Но сходство сие состоит только в рыле, которое, как думать надлежит, прежде прочих частей тела и, может быть, сначала только одно увидели. Ибо у сего зверя нет ни рогов, ни стоящих вверх ушей, ни ног, ниже другого, чем бы походил он на корову, паче подобен он тюленю, только несравненно его более.
Спереди у него две ласты, коими плавает, а между ними у самок находятся титьки, коими они кормят детей своих. Сие сходство членов с человеческими, а паче когда самки могут употреблять ласты к держанию детей своих у титек, подало причину к наименованию их у испанцев «манатами», то есть «зверями, имеющими руки».
Ибо испанцы ласты их уподобили рукам человеческим. «Ламентином» же французы назвали потому, что он громко не кричит, но аки бы воет, или стонет[69]. Христофор Колумб почел сего зверя за сирену, какие описаны у древних авторов. Когда морская корова плавает по морю, тогда выставляет из-под воды обыкновенно часть спины, которая кажется наподобие обращенного вверх дном корабельного бота, по морю плавающего.
Сей зверь водится не только в тамошнем, но и во всех морях около Азии, Африки и Америки. И потому некоторые путешествующие, как-то Лопес, Дампир, Колб, Аткинс и Лабат, о нем упоминают, но в некоторых обстоятельствах себе прекословят, что и причину подало Клузию, Ионстону, Раю, Клейну, Артелу, Линнею и другим к неисправностям в натуральной истории, к поправлению коих Стеллерово описание едва достаточно ли быть может.
Особливой род сего зверя находится также в реке Амазонке в Южной Америке, который господином де ла Кондамина в путешествии его описан. В «Тюбингских ученых ведомостях» 1752 года на странице 74 при объявлении о Клейновой истории о четвероногих упоминается о морском звере, находящемся в Ледовитом и Камчатском морях и от тамошних русских жителей по белой его коже «белугою» называемом, которой сочинитель почитает заодно с морской коровой, или с манатом.
Но в том я с ним согласиться не могу. Морской зверь белуга [белуха], которого от рыбы белуги, в Волге-реке находящейся, различать должно, хотя еще совершенно неизвестен, однако некоторые свойства, мне об оном объявленные, к распознанию оного от морской коровы довольны.
На нем есть кожа белая, по которой и прозван, а на морской корове кожа черная. На белуге редкая шерсть, а морская корова совсем гола. Белуга питается рыбою, а морская корова травою. Белуга заходит иногда в Охотское море и является около устья реки Уды, в которой тогда морская рыба прибежище от оного ищет, что жителям Удского острога причиняет богатую ловлю, но о морской корове в тамошнем море не слышно.
Да и не то же ли доказывается различностью российских имен, и что оба имена употребительны в одних местах, например на Камчатке и в Анадырском остроге, где оба зверя российским жителям известны?
О сем я находил запотребно упоминать, потому что оный артикул в «Тюбингских ученых ведомостях», кажется, сочинен бывшим со мною в путешествии товарищем покойником профессором Гмелиным, дабы другие истории натуральной писатели, смотря на такого искусного сочинителя, не взяли повод к ошибкам, а Гмелинову ошибку одному запамятованию приписать должно.
Я возвращаюсь к прежнему, чтоб объявить, какое наши пропитание от морских коров имели. Некоторые из тех, коих ловили, были величиною с рыла до самого конца хвоста по 3 и по 4 сажени, а веса в себе по 200 пудов имели. Одного ставало с довольством на две недели. Притом мясо было весьма вкусно, как самая добрая говядина, а молодых зверей — равно как телятина.
Больные чувствовали немалое себе облегчение, когда они вместо противного и жесткого бобрового мяса от манатов ели, только трудно было осачивать сего зверя. На землю не выходил он никогда, но приближался только к берегу, чтоб жрать морскую траву, которая подле берегов растет или морем выкидывается. Сей хороший корм, может быть, много способствует, что мясо оного не как других зверей, рыбою питающихся, противного вкуса не имеет.
Молодые звери, в коих веса было с лишком по 30 пудов, оставались иногда после отлива морского между каменьями на суше. При сем убивать их способно было, а старые, будучи осторожнее, убирались от берега далее с отливом заблаговременно, и ловили их не иначе как острогами с привязанными к ним долгими веревками. Но иногда веревки изрывались, и зверь уходил, ежели скоро не успевали поколоть его в другой раз.
Впрочем, сей зверь видим был и зимою, и летом. Жир на нем, как на свиньях, толщиною перста на 3 или на 4, оный топили и употребляли наши вместо масла. Также и мяса несколько бочек в запас насолили, которое на возвратном пути, о коем теперь предлагать имею, великое делало им в провизии подспорье.
В конце месяца марта 1742 года, когда снег с земли сходить начал, созвал лейтенант Ваксель оставшихся морских служителей, коих числом 45 человек было, для имения совета, как легче и способнее будет на Камчатку возвратиться и какие меры к сему концу принять должно. По сему самый последний матрос давал свой голос не меньше, как и офицер командующий.
От сего произошли разные мнения, и в том числе некоторые совсем неосновательные, коих надлежало доводами опровергнуть и совсем уничтожить, дабы надежнейшему и полезнейшему способу место дали.
Например, думали некоторые, что надлежит-де на корабельном боте сделать дек из парусины и привести оный в такое состояние, дабы на нем по морю идти можно было, и на оном бы послать 6 человек прямо под запад, которые бы подали на Камчатке известие о состоянии людей, на острове находящихся, и требовали бы оттуда помощи.
Сие возможно бы было в тихую погоду, но мог ли кто поручиться, что во время сего пути бури не будет и бот волнами не затопится? Известно ли было, что капитан Чириков или другое какое мореходное судно, кое бы на вспоможение прийти могло, находится подлинно на Камчатке?
В каком бы сомнении не остались ли прочие на острове? Что им делать между тем временем, пока им с Камчатки помочь придет? Сидеть ли им праздным и подвергнуть ли себя той опасности, чтоб еще другую зиму на острове проводить? Сии обстоятельства всякому явствовали.
Наконец, рассуждено за полезнее с самого начала избрать такой способ, который бы не только прежнего надежнее был, но коим и можно бы было всем на острове обретающимся в одно время оттуда отправиться.
Сего ради некоторые предлагали, что стараться надобно сдвинуть пакетбот с берега на глубину и, где повредился, починить, дабы на нем опять идти можно было. Но как сие учинить? У пакетбота дно занесено было песком в глубину до 8 футов. Не знали, цело ли оно или нет. Может статься, что и все переломалось.
Но хотя бы оно и цело было, однако наличное число людей не довольно бы было, чтоб спихнуть его на воду. Где ж взять было бревна, чтоб из песка его вырыть?
Канал копать пред ним в море, как от некоторых предложено было, для спуска оного в прибылую воду, нельзя было потому, что берег, на коем пакетбот стоял, состоит из подвигающегося песка, который при копании канала всегда бы оплывать стал, о том не упоминая, что приходящим приливом всегда б множество песка опять наносило, и от того труды были бы тщетны.
Для сих причин Ваксель и Хитров предложили, что можно-де пакетбот разломать и из частей его построить судно поменьше, на коем бы всем с провизиею на две недели уместиться. Сим-де можно будет всем купно освободиться из нужды. Ежели же последует паки неблагополучие, то все вместе и друг другу завидовать не станут.
Сие предложение единогласно опробовано было, но как за благо обретено сочинить письменное о том определение, под которым бы каждый подписался, то при подписке уродились новые сомнения.
Некоторые не хотели подписаться для того, дабы быть без ответа в разломке судна, построенного на казенном коште, однако те сами в собранном вновь совете, большинством голосов побеждены будучи, напоследок на общее мнение склонились. Потому в начале апреля месяца начали пакетбот расснащивать и ломать. Сия работа продолжалась целый месяц, за которую сами офицеры всегда первые принимались, дабы рядовых своим примером наивяще побудить к прилежанию.
Самое большое затруднение состояло в том, что не знали, кому бы поручить смотрение над строением нового судна. Ибо хотя взяты были в сей путь трое корабельных плотников, но все на острове померли. По счастью, сыскался сибирский казак, уроженец города Красноярска, Савва Стародубцев, который при строении в Охотске пакетботов употреблен был к плотничному делу, и принимался за сие дело, ежели только пропорция судна ему показана будет.
За сию его услугу награжден он после чином сына боярского, когда по возвращении морской команды Енисейской провинциальной канцелярии о том предложено было. Мая 6-го дня заложили судно длиною по килю в 40, шириною в 13, а глубиною в 6 футов. В конце того ж месяца вставили все штевни и в первых числах июня начали оное снаружи и изнутри обшивать досками. Было то судно с одною мачтою и с одним деком.
В корме сделана каюта, а в носу кухня; на каждой стороне находились по четыре весла. К конопачению пеньки и старых канатов было довольно. Но понеже в смоле было оскудение, то пользовались следующим способом.
Взяли новый канат якорный, который в воде еще не был, разрубили его на части длиною по футу и, развив крученые веревки, наклали их в большой медный котел, который покрыли плотно деревянною крышкою, а посреди крышки сделали небольшое отверстие. Потом, взяв деревянное судно и сделав к нему равномерную с отверстием крышку, закопали оный по самую крышку в землю.
На сие судно поставили медный котел вверх дном так, что крышка на крышку, а отверстие на отверстие легли плотно. Котел обсыпали землею столь высоко, чтоб огонь не мог проходить до деревянного судна. После сего расклали огонь около медного котла, которого большая половина верх земли стояла. Находящаяся в канатной пеньке смола от жары растопилась и стекла в нижнее деревянное судно.
Сим способом достали себе смолы столько, что нижнюю часть судна оною высмолить могли, а верхнюю вымазали топленым салом. Таким же образом построили и небольшую лодку, в которой человек 8 или 10 могли уместиться. По совершении сего взнесены на судно мачта, паруса, канаты, якорь, бочки с в