Начштаба тоже ещё здесь, на сцене, тоже ещё в шоке, не включается что делать, что говорить, какую команду подавать, только глазами хлопает, но услышав про большого солдата с лычками, взревел, будто на него именно Заходько и упал, причём, всей массой и на одно главное капитаново место…
– А-а-а!.. Это Малыгин! – догадывается капитан. – Малы-ыгин! – грозно ревёт.
Тут же эхом, похоже за дверьми, слышится такой же вопль Малыгина.
– А что опять Малыгин? Чуть что, так сразу Малыгин! Я не виноват! Я просто так сказал… Я пошутил… Товарищ капитан… И вообще, я уже в роте…
– Ну я тебе сейчас выдам, пошутил он. Паршивец! В роте… – кричит капитан, джейраном сигая со сцены. – Ты у меня… Стоять, Малыгин! Стоять, я сказал! Ты у меня сейчас…
Но от дверей слышится дробный удаляющийся топот сапог. К ним примешиваются громкие, скачками, прыжки капитана вдогонку за Малыгиным… Ужасно громко бабахают двери…
Дождавшись тишины, Натэлла, почти на руках прапорщика покоясь, неотрывно глядя в глаза тихо спрашивает его:
– А что вы здесь делали? Я слышала…
– Здесь конкурс «Алло, мы ищем таланты» проходил, – безуспешно, раз за разом поправляя сбитую при падении прапорщика свою причёску, с гордостью громко сообщила «бабка». – А мы – жюри.
– Да, мы эксперты… Независимые. – Чуть кланяясь, дополнила представление «санитарка».
– А я подумала…
– Что ты подумала? – не отвлекаясь на разные сообщения представления, Заходько слушал только её. Слышал только голос Наташи…
А он у неё ласковый-преласковый, нежный-пренежный… Словно хрустальный ручеёк журчит, словно тёплые жемчужины в руке перекатываются… – Ты испугалась за меня, да? – спрашивает он, и с удивлением замечает, как со стороны, что это голос не его, не товарища прапорщика. Не привычный, армейский, хриплый и отрывистый, как, извините, у белого тромбона, а совсем другой, чистый, тоже нежный, тоже тихий… как у… у… у волшебной флейты, да! И на руках у него не гранатомёт, и он не на учебном стрельбище, а он с ней, с любимой своей женщиной, как это бывало в том частом, но мимолётном сне, со своей женщиной, с Наташей… Он нежно обнимает её, здесь и сейчас, прижимает к себе её горячую, беззащитную, нежную, смотрит в её лучистые глаза… О, мама!.. Её лицо, глаза и губы очень близки сейчас к нему… Очень… очень…
Сильно притягивают к себе, неимоверно тянут… Заходько, не в силах бороться с собой, наклоняется к её губам…
Забыв про экспертов…
– Он молодец у вас! – почти просовываясь между ними, как глухим, громко сообщает бабка, – Чего за него бояться…. Поздравьте, девушка, он у вас первое место взял. Занял в смысле. Песню украинскую на десять баллов исполнил… И за артистизм, и за технику. Единогласно.
– Да?! – не отрываясь взглядом от глаз прапорщика, в полуулыбке, вроде и не спросила, а подтвердила дирижёрша. Нежно-нежно так, сладкосладко. – Он такой. – Нежным шёлком прошелестел её голос. – Он может… – А это вообще на три piano прозвучало, как дуновение…
– Ната-аша! – с трепетом, почти касаясь её губ, позвал Заходько. – Я всё по-честному…
– Знаю, Любчик… – едва слышно прошептала она. – Здесь люди… – и закрыла глаза…
– Да всё-всё, целуйтесь, пожалуйста, целуйтесь! – так же громогласно, искренне стараясь не мешать влюблённым, торопливо вставая, громко при этом хлопая сиденьем кресла разрешила бабка. – Мы уходим уже! Ушли. Нас нету.
Так же, торопясь, громыхнула сиденьем и «санитарка»… Эксперты, почти бесшумно, не дыша, на цыпочках, ходульно, двинулись на выход…
Выразительно округляя глаза, приложив пальцы к губам, предупреждали друг друга: «Тшшь, тихо! Не шумим, подруга! Тихо идём! Тшшь!»
Заходько этого не видел… Не видела и дирижёрша… И ничего вокруг не слышали.
Так как же наш там оркестр?
Репетирует, конечно, занимается…
Главное отметим: и три недели прошло, четвёртая закончилась, пятая пошла… Месяц репетиций, считай. Такая адская работа, кто понимает! Всё, можно сказать уже у них получается, всё уже вроде хорошо, всё!
Но правильно какой-то мудрец сказал: «Не может быть в жизни всё хорошо». Хоть распланируй всё, хоть перепланируй. Тем более в армии.
Действительно!
Только собрались было командиры после обеда под звуки марша накоротке в своих кабинетах втихаря вздремнуть или в шахматишки какие перекинуться, кто чем… Как на тебе…
Перекрывая оркестр, послышалось вначале слабое глухое тарахтение, словно трактор или передвижная дизель-электростанция где-то затарахтела.
Звук затем, решительно наплывая, очень быстро усилился, перешёл в страшный, давящий уши и нервы грохот, с сотрясанием атмосферы и неприятным злым посвистом. Ба!.. Ёшь её в качель!.. Над территорией батальона очень низко завис настоящий боевой вертолёт, «Ми»-8, с полным боекомплектом на подвесках (Не оторвались бы!). Причём, не вражеский вертолёт, не японский, или американский, кто испугался… Ничего подобного. Наш совсем вертолёт, российский… Потому что звёзды на нём нарисованы красные.
На этот радостный «призывный» звук, спасаясь, из всех помещений батальона всполошено высыпали все военнослужащие, включая и начштаба с комбатом. Солдаты сразу видимо догадались о прозвучавшей сквозь грохот вертолётного двигателя команды: «Батальон, строиться на плацу!» Но из-за поднявшейся густой пыли, метались пока, потеряв ориентиры.
Пилот винтокрылой машины – ох, асс мужик! – понял опасность прямого приземления в пыльную бурю, игриво завалив машину на бок, интимно мелькнув голым брюхом бронированной летающей единицы, увёл вертолёт вверх и в сторону. И не просто в сторону, а благополучно через пару минут приземлился где-то неподалёку – всё чутко вслушивались! – за пределами части, на заброшенном футбольном поле. Свист с грохотом, перейдя в гипнотизирующий шёпот, устало угас… Наступила абсолютная тишина… Как в… (Неважно где). Главное: здесь и сейчас. Потому что от удивления это всё, и неожиданности…
Пока личный состав батальона пребывает в ступоре – секунды какие-то, отметим мудрый манёвр пилота, похвалим: сменив точку приземления, он не только сохранил численный состав батальона, но, главное, дал военнослужащим разобраться, придти в себя, что и требовалось.
Комбат, морщась в мутной пыли, отплёвываясь…
– Ф-фу! Тьфу!.. Какого чёрта? – гневно смотрит на своего начштаба – Почему без предупреждения? Где связь? Почему я узнаю в последнюю очередь? Кто это прилетел?
– Я сам, ни сном, ни… – капитан тоже сильно озадачен, – ни в курсе. – Высказывает очень нежелательное для батальона предположение. – Так раньше – помню – прилетал наш «дед» или его зам… Если на борту цифра «03» – не заметили? – его, значит, вертолёт… Хотя… Когда это было!.. Где они – нищета – могли столько керосина взять?! Голь перекатная! Может, случайно кого, ветром, занесло… Давно не было командирского налёта…
Хорошо жили.
– Наш «дед»? – ужасается и комбат. – Командующий?! Не может быть!
Вот, чёрт, напылил! Всю нашу работу насмарку. Красили, красили… – машет рукой капитану. – Прикажи быстренько водой технику смыть… Что б видно было. Эй, Кушкинбаев, мою машину ко мне, срочно. Встречать едем.
Оседая, пыль сильно изменила цвета не только техники, но и цвет фуражек, погон, и прочий армейский ландшафт.
– Есть облить! – Капитан бросается исполнять, но тут же останавливается. – Времени нет, товарищ майор, – оправдывается. – Не успеем! – Кивает в сторону. – А оркестр, товарищ майор… Что с ним делать?
Прятать?
Майор в запале…
– Ты что… Причём тут оркестр? – переспрашивает комбат и вдруг, в испуге белеет от страшной догадки. – А-а-а, так это они за нашим оркестром, наверное, прилетели! За оркестром! Вот чёрт! Правильно ты догадался!
Дождались! Чёрт-чёрт-чёрт… Что же делать? Прятать… Нет, прятать – ни в коем случае! Они его уже увидали. Для этого они и… подлетели втихую, напылили.
К офицерам на скоростях подлетает командирский уазик. Комбат рвёт ручку дверцу на себя, прыгает на сиденье.
– Нет времени. Всё, – кричит. – Я за ними. Строй батальон, начштаба, и думай… Думай-думай над оркестром, я сказал. Чтоб обязательно придумал.
Действуй! – резко командует водителю. – Гони, Кушкинбаев, гони! Поехали!
Кушкинбаев погнал. Взбрыкивая задом, уазик рванул за ворота.
Капитан, глядя вслед командирской машины бормочет вслух:
– Есть, действовать… А что действовать? – И прямо издалека, не глядя, привычно громко кричит. – Батальо-он, ровняйсь!.. Отставить!
Командиры взводов, рот наведите пор-рядок… Бар-рдак я вижу в стр-рою, понимаешь! Заправиться всем, подтянуться… Бег-гом выполнять!
Сам в это время подходит к застывшим с открытыми ртами музыкантам оркестра.
– И что будем делать? – спрашивает вроде бы всех и сразу. – Есть предложения?
Дирижёрша, отряхивая пыль с головы, причёски, плеч, груди и юбки – интересный, кстати, для мужского глаза факт наблюдения, весьма приятный! – пожимает плечами.
– Что-то случилось? Кто-то заболел?
Капитан, мгновенно оторвав взгляд от груди дирижёрши, сильно настораживается.
– Почему это? Кто сказал? – вытягивая шею обеспокоено оглядывается. На лице удивление и растерянность. – Я ничего не знаю… Где заболевшие, какие? Этого нам только не хватало!
– Ну, вертолёт же скорой помощи прилетел, «03». – Указывает в сторону угасшего за периметром территории звука Натэлла Эммануиловна.
– Ф-фу! – выдыхая, светлеет лицом начштаба. – Вы меня напугали. Я действительно подумал… – улыбка гаснет, её сменяет укоризна. – Не надо так больше шутить! Особенно в такой момент! Это вертолёт нашего командующего, если «03» на борту. Или он, или его зам. – И глухо бормочет себе под ноги. – Не было печали… – На секунду умолкает. – И что, товарищи музыканты, мы будем делать? – спрашивает. Музыканты не понимают, чего тут думать – загасились дружно где-нибудь, и все дела. Но лицо капитана озаряет счастливая улыбка – А-а-а!.. У меня идея! – Обрадовано восклицает он. – Слушай мою команду, товарищи музыканты: поменялись-ка между собой быстренько инструментами… – У музыкантов лица вытянулись. Глаза округлились, рты открылись. Не местами сказал вояка поменяться, а инструментами. Свихнулся видать с испугу капитан, перегрелся. Не давая музыкантам реагировать, капитан командует. – Все-все поменялись…