– Господин, – ответил юный Киран, принимая кольцо. – Я так и поступлю.
– Это опасно, – добавил Эвальд.
– Да, – сказал Киран, и только это, да так тихо, что Эвальд тут же отогнал все свои подозрения относительно Донна.
– Скачи скорее, и да минуют тебя опасности, – от души промолвил Эвальд.
– С твоего позволения, господин король, – и Киран обнял своего отца, но брат его не стал с ним прощаться, отойдя под каким-то предлогом к дверям.
– Я – твой должник, – тихо добавил Эвальд. Гордость его была уязвлена, и гнев в нем все еще кипел, ибо это было меньше того, на что он рассчитывал. Его будоражило ужасное опасение, что король хочет перенести войну в долину, чтобы самому пока немного передохнуть, ибо та была слишком богата и слишком удобно расположена и принадлежала его сродственнику. Но это было слишком жестоко – даже думать об этом. Это было слишком расточительно. Он взглянул на юношу Кирана, столь же молодого и благородного, каким он сам когда-то был, и душа Эвальда полетела вслед за ним, когда тот вышел из палатки на свет угасающего дня. Но у Эвальда ныли раны, и впереди еще был королевский совет. Он коснулся плеча Барка, беззвучно прося того успокоиться, но рука Барка была жесткой и напряженной от сдерживаемой ярости.
И вот король стал совещаться с ними, как им нанести последний удар по Ан Бегу и Даву и Брадхиту, а крики раненых и карканье ворон мешались в вечернем воздухе. Эвальд вздрогнул и прильнул к своей чаше. Он служил королю, как служил бы его отец, доведись ему дожить до этого дня; он служил ради матери и мало помышляя о себе.
– Они послали хорошего гонца, – тихо промолвил Барк, когда король распорядился принести еще вина. – Все славно отзываются о младшем сыне Донна.
– И я последую их примеру, – ответил Эвальд, – я стану хорошо говорить всем о Донне после этого.
Что до Кирана, то он немного помедлил с отъездом, выбрал себе лучшую лошадь и взял щит брата с изображенной на нем ущербной луной Донна, ибо его собственный был разбит.
– Будь осторожен, – напутствовал его брат Донкад, который был столь же темен, как Киран светел, менее высок и менее любим не только королем, но и собственным отцом.
– Буду, – с серьезностью пообещал Киран, проверяя сбрую и принимая флягу с вином, которую совал ему брат. – Это скрасит мне путь.
– Напрасно ты вызвался. Напрасно ты впутался в это.
– Это не шутка, – ответил Киран, – спасти долину.
– Он никогда не доверял долине. Никогда. Он сомневается в ней. Не забывай об этом.
– Я не забуду, – отозвался Киран, приторочивая щит к седлу вместе с провиантом, что принес ему слуга. Он и меч пристегнул к седлу и, повернувшись, обнял своего брата, и стоял так дольше, чем обычно при расставаниях. – Эвальд раздражает короля. Но это не значит, что он ненадежен, – такого человека нельзя терять… Береги себя, Донкад.
– И ты, – сказал ему брат, не выпуская его из объятий. – Ты слишком легкомыслен. Как всегда.
– А ты слишком все усложняешь. Чем это отличается от простой поездки в те же холмы, когда враг так далеко впереди? Мне больше следует опасаться Дру – не хотелось бы, чтоб он принял меня за какого-нибудь дикаря из Брадхита. Береги себя. Увидимся в Кер Велле, а пока я буду есть на серебре и спать в мягкой постели, ты будешь зябнуть от утренней росы, Донкад.
– Не говори о сне.
– А ты полон предзнаменований. Мне будет лучше, чем тебе, и тебе перед стенами замка предстоит тревог больше, чем мне за ними. Только приходи поскорее, и мы прогоним негодяев на север и покончим с ними. Не печалься, Донкад.
С этими словами Киран вскочил в седло и тронулся в путь, выбрав сначала длинную дорогу, где было меньше тел умерших и умирающих. Дым костров окутывал холмы – лагерных костров и тех, что полыхали в ямах, куда стаскивали погибших.
То был неблагоприятный час. Киран бы с радостью остался. Но он служил королю и жил ради этого, хотя он знал, что другие поступают иначе. И потому он должен был последовать за Дру через холмы, стараясь не попасть в засаду – ни вражескую, ни своих же соратников.
Теперь он уже не тратил времени на объезды. По правде, не так уж легкомысленно он относился к делу, как уверял Донкада, но он считал, что задержка армии в Дун-на-Хейвине губительна в той же степени, что и возможное падение Кер Велла. Лаоклан совершал двойную ошибку – задержавшись слишком долго на поле и отказываясь от половины того, что они отвоевали; к тому же долина располагалась слишком близко от Донна. Теперь все зашевелилось, и король готов был тронуться. Киран надеялся, что сам он – лишь первый камешек перед оползнем, ибо теперь Донн не оставит короля в покое. И он надеялся, что его миссия запомнится надолго, ибо он ехал провозгласить не только битву за долину, но и то, что со временем может оказаться решающим сражением всех этих долгих лет войны.
XII. Дела Кирана Калана
Поездка от Дун-на-Хейвина через холмы оказалась не таким уж быстрым делом. Лишь раз Киран повстречал людей Дру, и ему повезло, ибо южане были скоры на руку и легки на расправу. Временами он догадывался об их присутствии по молчанию птиц там, где они должны были петь, и по странному духу, витавшему вокруг, названия которому он не знал. Но наконец он обогнал отряд Дру и понял, что миновал уже самый отдаленный его восточный авангард, ибо Дру шел прямо на север, к Керберну, вслед за неприятелем, в то время как путь Кирана лежал в глубь лесов.
Наконец он достиг реки и переправился через нее, предпочтя неизведанность дальнего берега дурной репутации южного. Он был в седле так долго, что уже забыл, когда отдыхал – да и отдыхал он, лишь чтобы не загнать лошадь, и как мог скоро снова возвращался в седло, недосыпая и мучаясь от тяжести доспехов и ран, полученных во время битвы. Теперь он ехал, держа щит на руке, не доверяя темному лесному пути через долину Керберна. А он уже был в долине. Здесь не было друзей. Теперь он оглядывался не потому, что надеялся увидеть людей Дру. Это был самый мрачный и опасный участок его пути. Киран рассчитал так, чтоб миновать Ан Бег во тьме, и надеялся, что ориентируется достаточно хорошо для этого.
День угасал, и временами лошадь замирала на узкой тропе, бежавшей через скалы и лес вдоль черных потоков Керберна, который несся и брызгался в быстринах и на отмелях, закипая белой пеной в сгущавшихся сумерках. Растительность была здесь слишком густой, пусть она и давала Кирану укрытие. Но он ехал верхом и предпочел бы заросли не столь дремучие, как эта чаща, через которую его лошади приходилось продираться, рискуя на каждом шагу. А меньше всего ему нравились шепотки, наполнявшие сумерки, шорох совсем не лошадиных копыт и легкие движения на краю зрения, которые, конечно, мог вызывать и ветер – но казалось, будто это нечто иное. С этим лесом были связаны мрачные легенды, и людям Кирана в холмах, в Кер Донне, эти легенды не нравились. Ибо они все еще опасались древних сил в местах, где высились разрушенные башни, а из дрока и ракитника выступали странные камни, напоминая о вещах, что были старше богов, были столь же древними, как сам камень, и, как камни, были рассеяны повсюду. В родных холмах Кирана были места, куда он не отважился бы ехать в сумерки ни за что, и имена они носили такие, что их не упоминали ни темной ночью, ни ясным днем. Здесь и сейчас он ощущал схожий ужас. Лошадь, загнанная и в мыле, вскидывала голову и косила глазом, всматриваясь то в эту тень, то в ту и раздувая ноздри. Но она шла ровным шагом, где могла, – прерывистый скрип кожи, лязг металла да цокот копыт.
Затем появились два бледных мотылька – они неслись со свистящим звуком пущенных стрел… Киран поднял щит; тот содрогнулся от удара, а лошадь встала на дыбы и начала заваливаться на бок, испуская дух.
Он выбрался из-под умирающей лошади и с поднятым щитом начал отступать в чащу, пока рядом с ним вторая волна стрел просвистела сквозь заросли, а одна вонзилась в ствол дерева неподалеку. В отчаянии Киран бросился бежать, пытаясь спрятаться, раздирая шипами правую незащищенную руку, а треск сучьев уже предупреждал о приближении врагов. Он прижался спиной к дереву и приготовился защищаться, вынув меч из ножен. Они набросились на него из лесного мрака толпой, вооруженные ножами и палицами. Удары посыпались на Кирана, и он принялся их отражать усталой левой рукой со щитом, а правой рубил мечом, и послышались первые крики. Они попытались обойти его сзади, но он, не отрываясь от дерева, развернулся и убил одного, потом другого, подтянул щит под подбородок и снова отразил удар. Но он терял силы, ибо почувствовал в боку резкую разливающуюся боль и понял, что чье-то оружие проникло между пластинами его доспехов. Брошенный в него топор срезал верх щита и плотно застрял в нем. Тогда Киран бросил щит и двумя руками принялся орудовать мечом, круша налево и направо; и тут на него обрушилась палица. Удар оглушил его, но он вонзил лезвие меча в брюхо обидчика и умертвил того… а ветви трещали все громче, и сзади доносились крики: «Эй, на помощь! На помощь, он тут!»
Киран кинулся в заросли и побежал, спотыкаясь и падая, он перебрался по пояс в воде через ледяные мутные волны Керберна и снова бросился бегом по другому берегу, прижимаясь к кустам, когда вслед за ним засвистели стрелы. До него долетали ругательства из сгущающейся тьмы. Движимый звериным инстинктом, он начал забирать все выше, опасаясь свалиться в какую-нибудь яму на извилистых берегах. Ветви били Кирана по лицу, цеплялись за его плоть и раздирали ее. Ноги его занемели от тяжести доспехов, и болел бок. Мгла начала застилать ему взор, и вечерний свет совсем поблек для него, став мутным, но надежда не покидала Кирана, ибо, казалось, его преследователи отстали. Он взбирался все выше по каменистым уступам и неровной земле, льнул к кустам и искривленным древним стволам деревьев, продираясь сквозь такие густые заросли, что меж них не рос даже папоротник. Он надеялся; но вот ветка сухо затрещала под его ногой, и сучья начали клониться, как будто от порыва ветра – предвестника грозы. Он побежал дальше, и в ушах его звучали лишь биение собственной крови, треск сучьев да хриплое дыхание, раздирающее горло.