С помощью штурмана-мастера, который занимался на «Евангелисте Матфее» грузовыми операциями и потому мог объясняться на тюрко-татарском языке, она договорилась обо всем. Цены в «Сулу-хане» были немалые, но Шевкет-ага уверял, что более удобных и роскошных апартаментов госпожа не сыщет нигде в Гёзлёве, что ее имущество будет здесь под надежной охраной, а чайхана восхитит ее классической турецкой кухней.
Выгрузка багажа с купеческого судна прошла без приключений. Проблемы с крымской таможней Анастасия легко уладила с помощью серебряных пиастров, которыми ее щедро снабдил Светлейший князь Потемкин. Она их не считала, и чиновники, с поклонами провожая ее до ворот, желали ей — может быть, вполне искренне — приятного пребывания в их полуденной стране. Таким образом, к середине дня путешественники разместились на втором этаже постоялого двора, заняв там шесть комнат из десяти, и ожидали заказанный еще утром обед.
Восточная экзотика началась сразу.
В темноватом зале чайханы не было столов и стульев в европейском понимании этого слова. Сидеть следовало на деревянном полу, покрытом ковром, на подушках и, лучше всего, скрестив ноги по-турецки. Блюда с едой ставили на низкие столики. Вилок, ножей и ложек гостям не дали. Их в чайхане не имелось. Зато принесли узкогорлые кувшины с водой и медные тазики, чтобы участники трапезы помыли руки, так как брать пищу надо было руками.
Подали горячее блюдо — мясо, запеченное с овощами, или «гювеч» по-турецки. Ряды кусков мяса тут чередовались с рядами овощей — сладкого перца, кабачков, цветной капусты, баклажан, фасоли. Все это было густо полито томатным соком и посыпано мелко нарезанным луком и петрушкой. Вместе с гювечем на столы поставили тарелки с большими стопками лепешек.
Шевкет-ага, заметив растерянность путешественников, решил показать русским, как надо правильно есть. Подобрав полы длинного кафтана, он сел на подушку и, прежде всего, произнес ритуальную фразу из Корана:
— Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахим… [17]
Только после этого он взял лепешку, оторвал от нее кусок, зачерпнул им еды с блюда и быстро отправил в рот, не пролив ни капли на свой кафтан.
Анастасия спросила горничную:
— А ложки у нас есть?
— Есть, матушка барыня, — ответила Глафира. — Только я их с собой не взяла. Думала, в харчевне дадут.
— Пока будешь искать, варево простынет, — сказал ее муж Досифей, потянулся за лепешкой, разорвал ее на части, одной из них загреб изрядную порцию гювеча, запихнул в рот, прожевал и сделал вывод: — Вкусно!
Все кирасиры сидели за другим столом. Они тоже наблюдали за управляющим постоялого двора, но его манипуляции с лепешкой их не смутили. Как по команде, они достали ложки из-за голенищ своих высоких ботфортов, сержант Чернозуб победительно оглянулся и изрек:
— Чого тильки те басурманы не павыдумають. Но солдат шилом бреется, на ветру греется. И шоб своей ложки у него не було?!
Мещерский, который находился рядом с Анастасией, долго не решался прибегнуть к турецкому методу поглощения пищи. Из-за ранения ему было трудно поворачиваться и наклоняться. Анастасия положила перед ним лепешку. Он разломил ее, собрал на блюде овощей и мяса, откусил и отложил в сторону.
— Не нравится? — спросила она.
— Нет, просто есть не хочется…
Анастасия тоже не испытывала чувства голода. Возможно, сказывалось четырехдневное морское путешествие. После шаткой палубы «Евангелиста Матфея» у нее и на земле кружилась голова. Присутствие на первом обеде в турецкой чайхане она сочла для себя обязательным, но, не дождавшись его окончания, вернулась в комнату. Положив на лоб холщовое полотенце, смоченное холодной водой, она велела Глафире заварить крепкого чая.
Вскоре к ней явился назир Шевкет-ага. Он поинтересовался, понравился ли гостье его обед, и представил госпоже Аржановой своего младшего сына Энвера, который умел говорить по-русски.
Турок просил взять Энвера переводчиком, потому что в данный момент никакой работы у того не имелось. Об Энвере Анастасии рассказывал Турчанинов. Преодолевая головную боль, она спросила, на какое вознаграждение рассчитывает молодой человек.
— Сорок акче в день! — не моргнув глазом, ответил он. Это было на десять акче больше той ставки, какую называл ей управитель канцелярии Светлейшего в Херсоне.
— Тридцать пять, и ни одной монетой больше, — поморщившись, сказала она.
— Пек яхши. — Энвер кивнул.
— Что такое «пек яхши»?
— «Очень хорошо» по-тюркски.
— Ладно. Ты будешь сопровождать меня повсюду и объяснять про особенности здешней жизни… — Анастасия отсчитала деньги за три дня вперед.
— Слушаю и повинуюсь, моя госпожа! — обрадовался Энвер и немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. — Видно, что вы с дороги очень устали. А сегодня в бане — женский дань. Мыльная ванна, массаж и холодные обливания помогут вам.
— Баня? — удивилась Анастасия. — А где она находится?
— Рядом. В двух шагах к северу от мечети Джума-Джами, — ответил расторопный юноша. — Моя мать собирается туда. Она вас проводит и в бане будет помогать…
Зейнаб, первая жена назира Шевкет-аги, без восторга отнеслась к затее сына. Однако долг гостеприимства, почитаемый священным на Востоке, предписывал ей повести двух иностранок в баню, коли такое пожелание они высказали. Она даже предложила им надеть свою верхнюю одежду «фериджи» — просторные накидки с короткими рукавами, в которые можно было завернуться несколько раз. «Фериджи» полностью скрывали фигуру женщины. Закутанные подобным образом, они пешком добрались до бани, не привлекая ничьего внимания.
Никогда бы не подумала Анастасия, что баня может быть столь величественным сооружением. Девять куполов с круглыми окнами на самом верху, высокие и глухие средневековые стены, красивая арка у входа — по своему архитектурному оформлению турецкая баня, пожалуй, не уступала и мусульманскому храму. Вероятно, ее значение для местных жителей было тоже немалым.
У входа стояла привратница — старуха весьма сурового вида. Первая жена Шевкет-аги вручила ей некую сумму денег, и четыре женщины: Анастасия, Глафира, Зейнаб и ее служанка — прошли вовнутрь. Сначала они попали в предбанник — очень большое помещение, отделанное мрамором. Вдоль стен здесь тянулись мраморные же полки. Сидя на них, посетители могли раздеваться. Анастасия насчитала шесть фонтанов с холодной водой. Вода падала в мраморные углубления, а оттуда по канавкам на полу перетекала в другой зал.
В предбаннике находилось много женщин. Некоторые, совершенно обнаженные, сидели на мраморных полках, покрытых коврами с густым ворсом, некоторые раздевались, некоторые, наоборот, одевались. Здесь сновали служанки с кипами полотенец и простыней, разносчицы с корзинами и лотками громко предлагали свой товар.
Многие покупали его, угощаясь после купания цукатами, засушенными фруктами, шербетом и лимонадом, и весело болтали между собой.
Анастасия и Глафира сняли свои «фериджи». Их европейские платья вызвали у присутствующих огромный интерес и неподдельное удивление, но никто не позволил себе ни двусмысленной улыбки, ни насмешливого шепота. Когда Глафира стала расшнуровывать корсаж на спине у барыни, любопытство все же взяло верх. Несколько крымских дам, не стесняясь своей наготы, подошли к ним поближе и заговорили с Зейнаб. Они сочувствовали иностранке, вынужденной носить на теле такое неудобное и жесткое приспособление.
Раздеваясь, Анастасия испытывала смущение и старалась не оглядываться по сторонам. В Аржановке она обычно мылась в парной только с Глафирой. Видеть столько обнаженных прелестниц сразу и в одном месте ей прежде не доводилось. Но соседки по предбаннику ничуть не стеснялись друг друга и откровенно рассматривали ее. Она услышала за спиной: «Пек газель!» [18]
Одна молодая и очень эффектная женщина, не прикрытая ничем, кроме собственных длинных вьющихся волос, переплетенных жемчужными нитями, окруженная служанками, пила из фарфоровой пиалы лимонад и не сводила с Анастасии оценивающего, слишком пристального взора.
Наконец Зейнаб дала знак следовать дальше. Они перешли в банный зал, и Анастасии пришлось остановиться на пороге. Плотный, тяжелый пар зеленовато-желтого цвета наполнял помещение, она с трудом вдохнула его. Но не менее сотни голых женщин пребывали тут и чувствовали себя прекрасно. В самых непринужденных позах лежали они на огромном мраморном массажном столе, имеющем внутренний подогрев, сидели на мраморных полках, поливая себя мыльным раствором из небольших курдючков. Журчание и плеск воды, смех, гортанные выкрики, гул голосов отдавались необычным эхом под высокими сводами зала.
Пока Анастасия и Глафира оглядывались, к ним приблизилась банщица, особа крепкого телосложения и в узкой белой сорочке, влажной, облегающей ее округлые формы. Она взяла Анастасию за руку и повела мимо массажного стола, ванн с горячей водой, раковин с кранами и фонтана, струившего воды в бассейн.
Хотелось бы Анастасии знать, кто заказал эту процедуру, кто оплатил ее и для какой цели. Банщица разговаривала с ней на своем языке, но она, естественно, ничего не понимала. А находились они уже в отдельном кабинете с тем же банным интерьером: массажный стол, ванна, раковина с краном. Банщица приступила к работе. Уложив Анастасию лицом вниз на теплый, облитый мыльным раствором массажный стол, она стала ладонями растирать и разглаживать одну за другой ее мышцы, нажимать на сухожилия, выправлять суставы. Анастасии показалось, что она медленно погружается в нирвану.
Потом с живота кто-то перевернул ее на спину и нежно погладил груди. Мягкие, пахнущие земляникой губы, коснулись ее губ. Анастасия открыла глаза. Красавица из предбанника с вьющимися волосами, украшенными жемчугом, стояла над ней и улыбалась. Все так же улыбаясь, она взяла руку Анастасии и положила себе на грудь.
Вообще-то Анастасия делила мужчин на две категории: «он нравится мне» и «он не нравится мне», а женщин — на три: «уродина», «обыкновенная» и «красавица». Себя по врожденной скромности она относила ко второй группе. Молодая особа, сейчас предлагающая ей свои ласки, бесспорно, относилась к третьей категории, это надо было признать сразу.