, лютики[152] и кедровые орехи, которые камчадалки вынимают у них осенью с радостию и великими обрядами.
Помянутые мыши сие имеют свойство достойное (буде правда) примечания, что с места на место, как татары кочуют, и в известные времена из всей Камчатки на несколько лет в другие места без остатка отлучаются, выключая дворовых, которые там неисходно бывают.
Выход их с Камчатки тамошним жителям весьма чувствителен: ибо оным, по мнению камчадалов, предвозвещаются влажные летние погоды и худой звериный промысел. Напротив того, когда мыши на Камчатку возвращаются, то жители хорошего года и промысла несомненно надеются и для того рассылают всюду известия о мышином приходе, как о деле великой важности.
С Камчатки отлучаются мыши всегда весною, собравшись чрезвычайно великими стадами, путь продолжают прямо к западу, не обходя ни рек, ни озер, ни морских заливов, но переплывают их, хотя с великим трудом и гибелью, ибо многие, утомившись, тонут. Переплыв за реку или озеро, лежат на берегу, как мертвые, пока отдохнут и обсохнут, а потом продолжают путь свой далее.
Вящая им опасность на воде случается, для того что глотают их крохали и мыкыз-рыба[153]; а на сухом пути никто их вредить не будет: ибо камчадалы хотя их и находят в помянутом утомлении, однако не бьют, но наипаче стараются всеми мерами об их сохранении. От реки Пенжины ходят они в южную сторону и в половине июля бывают около Охоты и Юдомы.
Иногда стада их так многочисленны примечаются, что целые два часа дожидаться надобно, пока оные пройдут. На Камчатку возвращаются они обыкновенно в октябре месяце, так что довольно надивиться нельзя прохождению малых оных животных в одно лето чрез столь дальнее расстояние, так же согласию их в пути и предведению погод, которыми к странствованию побуждаются.
Камчадалы рассуждают, что когда мышей на Камчатке не видно, тогда они за море для ловли зверей отъезжают, а за суда их почитаются раковины, которые видом походят на ухо и по берегам в великом множестве находятся; чего ради и называют их байдарами мышиными.
Еще и сие о мышах сказано было мне от камчадалов, будто они, отлучаясь из нор своих, собранный корм покрывают ядовитым кореньем, для окармливания других мышей, корм их похищающих.
И будто мыши по вынятии из нор их зимнего запаса без остатка от сожаления и горести давятся, ущемя шею в развилину какого-нибудь кустика; чего ради камчадалы и никогда всего запаса у них не вынимают, но оставляют по нескольку, а сверх того, кладут им в норы сухую икру в знак попечения об их целости.
Но хотя все означенные обстоятельства самовидцы утверждали за истину, однако оно оставляется в сомнении до достовернейшего свидетельства: ибо на камчатских сказках утверждаться опасно.
Под именем водяных зверей заключаются здесь те животные, которые на латинском языке амфибия называются, для того что оные хотя по большей части и в воде живут, однако и плодятся около земли, и нередко на берега выходят. Чего ради киты, свинки морские и подобные им, которые никогда не выходят на берег, а от многих причисляются к зверям, не принадлежат к сей главе, но к следующей, в которой о рыбах писано будет: ибо все нынешние писатели о рыбах в том согласны, что кит не зверь, но сущая рыба.
Водяные звери могут разделены быть на три статьи: к первой принадлежат те, кои живут токмо в пресной воде, то есть в реках как например, выдра[154], к другой, которые живут и в реках, и в море, как тюлени, а к третьей — которые не заходят в реки, как морские бобры[155], коты, сивучи и пр.
Выдр на Камчатке хотя и великое множество, однако кожи их покупаются недешево; ибо в рубль выдра посредственной доброты. Ловят их по большей части собаками во время вьюги, когда оные далеко от рек отходят и в лесах заблужаются.
Кожи их употребляются на опушку тамошнего платья, но более для сбережения соболей, чтоб не отцветали, ибо примечено, что в кожах их соболи хранятся доле.
Тюленей в тамошних морях неописанное множество, особливо в то время, когда рыба из моря вверх по рекам идет, за которою они не токмо в устья, но и далеко вверх по рекам заходят такими стадами, что нет такого близкого к морю островка, которого бы пески не покрыты ими были, как чурбанами.
Чего ради в тамошних лодках около таких мест плавают с опасением: ибо тюлени, завидев судно, в реку устремляются и поднимают страшное волнение, так что судну нельзя не опрокинуться. Нет ничего противнее человеку непривычному, как странный рев их, который должно слушать почти беспрестанно.
Их примечено четыре рода[156]. Самого большого рода называются там лахтаками[157] и промышляются от 56 до 64 градусов широты как в Пенжинском, так и в Восточном море. Разность сего рода от прочих состоит в одной величине, которою они большого быка превосходят.
Другой род величиною с годовалого быка[158], шерстью различен, однако в том сходство у всего сего рода, что шерстью они подобны барсам: ибо по спине у них круглые, равной величины пятна, но брюхо у них белое в прожелть, а молодые бывают все, как снег, белы.
Третий род[159] меньше вышеописанных: шерстью желтоват, с превеликим вишневым кругом, который занимает почти половину кожи. Сей род водится на океане, а в Пенжинском море не примечен поныне.
Четвертый род[160] водится в великих озерах Байкале и Ороне, величиною архангельским подобен, шерстью беловатый.
Тюлени[161] не отдаляются от берега в море больше тридцати миль, и следовательно, мореплаватели могут чрез них о близости земли совершенно быть уверены. На Камчатке найден тюлень, который, по объявлению Стеллера, на Беринговом острове ранен, по чему расстояние между Камчаткою и помянутым островом учинилось известно.
В море водятся они около самых больших и рыбных рек и губ. Вверх по рекам ходят до 80 верст за рыбою. Ходятся весною в апреле месяце на льду. Сходятся на земле и на море в тихую погоду, как люди, а не по примеру собак вяжутся, как объявляют многие писатели. Носят обыкновенно по одному щенку и кормят двумя титьками.
Тунгусы молоко их детям своим дают вместо лекарства. Старые тюлени ревут так, как бы кого рвало, а молодые охают, как от побоев люди. В убылую воду лежат они по обсохлым каменьям и играют, сталкивая друг друга в воду. В сердца́х больно между собою кусаются. Впрочем, они лукавы, боязливы и поспешны при пропорции членов своих.
Спят весьма крепко, а будучи разбужены приближением человека, в безмерную приходят робость и, бегучи вперед себя, плюют, чтоб дорога была им глаже, водою, а не сывороткою, как другие объявляют и предписывают в лекарство. Они на земле не иначе как вперед двигаться могут, ухватясь передними ногами за землю, а тело изгибая кругом; таким же образом влазят они и на каменья.
Тюлени на Камчатке не столько дороги, сколько нужны к употреблению по обстоятельствам тамошнего места. Кожи больших тюленей, или лахтаков, которые весьма толсты, обыкновенно на подошвы исходят: из них же делают коряки, олюторы и чукчи лодки и байдары разной величины, в том числе и такие, которые человек до 30 поднимают. Оные лодки имеют перед деревянными сие преимущество, что они легче и в ходу скорее.
Тюлений жир — обыкновенные свечи по всей Камчатке, как у россиян, так и у камчадалов. Сверх того, почитается оный за столь деликатное кушанье, что камчадалы на пирах своих обойтись без него не могут. Мясо тюленье едят вареное и вяленое, иногда за излишеством и паровят как жир, так и мясо следующим образом: сперва копают ямы, смотря по количеству мяса и жира, в которых пол устилают каменьем.
Потом накладывают полну яму дров и, зажегши снизу, до тех пор топят, пока она, как печь, не накалится. Когда яма готова будет, то золу сгребают в одно место, пол устилают свежим ольховником, а на ольховник кладут сало особливо, а мясо особливо, и каждый слой перекладывают ольховником: напоследок как яма наполнится, то заметывают ее травою и засыпают землею так, чтоб пару выйти не можно было.
Спустя несколько часов помянутое мясо и жир вынимают и хранят в зиму. От сего приуготовления мясо и жир бывают гораздо приятнее, нежели вареные, а притом и чрез целый год не испортятся.
Головы тюленьи, обобрав с них мясо, подтивают и провожают, как бы приятных гостей своих, со следующими обрядами, которые мне случилось видеть в 1740 году в острожке Какеиче, который стоит над речкою того ж имени, впадающею в Восточное море. С самого начала принесены на лодочке нерпичьи челюсти, обвязанные тоншичем и сладкою травою, и положены на пол.
После того вошел в юрту камчадал с травяным мешком, в котором находились тоншичь, сладкая трава и немного бересты, и положил подле челюстей. Между тем два камчадала привалили большой камень к стене против лестницы и осыпали его мелким каменьем, а другие два камчадала принесенную в помянутом мешке сладкую траву рвали в куски и в узелки вязали.
Большой камень значил у них морской берег, мелкие камни — волны морские, а сладкая трава, в узелки связанная, — тюленей. Потом поставлены были в трех посудах толкуши из рыбьей икры, кипрея и брусники с нерпичьим жиром, которые камчадалы жали комьями, а в средину их клали травяных нерп. Из объявленной бересты сделали они лодочку и, нагрузя толкушей, покрыли травяным мешком.
Спустя несколько времени камчадалы, которые травяных тюленей зажимали в толкуши, взяв посуду с комьями, по мелкому каменью волочили, будто б по морю, для того чтоб тюлени в море думали, что им гостить у камчадалов весьма приятно, особливо что в юртах у них и море есть, а сие б самое побуждало их и в большем числе попадаться в камчатские руки.