— В юности…
Аля почти не ощущала, что делает. Кажется, берет в губы мундштук и втягивает в легкие дурманный дым чараса. Тело потеряло вес, она отделилась от него и поднялась над землей, увидела сияющие звезды так близко, что они ослепили ее…
Какая-то женщина в золотых одеждах кружилась в танце до изнеможения, до смертной истомы. Полыхал огонь… блистали молнии… Мертвый мужчина подал Але руку и повел ее под венец… Белое платье, кольцо на безымянном пальце… темные недра дома… вкрадчивые слова… выстрел…
— А-а-ааа! — кричала она, вырываясь из цепких объятий покойника. — А-а-ааа!.. А-а!..
Дым проникал в грудь юркими змейками, которые сворачивались, как детеныши кобры, жалили. Из темной воды вплывал распухший утопленник, цеплялся за Алины волосы, тащил ее в воду, приговаривая:
— Это я… не бойся… это ведь я…
Удары по щекам. Хлесткие. Сильные. Словно сам многорукий Шива бьет ее по лицу, окуривает дурманом и снова бьет. Больно…
— Это я!.. Посмотри на меня!.. Это я!.. Я!..
Сквозь ресницы и дым проступает образ Гора. Еще какие-то лица. Курильщики чилома качают головами. Одна Аля сидит на широкой каменной ступеньке, вокруг нее собрались садху с гирляндами цветов и трав на груди, смотрят, как ее обрызгивают водой. Другая Аля парит над ними в синей вышине, подобно птице. Ей так хорошо, что хочется петь. И вдруг, откуда ни возьмись, налетает гроза, гнет и ломает пальмы, вздымает морские волны. Горят факелы. Шива играет ими, перебрасывает из рук в руку… они мелькают, завораживают, погружают в транс…
Але страшно. Очень. Она зовет на помощь, но ее никто не слышит. Ветер уносит ее голос прочь… в далекую холодную Москву, где ее ждут три заснеженные могилы на разных кладбищах…
— Четыре… — шепчет она. — Уже четыре… Теперь еще мама…
Садху сидят на камнях, скрестив ноги, курят ритуальные трубки. Перед каждой затяжкой они выкрикивают мантры. Славят своего господина, призывают своих братьев разделить с ними этот непостижимый экстаз…
Над могилами воет метель, засыпает все белым, как пепел, снегом. Аля одновременно и там, и тут… среди каменных постаментов для кремации, в окружении блаженных шиваитов…
Гор окунает палец в пепел от чилома, мажет лоб сначала себе, потом Але. Садху кладут пепел на язык, как бы причащаясь Шивы…
Глава 4
Москва
— Почему бы тебе не развестись с ним?
— И что дальше? Выйти за тебя?
— Ну да.
— Насмешил! — скривилась Тамара, отдыхая после жарких любовных объятий.
— Значит, я гожусь только для секса?
— Не начинай! — разозлилась она. — Хочешь испортить мне настроение?
Антон Рябов, с которым Тамара изменяла мужу, работал менеджером в той же рекламной фирме, что и она. Молодой, спортивный, без вредных привычек. Они оба вели здоровый образ жизни, посещали один и тот же фитнес-клуб и сошлись на почве общих интересов.
— Ты все еще любишь его?
— Пф-фф-ф…
— Почему же тогда продолжаешь жить с ним?
— А где мне жить? Это, между прочим, его квартира. Мы в прошлом году ремонт сделали, новую мебель купили.
— Переезжай ко мне.
— В Мытищи? Ютиться в старой двушке вместе с твоей мамой? Нет уж, уволь!
— Будем снимать квартиру… — тоскливо вздохнул Антон.
— На какие шиши?
— Тебе не угодишь.
— А ты не старайся. Зачем я тебе нужна? У меня скверный характер, я плохая хозяйка, зато люблю хорошо одеваться и трачу на тряпки кучу бабла.
— Намекаешь, что я зарабатываю меньше твоего Шестакова?
— Тут и без намеков все ясно.
— Мне обещали повысить зарплату.
Тамара рассмеялась, повернулась на бок и погладила любовника по голове, как ребенка. У нее было стройное холеное тело, безукоризненная грудь и широковатые бедра, которые не портили ее фигуру. На вид ей ни за что не дашь тридцати лет. Выглядит на двадцать пять, не больше.
— Наивный ты, Антоша, и совсем не понимаешь женщин.
— Просвети меня…
— Лучше оставайся в заблуждении!
Он потянулся к ней губами, она, смеясь, отстранилась. Антон нахмурился и заявил:
— Наверное, ты права. Если я узнаю, что у тебя на уме… то убью тебя!
— Да ты что? Правда? И каким же образом? Задушишь во время оргазма?
Они опять обнялись и принялись целоваться. Сумрак спальни рассеивал зеленый ночник.
— Мы как будто в аквариуме, — прошептал Антон, давая волю страсти. — Весьма эротично…
Когда оба выдохлись и оторвались друг от друга, он сказал:
— Думаешь, твой Шестаков там один?
— В Гоа? Вряд ли. Но мне плевать, с кем он развлекается. Я ведь тоже не теряюсь.
— Почему он не берет тебя с собой?
— Мне не нравится Индия. Все эти полоумные индусы, йоги, нищета, сутолока и грязь. Такое впечатление, что они деградируют под видом духовного просветления.
— Ты его не ревнуешь?
— Шестакова? Какой смысл ревновать? Я позволяю ему порезвиться в свое удовольствие, и он благодарен мне за это. Потом он возвращается, будто ничего не было, и снова припадает к моим ногам.
— Ты спишь с ним?
— Иногда…
Антон приподнялся на локте и посмотрел ей в глаза.
— Когда-нибудь я все-таки тебя убью!
— Только во время оргазма, — усмехнулась она. — Обещаешь?
— Как ты можешь отдаваться ему после… после…
Его голос сел от волнения и обиды. Чем сильнее он злился на Тамару, тем острее желал ее. Его возбуждала эта ее холодная рассудочность, эта беспринципность.
— После тебя?
— Нет! После его индийских похождений! Тебе не противно ложиться с ним в постель, зная, что еще вчера он ласкал другую? Какую-нибудь грязную индуску?
— Шестаков весьма разборчив. Он врач и придает большое значение личной гигиене. С кем попало он сексом заниматься не станет, уж будь уверен.
— Ах, вот как! — вспылил Антон. — Вы друг друга стоите!
— Конечно, милый…
— Он в курсе, что ты ему изменяешь?
— Думаю, он догадывается.
— По-моему, вы оба чокнутые. Больные на всю голову!
Тамара улыбалась, довольная. Она обожала дразнить Антона и выслушивать его ревнивые упреки. Он по-настоящему влюблен в нее, тогда как она играет с ним в кошки-мышки. Мучает, терзает и наслаждается его страданиями.
— Твой Шестаков, небось, регулярно заваливает на кушетку симпатичных пациенток. Я слышал, что гомеопаты заставляют людей раздеваться догола.
— Когда-то он и меня раздел. Я пришла лечить нервы и получила эффективную терапию. До сих пор не жалуюсь.
— Не испытывай мое терпение! — взревел парень.
Тамара веселилась от души. Ее муж был слишком сложным человеком, а с Антоном все просто. Он полностью зависит от нее, не в пример Шестакову. От того никогда не знаешь, чего ждать. Она думала, что вполне изучила своего супруга, однако он заставил ее усомниться в этом.
— На прошлой неделе я записался к нему на прием, — вдруг выпалил любовник.
— Ты с ума сошел? — растерялась она. — С какой стати?
— Любопытно мне, как он людей лечит. Может, колдовством каким приманивает? Услуги-то у него дорогущие, а под кабинетом целая очередь. Им по записи назначено, а они загодя приходят, сидят и сплетничают. Одни бабы, чтоб ты знала. Расфуфыренные, надушенные, пальцы в перстнях, глазами так и стреляют. Наверняка они надевают на прием самое лучшее белье…
— Да знаю я, знаю.
— Видать, твой Шестаков по женской части мастак.
— Своего не упустит, — кивнула Тамара, лениво потягиваясь.
— И ты спокойна?
— Тебе-то что за дело, Антоша? Это мой муж, а не твой.
— Ну… я за тебя переживаю.
— Переживальщик нашелся! Кстати, кто-то из пациенток пишет угрозы на мою страничку в «Фейсбуке». Я не принимаю это всерьез. Обычная бабская злость.
— Угрозы? И ты терпишь?
— Некая барышня зарегистрировалась как Маша Веткина, я сдуру добавила ее в друзья, и пошло-поехало. Шестаков говорит, что никакой Маши Веткиной среди его больных нет.
— Естественно! В Интернете можно назваться любым именем.
— Вроде ерунда… а мне порой бывает не по себе, — призналась Тамара. — Шестаков в последнее время ведет себя странно. Ударился в какие-то восточные штучки, где-то пропадает сутками, таскается в Индию. Он и раньше любил ездить в Гоа, но теперь это похоже на манию. Порой мне кажется, что он… употребляет наркотики! Я ни разу не видела у него ни колес, ни травки, а отделаться от подозрений не могу. Иногда в квартире чувствуется какой-то запах…
— Индийские благовония, — кивнул Рябов. — У вас ими все пропахло.
— Он может где-то прятать наркоту, если доза маленькая. Я постоянно думаю об этом. Дошло до того, что я стала приглядываться к его венам, нет ли следов от инъекций. Представляешь? Он заметил, раскричался.
— А ты?
— Что я? Тоже кричала. Потом он предложил выпить, и мы помирились. В ту ночь он был особенно нежен.
— Ты нарочно меня бесишь? Хочешь проверить, на что я способен в гневе?
— Я от тебя не скрывала, что замужем и разводиться не собираюсь.
Молодой человек отбросил простыню, встал и прошелся по спальне, обставленной в восточном стиле. Вероятно, по вкусу хозяина. Синие шторы в звездах, афганский ковер, широкая кровать с пологом, много подушек, кованые подсвечники на ножках.
— Ты с ним поднаторела в «Камасутре», да? Какие позы у него любимые?
— Прекрати…
— Чем он приворожил тебя? Тем же, чем и своих пациенток? Индийским сексом? Что же особенное он тебе показывал?
— Хватит, — процедила Тамара.
— Он тебе дороже меня, — понесло Антона. — Ты спишь то с ним, то со мной, сравниваешь. Я боюсь спросить, в чью пользу это сравнение.
— Сходи в гостиную и принеси виски. Я хочу выпить. Да и тебе не помешает.
Он молча вышел и вернулся с бутылкой и двумя бокалами. Налил ей и себе, проглотил, налил еще.
— Чего ты разошелся? — сердито осведомилась Тамара. — Уймись. Наклюкаешься, а утром на работу.
— Эта Маша Веткина… она продолжает угрожать тебе?