— У того чувака было что-нибудь в руках?
— Не-а… не помню…
— Его руки свободно болтались? Он ими размахивал?
— Он нес пакет! Точно…
— Какой пакет?
— Обычный, кажется… какие в магазине дают для покупок.
— Подружка твоя где в это время была?
— Она меня там ждала, — девушка махнула рукой в строну пешеходной дорожки. — Оттуда ничего не видать.
— Допустим. Что дальше было?
— Я ломанулась через кусты, и мы убежали.
— А потом вернулись? Любопытство одолело?
— Ну да… — нехотя призналась девушка, теребя подвеску в виде черепа. — Интересно же…
— Что интересно?
— Вообще… лежит она еще, или… Короче, мы подошли, а тут уже народ собрался…
Глава 14
Черный Лог
Будучи студенткой, Глория зачитывалась трактатами Парацельса. Она потому и не стала практикующим врачом, что ее, — так же, как и его, — не удовлетворяла современная медицина. Ни в шестнадцатом веке, ни в нынешнем панацея не была изобретена. Безусловно, со времени Парацельса медики научились многому, но болезней от этого меньше не стало. Скорее, наоборот.
— Держу пари, что Шестаков тоже увлекается Парацельсом, — заявила она Церберу, бронзовому трехглавому псу с красными угольками глаз.
За неимением достойного собеседника она часто обращалась к этому стражу подземного мира, который достался ей от карлика Агафона вместе с домом и мастерской. Пес будто подмигивал ей в знак согласия.
Она вспомнила, как Агафон представил ей стража: «Это Цербер. Исчадие ада. Почти как я…»
У нее подступили слезы к глазам. Она глубоко вздохнула и вернулась к своему занятию. Удобно устроившись в плюшевом кресле с трактатом на коленях, Глория штудировала рекомендации и выводы Парацельса, которого считали прародителем гомеопатии.
В собранной бывшим хозяином библиотеке среди прочих книг были и труды этого врача, алхимика, ученого и мага. Парацельс заявлял, что каждый металл изначально стремится стать золотом, а каждый человек стремится к совершенству. И это совершенство есть Бог.
Мысли Глории крутились около Шестакова, гомеопатии, гашиша, Шивы, любовных страстей и странных опытов, производимых доктором в деревенском доме. Парацельс тоже посетил Индию, что в шестнадцатом веке было едва ли не подвигом.
Внезапно перед ее взором возникла мертвая женщина — она лежала на газоне лицом вниз, с разбитой головой, в окружении зевак.
— Все-таки это случилось…
Глория понимала, что не имеет права вмешиваться в ход событий, который предопределен. Но собственное бессилие причиняло ей боль.
Итак, Тамара Шестакова убита, как и следовало ожидать. Будут еще жертвы.
— Что я могу? — прошептала она в сумраке мастерской. — Лишь предостерегать и сожалеть.
Свет лампы падал на желтые страницы трактата, где Парацельс называл человека «вытяжкой» из целого мира, несущим в себе образ Творца. Не существует никакого запретного для человека знания ни в природе, ни за ее пределами.
— А толку-то? Как и когда это знание применить, чтобы вышло во благо, а не во вред?
Агафон, ее советчик и друг, куда-то пропал. Напрасно она звала его, напрасно просила о помощи. Бывший хозяин дома как сквозь землю провалился. Оставил ее наедине с опасностью.
Нефедовскую дачу в Прокудинке, куда она ездила с Лавровым, купил Шестаков. В этом нет сомнений.
— Навозная куча… — пробормотала Глория, вспомнив двор и сложенный у сарая лошадиный помет. — Так-с… интересно…
Она подошла к шкафу с книгами и взяла с полки «Повествование о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах, гигантах и прочих духах» того же Парацельса. Перелистывая страницы, она наткнулась на написанное от руки руководство по созданию гомункулуса. Это был почерк Агафона, который она отлично знала по множеству его записок.
— Искусственное существо! Модель человека… Ух, ты! На что замахнулся!
Глория быстро пробежалась глазами по строчкам. Гомункулус… Рецепт Парацельса, переработанный и дополненный. Неужели Агафон хотел воспользоваться им?
— Воспользовался или только хотел?
От волнения Глория не могла устоять на месте и прохаживалась по мастерской, огибая медные кувшины на постаментах, диван, стол.
— Кувшины!
Она вернулась к сосудам, запечатанным «сулеймановой печатью», и замерла напротив них. Там заключены джинны, а не гомункулусы. Могучие духи, которые являются по первому зову. Эмалевые вставки на кувшинах изображали птицу, волка, рыжий огонь, голову египтянина, черта с выступающими из густой шевелюры рожками, Горгону и балаганного шута в двурогом колпаке.
— Сначала я боялась вас, — призналась Глория, глядя на медные сосуды с невидимым содержимым. — Потом прибегала к вашей поддержке. Теперь же я научилась обходиться собственными силами. Я приближаюсь к завершению сложного этапа своей жизни…
Картина, которая в момент смерти бывшего хозяина дома свалилась на пол, так и стояла прислоненная к стене, с расколотой рамой. На полотне женщина в средневековой одежде склонилась перед бородатым мужчиной в короне: царь Соломон и царица Савская.
Глория вспомнила, как в преддверии того рокового часа спросила у карлика:
«Чем ты занимаешься здесь?»
«Ищу утерянную формулу каббалы! — ответил он. — Формула позволила бы каббалисту создать живое существо… даже человека…»
— Библейские смыслы бесчисленны, — прошептала она. — Их не исчерпаешь.
Мраморные философы наблюдали за ней мертвыми глазницами, как и все три головы адского пса Цербера. Кувшины глухо позванивали.
— Парацельс изложил не весь рецепт. Он опустил самое главное… Действие нельзя повторить!
Она разговаривала то ли с давно почившим алхимиком, то ли сама с собой. Мысли приходили из пустоты, облекались в слова.
— Что наверху, то и внизу… Желая уподобиться Творцу всего сущего и слиться с ним, маг пытается создать своего Адама…
Если бы сейчас ее увидел Лавров, то принял бы за безумную.
— Желая уподобиться… — бормотала она, глядя на кувшины. — Уподобиться…
Глория не видела воочию доктора Шестакова, но его образ был четким и ясным, как если бы он отражался в зеркале. Доктор курил трубку с гашишем, уподобляясь Шиве и желая слиться с ним на пике наркотического экстаза. В сизоватом дыму мелькали лица мужчин и женщин… несчастный путешественник Карякин с перерезанным горлом… сгоревший заживо доктор Маух… утонувший Паша Нефедов… ее муж Толик, погибший в аварии…
— Новая смерть, — констатировала она. — Тамара Шестакова.
Когда Антон Рябов переступил порог ее дома, он принес эту смерть с собой. Та уже стояла в его зрачках.
А доктор Шестаков курил индийскую коноплю и купался в мистических фантазиях. Он готовил смесь золотого порошка, красного вина и уксуса… и намазывал тело прекрасной Маши Рамирес… Он копался в навозе и таскал большие стеклянные бутыли…
— У него нет серебряной коробочки с розовыми шариками! — воскликнула Глория. — И он не знает, как менять воду. Еще ему нужна кровь… Ему нужна кровь!.. Кровь…
Она села обратно в кресло и вернулась к записям Агафона. Здесь тоже чего-то недоставало.
— Я догадываюсь, чего…
Царь Соломон на картине смотрел на царицу Савскую, которая согнулась в придворном поклоне. В этом таился заветный смысл. Подсказка…
«Моя царица», — любил повторять Агафон.
— Где ты, тролль? Отзовись! Я почти у финиша.
Неспроста тогда упала эта картина. То был знак. Неспроста умер Агафон. Он перешел черту…
— А я осталась по эту сторону, — бормотала Глория. — Я осталась, чтобы… чтобы…
Все вокруг потемнело, и она «провалилась» в прошлое…
Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, известный как Парацельс, колдовал над стеклянными сосудами с водой. Они были закрыты бычьими пузырями, но этого оказалось недостаточно.
На дубовом, изъеденном химикатами столе горела свеча. Алхимик возился с какой-то вязкой субстанцией, что-то невнятно бормотал. Он изготавливал «сулеймановы печати», дабы прочно закупорить сосуды. Справившись со своей задачей, он трижды ударил по печати на горлышке бутыли и произнес какие-то слова на древнееврейском языке…
Жидкость в сосуде приобрела голубой цвет и как будто закипела. Парацельс проделал то же самое со второй бутылью, и жидкость в ней окрасилась кровью.
Глория внимательно прислушивалась, но не сумела разобрать слов. Внутри бутылей образовались пузырьки, которые превратились в… почти человеческие лица. Красное было отвратительным, а синее — ангельски прелестным.
Глория ахнула и отшатнулась. Алхимик повернулся в ее сторону, вглядываясь в густую темень в углу лаборатории. По ее позвоночнику пробежал холодок.
«Ты не можешь меня видеть, — мысленно твердила она. — Не можешь!»
— Как ты проникла сюда? — осведомился Парацельс.
— Не знаю…
— Чистосердечный ответ, — усмехнулся он.
Глория была разочарована его более чем обыкновенной внешностью. Упитанный, с круглым лицом, в красном колпаке и темной рабочей блузе. Так мог бы выглядеть лавочник, а не великий маг.
Парацельс отвернулся и, как ни в чем не бывало, продолжил свои опыты. Среди разных веществ и снадобий на его столе Глория заметила склянку с бурой жидкостью. Кровь?
— Каждую неделю мне необходим глоток свежей крови, — сидя к ней спиной, заявил алхимик. — Не для себя, как ты понимаешь.
Он взял в руки серебряную коробочку и пинцетом достал оттуда розовый шарик, видом и цветом похожий на жемчужину.
— Это их еда…
Глория молча кивнула, хотя Парацельса, по-видимому, не интересовала ее реакция.
— Они растут медленнее, чем хотелось бы…
Он словно беседовал сам с собой, игнорируя ее присутствие и одновременно давая ей пищу для размышлений. Он, несомненно, чувствовал напряжение Глории, но не подавал виду, что встревожен.
— Не обольщайся, — бросил он, разглядывая «жемчужину» в колеблющемся свете свечи. — Моя тревога не связана с тобой. Я ощущаю приближение смерти…
Парацельс боялся не успеть окончить свой фундаментальный труд.