дназначались богатым, знатным заказчикам. К тому же производительность труда в мастерских высоко не поднималась. В месяц они выпускали десять — пятнадцать ружей. Такими темпами хан мог вооружать свой полк лет пять.
Потому Шахин-Гирей хотел просить у императрицы Екатерины II тысячу армейских ружей, пусть старых, ремонтированных, но простых по внешнему оформлению и надежных, и лучше всего — безвозмездно, в дар, так сказать, союзному государству. Анастасия из ведомостей Херсонского арсенала знала отпускную цену на пехотную фузею образца 1758 года — 4 рубля 17 с половиной копеек. Она сказала об этом Его Светлости. Получалось, что подарок обошелся бы российской казне в четыре с небольшим тысячи рублей. Это было вполне сопоставимо с теми финансовыми средствами, которые предназначались для помощи крымскому правителю.
Теперь хан рассуждал о другом своем проекте. Для укрепления денежной системы страны Шахин-Гирей задумал учредить в Кафе монетный двор и чеканить там медные, серебряные и золотые монеты. Человек, знакомый с этим делом, у него имелся — верный соратник Абдул-Хамид-ага из рода Ширинов, учившийся в Турции. Не хватало металла нужного качества. Хан собирался просить о разрешении вывозить в Крым из России, причем беспошлинно, медь, серебро и золото.
Но Анастасия на этот раз слушала хана невнимательно. Вопрос о золоте казался ей несущественным в сравнении с четко определившейся угрозой ее собственной жизни и жизни ее слуг. Она сказала Его Светлости, что хочет продолжить путешествие по полуострову и отправиться к берегам Черного моря: в Инкерман, Ахти-яр и Балаклаву, — а оттуда на купеческом корабле вернуться в Херсон, пока не начался период сильных ноябрьских штормов. Потому на память об их встрече она дарит Лейле книгу четверостиший Омара Хайяма с миниатюрами Кемальэддина Бехзада, сделанную в придворной книжной мастерской в городе Тебризе в начале XVI века.
При этих словах Шахин-Гирей открыл коробку. Книга ему понравилась. Он перелистывал ее, пристально рассматривая картинки и читая про себя стихи. Хан знал арабский язык, слышал о великом персидском поэте. Анастасия попросила его перевести что-нибудь на русский. Его Светлость выбрал следующее:
Звездный купол — не кровля покоя сердец.
Не для счастья воздвиг это небо Творец.
Смерть в любое мгновение мне угрожает.
В чем же польза творенья? — Ответь наконец!
Невольно поддавшись меланхолическому настроению, они пошли в гарем в гости к Лейле. Но третья жена хана встретила их весело. Она только что закончила рисовать узор для килима и была очень довольна своим новым произведением. Ей замечательно удалось вплести в растительный орнамент, придуманный для будущего ковра, разные исламские религиозные символы.
Анастасия видела, что подарок пришелся по душе юной художнице. На миг их взгляды встретились, и ее черные глаза просияли. Однако перед мужем Лейла держалась спокойно и невозмутимо. Прижав книгу к сердцу, она чуть наклонила голову.
— Ярдымынъыз китабынъыз, Анастасия ханым.
— Алла разы олсун! [50] — ответила Анастасия.
Хан с удивлением выслушал обмен вежливыми фразами и спросил Анастасию, действительно ли она говорит по-татарски. Русская путешественница ответила, что только начала изучать этот язык по учебным пособиям, предоставленным посланником Ее Величества в Бахчи-сарае господином Константиновым, и испытывает трудности, так как грамматика и произношение слишком непривычны для европейского человека. Шахин-Гирей улыбнулся.
— Пусть Лейла поможет вам.
— Для этого нужно время, — ответила Анастасия.
— Разве у вас его нет?
— Очень мало…
Хан поговорил со своей третьей женой по-татарски. Анастасия поняла всего три слова, часто повторявшихся: «чешме» — источник, «таш» — камень, «ел» — дорога. Далее последовало приглашение совершить вместе с Лейлой еще одно путешествие — к источнику Таш-Аир, расположенному в пяти верстах от Бахчи-сарая, в живописной горной местности, где есть скалы с таинственными рисунками и пещеры…
Это был необычный день.
Сначала наступило хрустальное утро. Тихое и ясное утро ранней крымской осени, когда небосвод прозрачен и чист, а солнце светит ослепительно, но совсем не жарко. В ханской карете, запряженной четверкой лошадей, они помчались по пустынной дороге на юго-восток, туда, где в горных ущельях еще прятался туман и в кронах деревьев, радуясь хорошей погоде, начали петь птицы. Анастасия слушала, что говорит Лейла. Вчера весь вечер она читала стихи Омара Хайяма и пыталась перевести их с арабского на французский. Однако сегодня этот перевод показался ей не особенно удачным.
Таш-Аир открылся за новым поворотом внезапно. Скала, нависающая над дорогой, поляна на опушке леса и тропинка, пересекающая ее. Древний источник, отделанный простым камнем, прятался среди деревьев. Надпись на камне гласила: «Бу чешме олды бахрият кель Мухаммад эшкине ич бир аб хаят» [51]. Только звон воды, падающей из оловянной трубки вниз, в маленький прямоугольный бассейн, выдавал его местонахождение.
Лейла присела на корточки. Она опустила ладони в бассейн, но не мыла их, а словно гладила и ласкала ими воду, любуясь игрой чистейших струй. Ее жесты походили на некое священнодействие. В нем Анастасии почудилось вечное благоговение детей иссушенной ветром и солнцем степи перед влагой, дающей жизнь. Она захотела точно так же погладить воду, но не знала, можно ли ей, чужестранке, принять участив в этом ритуале.
— Источник был разрушен, — сказала Лейла. — Его восстановили недавно.
— Да, я вижу, что камни совсем новые.
— Это сделал один местный житель на свои средства. Может быть, здесь мы увидим его…
— Он — мулла?
— Нет. Пастух по имени Айваз. Но так же, как я, большой любитель древностей.
С этими словами третья жена хана увлекла Анастасию на узкую каменистую дорожку, уходящую вверх к отвесной скале. Рисунки, сделанные каким-то темным густым составом, напоминающим смолу, находились там. Высоко на светло-сером камне виднелись фигурки людей, животных, знаки в виде кругов и прямоугольников.
Задуматься над тем, кто изобразил это на тысячелетней скале и для какой цели, Анастасия не успела. На чистом небе появилось облако, и начался дождь. Им пришлось, подобрав подолы своих дорожных платьев, сбежать обратно на поляну и встать под высоким буковым деревом с раскидистой кроной, потому что карета находилась довольно далеко, на другой стороне дороги.
Дождь усиливался. Длинные тонкие капли пробивали листву и уже сыпались, как горох. У ствола бука они стояли очень близко к друг другу, почти соприкасаясь плечами, и молча слушали, как стучат по узорчатым листьям дождинки. Это был говор непогоды, невнятный, но завораживающий. Серая пелена упала на лес, скалы, дорогу и отделила Анастасию вместе с Лейлой от всего суетного мира.
Неизвестно, сколько бы они еще стояли так, позабыв о быстротекущем времени, но в симфонию дождя неожиданно влились иные звуки: мягкий топот, постукивание, шуршание, потом блеяние, потом гортанный крик и, наконец, — рычание собак. Из-за поворота на дороге показалась отара овец голов на сто пятьдесят. Тесно сбитая и поэтому похожая на фантастическое многоголовое и многоногое существо, охраняемая четырьмя большими овчарками по бокам и ведомая круторогим козлом самого устрашающего вида, она медленно придвигалась к ним. Перед отарой шел человек в островерхой войлочной шапке, суконном плаще, изрядно промокшем, и с длинным пастушьим посохом в руке. За отарой шагали два мальчика-подпаска с кнутами.
Дождь в этот момент прекратился так же внезапно, как начался. Солнце осветило опушку, и в его лучах она засверкала, умытая и освеженная небесной влагой. Пастух увидел двух молодых знатных дам, стоящих под деревом, и далее, на обочине дороги — ханскую карету, сайменов в темно-синих форменных кафтанах, их оседланных лошадей. Подойдя шагов на десять к Анастасии и Лейле, он повалился на колени и низко склонился, коснувшись лбом земли. Так он приветствовал третью жену своего повелителя и ждал, когда она разрешит ему подняться. Лейла сказала несколько слов.
Пастух встал и приблизился к ним. Это был человек лет тридцати пяти от роду, среднего роста, правильного телосложения и весьма приятной наружности. Анастасия обратила внимание на его глаза василькового цвета, светлую кожу, русые усы и бородку, аккуратно обрамлявшую подбородок и щеки.
— Это — Айваз, — представила его Лейла. — Я вам говорила о нем. Он служил в охране моего мужа. Наверное, вам будет интересно узнать, что мать у него — русская.
— Значит, он понимает по-русски? — спросила Анастасия.
Лейла пожала плечами: не знаю. Пастух внимательно слушал их французский диалог, переводя взгляд с одной женщины на другую.
— Айваз, ты говоришь по-русски? — обратилась к нему Анастасия на своем родном языке.
— Да, госпожа. Но, может быть, не слишком хорошо, — ответил пастух без малейшего акцента.
— Тогда ты — русский?
— Нет. Я — крымский татарин и правоверный мусульманин.
— Ты живешь здесь?
— Да, госпожа. Мой дом недалеко отсюда. — Айваз махнул рукой в сторону скалы.
Пока они говорили по-русски, Лейле пришла в голову новая идея. Она решила показать гостье, как живет простой крымско-татарский народ. Не бедный, конечно. Бывший саймен Айваз таковым не являлся. Но и не богатый — не бей, не мурза, не имам из ближайшей мечети. Поначалу это предложение смутило пастуха, но противиться воле жены хана он не мог.
Анастасия обрадовалась. В той, похожей на пеструю мозаику, картине нынешнего Крымского ханства, которую она уже составила для себя и для секретной канцелярии Светлейшего князя, не хватало, по ее разумению, как раз такого фрагмента: мысли, чувства, ожидания простолюдинов, жителей здешних горных деревень и степных городов, именем которых клялся Шахин-Гирей, начиная свои грандиозные реформы.