Друиды переглянулись.
— Да, — сказал кряжистый. — Мы получили письмо. Позволь не говорить, от кого. Но его содержание привело нас к мысли, что между нашей верой и твоей не так много различий, как кажется на первый взгляд.
— Благословенное послание, — улыбнулся Пирр. — Я прекрасно знаю силу написанного слова. Иначе я бы не был священником.
Друид пожал плечами. Писаное, выученное… Какая разница? Прошлым вечером случилось долгожданное — они получили весточку от местных друидов. Из места, именуемого Аннон. Там, в глубине болот, жила прежняя вера. Не та, которая противостояла святому Патрику и по большей части сдалась без боя. Не та, которую четвертью века ранее отвергли бритты ради ненавистного Риму христианства.
В Анноне исповедовали осколки древней веры. Огамические штрихи взбухали кровью и ненавистью. Они несли имена немногих старых богов, еще не переменивших веру. Как их оказалось мало! Они призывали к войне и заклинали о помощи.
Но главное — как же они были убоги! Грубые, крестьянские слова, смешанные с забытыми в Ирландии выражениями старых песен. Кровь и тьма, голос ночи.
А днем, в старинном заведении — заезжем доме, их ждал не фанатичный жрец, но такой же вития и философ, как и сами друиды. Привычные образы старой и новой веры словно поменялись местами.
Стало ясно — последним друидам Эрина с Анноном не по пути. Что говорить — из болот поклонники Неметоны ушли. Слишком уж она, по местным меркам, добренькая!
Прежде было не по пути и с ирландской церковью, слишком уж к староверам заносчивой. Но, оказывается, есть и другие христиане. С которыми можно и договориться.
А еще есть крещеные боги. Или, точней, крещеные сиды. Бран и Артур, Бригитта и Бранвен. И Манавидан. А теперь и Немайн. И это значит, что от старой веры не придется даже отрекаться.
Оставалось выяснить подробности. А вот с подробностями вышло интересно. Лорн ап Данхэм, доселе разговаривавший о методах укрепления стали, вдруг заявил:
— Дионисий, конечно, человек хороший. Но подчиняться Риму… Нехорошо.
— Из-за Кентербери? — Пирр немедленно ухватился за рассуждение. Ему хотелось заполучить хоть одну епархию, верную Константинопольскому патриарху. Себе. Одно дело — патриарх в изгнании. Другое — сохранивший часть диоцеза. Глядишь, и разговор в Карфагене по-иному пойдет.
— Не только. Есть и старые истории. Не про епископов и пап, про императоров. Нас ведь римляне уже предавали. Как Рим спасать, так британские легионы в первые ряды! Как Британию, так заботьтесь о себе сами! И уж Немайн это знает получше других.
— Почему? — поинтересовался кряжистый.
— А потому, что она ездила в Рим. Просить о помощи против саксов. К императору… Забыл.
— К Гонорию, — улыбнулся Пирр. Эту легенду он был намерен холить и лелеять. И поправить пересказ. Ровно настолько, насколько нужно. — По записям, британское посольство получило отказ именно от этого западного августа.
— Выходит, ты эту историю лучше меня знаешь, — огорчился Лорн, — а я думал, нашлись новые уши на старую байку.
— Мы не слышали, — объявил друид, — нас Рим интересовал мало. Так что рассказывай.
— А я, с твоего позволения, дополню, — вставил Пирр. — Записи в архивах скудны и неполны. Но, может, что новенькое и вставлю. Хотя бы как кого звали.
И Лорн начал рассказ. Как водится — с начала. То есть с того невеселого дня, в который светлая Дон, королева Гвинеда, овдовела. А вокруг королевства — варвары злые да соседи жадные. Ну, чем соседство с Кунедой закончилось, все знают. Решила Дон, что лучше и достойней перед императорской короной склониться, чем стать чьей-нибудь добычей. Гвинед же владение богатое, для императора — вассал завидный.
Чтобы защиты просить, нужно посольство посылать. А что может быть почетней, чем свою кровинку послать? Опять же, какой союз без заложников?
Вздохнула Дон, призвала старшего сына, Гвина. «Так и так, — говорит, — езжай в Рим за подмогой. Скажи — поля в Гвинеде жирные, стада тучные, да ирладцы-нехристи на западе волками глядят…»
Один из друидов икнул.
— Она про ольстерцев, — уточнил Лорн, — потому как именно ольстерцы тогда в набеги на Гвинед ходили.
Дождался извиняющих кивков, продолжил.
Не по сердцу Гвину было отправляться на чужбину да оставаться там в заложниках. Но делать нечего, кликнул своих моряков, сел в колесницу и так погнал, что пыль над дорогами острова Придайн поднялась втрое выше башен Кер-Легиона!
Долго ли он ехал, коротко ли, да встретилась ему на дороге старуха-нищенка, что денежку просила на пропитание. Бросил ей Гвин горсть золотых солидов, ибо привык к морской добыче и деньги считать не умел.
«Богат, — подумала старуха, — ох богат. Пусть он сид — рискнуть стоит, мои детки тоже не из простых. Как раз по моему старшенькому работенка».
И встретил Гвина на дороге ее старший сын, богатырь-разбойник, да трижды девять лесных молодцов. Схватились дружины на копьях и мечах и бились три дня. И все дружинники Гвина были изранены, и все разбойники равно. Только сам Гвин оставался без царапины, но в последней схватке разбойник ему руку копьем рассек. Сам же вовсе кровью истекал.
«Ты храбрый воин, — сказал тут ему Гвин. — Ступай ко мне в дружину вместе со своими молодцами и тоже не будешь считать золота!»
Разбойник согласился. Так окончился этот бой. Но Гвин был ранен, и вся его дружина, подросшая, тоже. Вернулся он к матери, повинился, что не доехал, и стал рану залечивать. И очень был доволен, как все вышло. Уж очень он в Рим ехать не хотел.
Тогда позвала светлая Дон среднего сына, Гвидиона. «Старшенький не справился, — сказала ему. — Придется ехать в Рим тебе!»
Собрал тот придворных, гуляк да охотников. Прыгнул в седло — и только пыль столбом, повыше, чем башни Кер-Легиона, раза так в два.
Долго ли он ехал, коротко ли, да встретилась ему на дороге та же старуха, что и старшему брату. Ну, он в кошель да сыпанул серебром, как привык по трактирам, отличая бардов.
«Этот победней, — подумала старуха. — Ну да не беда. Вон со старшеньким моим худа не вышло. Рискнем и теперь».
И вышел на дорогу второй сын, сида встречать, и было с ним дважды девять лесных молодцов. Разбойники за самострелы да дубинки, охотники — за луки да плети. Два дня бились, все в синяках, руки и ноги поломаны-прострелены. Тут — куница. Гвидион не выдержал, выстрелил в глаз. Глядь, а в другом глазу разбойничья стрела торчит.
«Славный выстрел, — говорит Гвидион. — Не хочу с таким молодцом драться. А хочу такого стрелка пивом угостить».
Тот и согласись: так, выходит, серебро сида к нему и попадет, пусть не в кошель, а в желудок. Напировались, сдружились… Одна беда — переели и перепили так, что заболели. Даже сид! Опять некому на континент ехать.
А у Дон сыновья закончились. То есть был еще младший, но тот уехал на север, к Кунеде. Там, кстати, и с женой Кунединой впервые повидался. А Дон пришлось старшую дочь звать. То есть ушастую нашу.
Эта как раз библиотеку приемного отца дочитала и скучать начала.
«Охотно, — говорит, — съезжу в Рим. Там, наверное, книг много и людей мудрых. Глядишь, и жениха себе найду. Умного!»
Нацепила рясу походную, прыгнула в колесницу — и только пыль вровень с башнями Кер-Легиона.
Долго ли она ехала, коротко ли, да ту старуху, что с братьями встречалась, не минула. А на просьбы только фыркнула и предложила припасами поделиться. Мол, могу половину того, что в дорогу собрала, отдать. Старуха отнекиваться не стала, а сама подумала: «Эта не богата, но кони у нее хорошие. Выпущу-ка своего меньшого, пусть лошадей уведет да с девкой побалуется».
Тот и встретил. Улыбнулся ласково, набился в попутчики. Разговорились. Слово за слово, и расхотелось тому сиду обольщать и грабить. Захотелось стать таким же умным! Так что проводил он ее до порта. Там и разошлись. Сида на континент, парень — в школу при монастыре. Хороший, говорят, поэт из разбойника вышел…
Во Франции она потеряла коней — как миновала Бретань, франки пошлину потребовали. Не деньгами или конями, зазорным. Что ж, отвела лошадок назад, оставила одному бретонцу. Велела не обижать, иначе… Ну, чего иначе, остроухой объяснять нечего. Да и хороший хозяин лошадь не обидит. А пешей мимо мытарей королевских пройти — не волшба вовсе. Лесом, кустами, холмами, болотами… Так и шла. Рыба у нее всегда была, а хлеб по трактирам зарабатывала. Сами знаете, стоит грамотному человеку присесть за стол да перышко с чернильницей достать — так сразу и неписьменный находится, кому письмецо нужно набросать или грамотку.
Скорей долго, чем коротко, а добралась Немайн до Рима. На кого она была похожа? Ну, на себя. Я вот мальцом отца слушал, а не понимал. Сказано: сида — ну, значит, высокая, в белом с золотом платье. А на деле? Ни дать ни взять больной ребенок да в рясе, да после пешего похода… Не гляделась она ни сидой тысячелетней, ни дочерью королевской. Да к ней, наверное, даже солдаты на улице не приставали!
Но грамоту с буквами золочеными Немайн сохранила. Показала, кому следует. Ждала, сколько положено. Жила писчей деньгой, на сей раз книги переписывала. По ней ремесло! И так переписывала быстро и ладно, что все скриптории Рима без заказов остались! Владельцы подумали, собрали денег немало да и поклонились кому следует, чтоб император принял ее поскорей.
Тот и принял. И увидел, понятно, не посла богатой страны, а нищую странницу. Потому и отказал в защите. «Защищайтесь сами!» — сказал.
Немайн как стояла, так и села. На пол, в императорском дворце.
— В Палатинском, — вставил Пирр, прекрасно знавший, что императорская ставка тогда была в Равенне. Какая разница? Рим легендарней!
— Вот, Палатинском, — согласился Лорн. — Очень уж настроилась попасть в заложницы да всласть порыться в римских библиотеках. Ну а когда Немайн несчастна, пожалеть ее недолго. Император и пожалел — разрешил искать средство от варваров в старых книгах. В собственной, в императорской, библиотеке! Заодно велел кормить, сколько попросит. А буде загостится, и рясу новую каждый год выдавать.