицом. Мне было немного страшно: вдруг и в нем живет та же сила, что в женщине? Но, с другой стороны, скорее всего именно он мог знать какие-то важные детали, и, если повезет, мы наконец-то получили бы показания, на основании которых всех членов секты можно осудить и отправить куда следует – к великому облегчению для меня и для многих других. Но едва он вошел и сел в кресло, как зазвонил внутренний телефон. Нас обоих – Риссена и меня – вызывали к Муили, начальнику лаборатории.
* * *
Кабинет Муили находился в другом здании, но нам не пришлось выходить на поверхность: миновав подземный переход и три ведущих вниз лестницы, мы очутились у дверей его приемной. Предъявили пропуска, и, после того как секретарь, позвонив по телефону, убедился, что нам действительно назначено явиться, нас провели к Муили. Секретарь, седой тощий человек болезненного вида, едва взглянул на нас. Его голос звучал тихо, словно ему трудно говорить, и тем не менее каждое предложение он произносил тоном приказа. Как видно, он вообще не привык слушать других, если только они не отвечали на его вопросы.
– Соратники Эдо Риссен и Лео Калль, вас временно отзывают, – начал он. – Работу, которую вы сейчас проводите, пока отложите. Вам дается час на сборы, потом полицейские проводят вас. От военно-полицейской службы вы временно освобождаетесь. Есть вопросы?
– Нет, мой шеф, – ответили мы с Риссеном одновременно.
Мы молча вышли, вернувшись к себе, помылись и переоделись в форму свободного времени. Дорожные сумки с личными вещами и ящик с лабораторными принадлежностями мы приготовили заранее. Через час пришли двое полицейских и, не говоря ни слова, повели нас в подземку.
Я не переставал восхищаться Карреком. Ничего не скажешь, дело двигалось быстро! И суток не прошло, а он уже добился своего. Как видно, его слово кое-что значило, и, думаю, не только в Четвертом Городе Химиков.
Выйдя из подземки, мы увидели перед собой ангар. Радостное предчувствие небывалых приключений охватило меня. Куда мы полетим? Может быть, в столицу? Я никогда не выезжал за пределы города и сейчас буквально сгорал от нетерпения.
Вместе с группой других пассажиров мы вошли в самолет, и полицейский тщательно запер, а потом запломбировал дверь. Когда рев моторов возвестил о том, что мы поднялись в воздух, я вытащил из сумки последний номер «Химического журнала». Риссен сделал то же самое. Но нам обоим было не до чтения. То и дело кто-нибудь из нас поднимал голову от книги и откидывался на спинку сиденья. Я, как ни старался, не мог сдержать любопытства. На экране (в том числе и в настоящих движущихся фильмах) мне приходилось видеть желтые поля, зеленые луга и леса, стада коров и овец, так что причин для любопытства, строго говоря, у меня не должно быть. И все-таки приходилось подавлять в себе смешное детское желание – так хотелось, чтобы в самолете была хоть крохотная щелочка, через которую можно выглянуть наружу. Разумеется, совсем не в целях шпионажа, о нет, а просто так… Но я сознавал: это опасное желание. Конечно, я никогда не добился бы таких успехов в науке, если бы своего рода любопытство не влекло меня к тайнам материи, и все-таки… То же любопытство движет порой и дурными поступками, оно может привести к опасности, к преступлению. Мне захотелось узнать, приходится ли Риссену бороться с подобными наклонностями. А впрочем, разве он против чего-нибудь борется, с его-то расхлябанностью! Наверное, сидит сейчас и думает, что хорошо бы делать самолеты из стекла, и ему при этом ни капельки не стыдно. Да, уж такой это тип. Если бы я только мог применять каллокаин по собственному усмотрению!
В конце концов я задремал. Разбудил меня стюард, принесший ужин. Оказалось, летим мы уже пять часов, но я сообразил, что значительная часть пути еще впереди, иначе нас не стали бы кормить. И правда, мы прилетели на место только через три часа. Зная скорость самолета, можно вычислить расстояние, но, к счастью, скорость сохранялась в тайне, хотя нетрудно догадаться, что она очень велика и расстояние тоже весьма большое. Направления полета мы не видели, в самолете скоро стало прохладно, но это свидетельствовало лишь о том, что мы находимся на большой высоте.
Наконец мы приземлились. На аэродроме нас встретила группа полицейских, которые должны были сопровождать всех вновь прибывших в город. Я сделал вывод, что у каждого из пассажиров есть важное служебное дело. Некоторые, возможно, прилетели по вызову, как мы с Риссеном. Нас провели на военно-полицейскую линию подземки. Поезд с огромной скоростью понесся к станции под названием «Дворец полиции». Скорее всего мы в столице. Через подземные ворота мы вошли в вестибюль, где наш багаж тщательно проверили, а нас самих подвергли личному обыску. После этого Риссену и мне отвели по маленькой, но вполне приличной комнатке, где нам предстояло переночевать.
* * *
Утром нас проводили в одну из столовых. Мы были, конечно, не единственными гостями Дворца полиции – в большом зале вокруг стола толпилось не меньше семидесяти мужчин и женщин разного возраста. Кто-то кивнул нам – это оказался Каррек, с тарелкой кукурузной каши он сидел неподалеку. Всех остальных мы видели впервые. Хотя по чину Каррек стоял много выше нас, мы очень обрадовались – как-никак знакомый, да и он, казалось, ничего не имел против нашего общества.
– Я уже просил министра полиции принять нас троих, – сказал он. – Думаю, что ждать придется недолго. Сходите, пожалуйста, за своим оборудованием как можно быстрее.
Я торопливо позавтракал и побежал к себе за ящиком. Но зря спешил – нам пришлось больше часа сидеть у дверей кабинета, где кроме нас аудиенции ожидали еще трое.