Он миновал башню и всё так же быстро дошёл почти до гряды камней, которые были отмечены на карте. Уполномоченный оглядывался несколько секунд, смотрел по сторонам, пока не нашёл тот камень с «навесом». Компас и секстан были, как всегда, при нём, компас в часах, секстан во фляге, но он и не подумал их вытаскивать. Горохов и без своих приборов уже знал, где находится схрон. Парни Кузьмичёва выбрали хороший камень, он сам бы его выбрал для тайника.
Андрей Николаевич приостановился: в принципе, дело было сделано, можно было и полюбоваться красным солнцем, что зависло между тёмными тучами и чёрной степью. Да, солнце, чёрная степь, зелень – это всё было на удивление красиво, но не нужно забывать, что дожди выгоняют из песка всю мерзость, что таит пустыня. И это не только сколопендры, которые в этот сезон просто звереют, не только шершни, которые в дожди начинают роиться, тем более что от первых и от вторых людей погибает не так уж и много. А вот членистоногих нужно было опасаться всерьёз. Он снимает перчатку и начинает ею бить по полам плаща, по рукавам, по брючинам… Пауки и клещи – вот чего в первую очередь нужно бояться. И для первых, и для вторых человек – еда, но одни жалят сразу, как только доберутся до плоти, и они её ищут, забираясь в рукава, в штанины, за шиворот, но их всегда видно, они белые и хрупкие. А вот клещи не такие, эти твари готовы сутками медленно ползти по ткани, чтобы наконец найти открытую кожу. Их не раздавить в пальцах, их не разглядеть сразу, хотя и убивают они не так быстро, как пауки. Но зато их в сотни раз больше, чем пауков. В общем, нужно время от времени останавливаться и стряхивать с себя этих мелких гадов. Полы плаща и брючины – как раз те места, на которые клещи и пауки попадают в первую очередь. Поэтому Горохов всегда предпочитал галифе и сапоги, а казаки – плотные обмотки. И в одно мгновение Горохов замер.
Три-ри, три-ри-ри, три-ри…
Высокий тонкий звук пронёсся над барханами. Его ни с чем нельзя было перепутать.
Три-ри-ри, три-ри, три-ри… Три-ри-ри…
Этот звук был верным признаком того, что дожди скоро закончатся. Неделю, ну или дней десять – и всё.
Три-ри, три-ри, три-ри…
Из своих глубоких нор начинали вылезать цикады. Они как чувствуют окончание сезона дождей. Кусачие, безмозглые, с мощнейшими жвалами и шипом на крепком хитиновом брюшке, который содержал в себе вполне неприятный токсин. Но в виде личинок они были прекрасны… Жирные, приятно жёлтого цвета, почти неподвижные существа, содержавшие в себе протеина и жира намного больше, чем самая лучшая саранча. К ним даже не нужна была соль. И их не нужно было чистить. Просто откусываешь жёлтое брюшко, которое составляет девять десятых личинки, а остальное – голову со жвалами и передними лапами, напоминающими стальную проволоку, – выкидываешь. В детстве цикады были единственным поводом без особой грусти переживать окончание сезона дождей. Все дети их оазиса с первых трелей цикад выходили в степь искать чёрные, едва заметные отверстия в рыхлом грунте. Там, внизу, обычно и прятались цикады, дожидаясь своего созревания.
Ему захотелось найти хоть одну личинку, пока не стемнело. Вспомнить их удивительный вкус. Скоро их тут будут сотни тысяч; чем ближе конец дождей, тем больше их поднимается к поверхности земли. И сейчас одна из тех, что уже вылезла из земли и обзавелась крыльями, изо всех сил орала, чтобы побыстрее призвать к себе партнёра. Успеть, пока грунт влажный и рыхлый, отложить в него несколько тысяч яиц.
Три-ри, три-ри, три-ри, три-ри, три-ри…
Пиликала цикада откуда-то с востока. И он, надев перчатку, стал взбираться на пологий бархан; хотел идти в сторону звука, но, поднявшись на самый верх чёрного песчаного гребня, по своему обыкновению, обернулся на восток, взглянул в сторону города.
Солнце уже проваливалось за крыши домов Губахи, свет стал почти красным, и его становилось всё меньше, но даже в этом свете он увидел человека. Человеческая фигурка всего на мгновение показалась на вершине бархана и тут же скатилась вниз, исчезла. До фигурки было метров триста, и двигалась она как раз от города и в его сторону.
Всё, про цикаду забыли сразу. Он спустился вниз и привалился к бархану, позабыв и про пауков, и про клещей – теперь тут были существа и поопаснее, – вытащил из кобуры прицел от револьвера и, сдвинув очки, стал смотреть через оптику по сторонам. Нет, больше здесь никого не было.
«Что этот тип тут делал? Дорога почти на километр южнее. Дорога оживлённая, а этот прётся через барханы. Кто он? Куда шёл? Зачем? Может, за мной? Ну а за кем ещё? Идёт-то он точно по моему следу. Хочет выяснить, что я делаю в степи? А может, просто человек, идущий ставить сети на саранчу? Какая саранча сейчас?! Сейчас много не поймаешь, дожди же! Ну и кто это тогда?».
Все эти мысли совсем не мешали ему обшаривать окрестности взглядом и не помешали увидеть ещё одного человека. Тот шёл намного севернее первого. Он выскочил на бархан всего на мгновение. Выскочил и тут же пропал, так, как и первый. Мало того, поднимаясь на гребень песочной волны, он сгибался едва не пополам. То ли для того, чтобы быть менее заметным, то ли по привычке человека, знающего, как воевать в барханах, и помнящего, что в полный рост на гребне лучше не вставать.
«Их двое!».
Теперь его беспокойства, его догадки выкристаллизовались в чёткую и простую, логичную мысль:
«За мной идут».
Ему стоило заволноваться. Но то волнение длилось не больше секунды. Эти двое шли с разных сторон, но оба направлялись к нему, один шёл по следу, второй вдалеке, значит, они с рацией… Эх, ему бы тоже сейчас рация не помешала. Горохов выругал себя: ну почему не подумал взять рацию, думал, что она не понадобится, думал, что от города тут недалеко. А мог бы просто включить её на приём, на поиск, чтобы «чесала» по всем волнам в надежде найти хоть что-то, тогда, вполне вероятно, он узнал бы об этих двоих и пораньше.
Он стал быстро озираться и параллельно прощупывать карманы пыльника. У него были две гранаты, обрез, восемь патронов к нему, десять патронов для револьвера и восемь патронов для пистолета. А у них скорее всего винтовочки. Они видели его только что, и теперь ему нужно было срочно менять позицию. Ведь бой в барханах – это по большому счёту игра в прятки. Кто первый увидел, тот, вероятно, и победил. Уполномоченный отметил для себя, что каменная гряда за его спиной выглядит для него сейчас весьма привлекательно. И, согнувшись, чтобы не торчать над барханами, он почти бегом стал двигаться на юг, к дороге, чуть отклоняясь в сторону камней; через пять десятков метров он остановился и выглянул: быстрый взгляд на восток, на север – нет, никого, и он снова бежит, но на сей раз уже точно к камням. Да, там, если ему удастся забраться на большой и плоский валун, он будет в относительной безопасности. Тем более что через десять минут солнце сядет окончательно.
Он был уже в пятнадцати шагах от камня… И вдруг…
Ппатттч….
Стальная десятимиллиметровая пуля бьёт в камень перед ним; разбросав осколки базальта и расплющившись, она – фррррррр – улетает в небо. Горохов валится на землю, почти в лужу под барханом, но тут же поднимается и бежит дальше. Он знает, что нужно действовать быстро. Теперь он уверен, что это люди непростые, это не обыкновенные убийцы из тех заведений, мимо которых он проходил недавно, этот народец посерьёзнее будет. Он не слышал выстрела, слышал только, как пуля ударила в камень. И стреляли метров с трёхсот… А это значило, что у парней были и глушители, и оптика… Ну, и рации… Нет, это точно не грабители.
Ему удалось добежать до камня и оббежать его… Он искал удобное место, чтобы влезть на него, но как только уполномоченный оказался за камнем…
Их было не двое. Метрах в семидесяти от себя, также возле камней, он увидал третьего человека с винтовкой.
Горохов не думал о том, что до человека далеко, он просто выстрелил первым и из того, что было в руках, то есть из обреза. Без всякой надежды попасть, скорее чтобы напугать, лишь бы человек не поднял свою винтовку. Картечь из одного ствола, жакан из другого…
Пахх…
Бах…
Даже если бы у него было время прицелиться, и то он вряд ли попал бы. Разве что при большом везении. Сейчас же он стрелял навскидку… И появившийся тип угадывать – попадёт-не попадёт в него что-то – не стал. Спрятался за бархан. А Горохов прильнул к камню, стал перезаряжать обрез, думая, что лучше бы он держал в руке револьвер. Тогда, даже навскидку, шанс влепить пулю третьему у него был бы. Всё-таки обрез – это оружие для работы на двадцати, ну, тридцати метрах… Он откинул его за спину и вытащил револьвер. И теперь оценил обстановку.
Да, эти парни были неглупые, один, самый быстрый, забежал к нему во фланг с севера, теперь он был за камнем метрах в семидесяти, двое других приближались к нему с северо-запада и запада. Они точно знали, что делали. Если бы уполномоченный не поторопился, этот третий был бы у него уже за спиной. Люди были безусловно опытные, и ему очень не хотелось завязнуть в перестрелке с ними здесь, в барханах.
«Поделят сектора – рации для координации у них есть, они же не дарги, – и будут обдуманно отрезать с фангов. Пока не зажмут. А зажмут меж двух барханов… У них, сто процентов, есть и гранаты. Уроды… Видно сразу, что готовились».
Теперь здесь, у камней, когда один из них совсем рядом, оставаться было нельзя. Ему нужно было отходить на юг, к дороге.
Он хотел было оторваться от камня, чтобы не дожидаться приближения тех, что шли от города, но как только двинулся, как только начал подниматься на короткую дюну, что привалилась к каменной гряде, как услыхал чёткие, выраженные щелчки:
Тикс-с… Тикс-с…
Узнаваемый звук. Его ни с чем не спутаешь. Винтовка с армейским стандартным глушителем. И если его слышно, значит, стреляет метров со ста-ста двадцати, не больше.
И ещё раз… Тикссс…
Туфф… Пуля поднимает фонтан песка прямо перед ним.
Но Горохов уже переваливается через бархан.