Штурм отхлынул. Киран сидел у очага, положив руку на камень, скрытый у него под одеждой, но тот молчал, откликаясь лишь болью. «Ей тоже больно», – подумал он, но раскаяние не охватило его. В зале не было никого, кроме Бранвин и госпожи Мередифь, которые изумленно взирали на него, когда им не надо было спешить к более тяжело раненным.
Весь день бушевала битва за ворота. Гибли люди. Временами Киран вставал и доходил до стены, но воины просили его вернуться в укрытие, а то, что он видел, не успокаивало его. Разбитые ворота еще держались, хотя петли их и покосились. Стрелы летали вверх и вниз со стены, и слышны были отчаянные предложения о вылазке, чтобы отогнать неприятеля от ворот, пока они не рухнули.
«Не делайте этого», – мысленно молил он Скагу, не в силах преодолеть ливень стрел, что окружал того на вершине ворот. И мудрый Скага распорядился обороняться, а не атаковать; масло лилось на осаждающих, охлаждая их пыл, но они развели костры перед воротами, и от масла огонь разгорался еще яростней, грозя пожрать ворота. К полудню сорвалась еще одна петля, и враг хлынул в ворота. Раненые, изможденные воины проходили мимо Кирана, укоряюще глядя на него залитыми кровью глазами. Женщины взбегали по лестницам, поднося стрелы, помогая раненым, а иные, взяв луки и укрывшись за плетеными щитами, посылали стрелы в гущу нападавших. Наконец Киран вышел, взял лук у раненого и попытался еще раз: одну стрелу он выпустил и заложил вторую… но слабость охватила его, и третья улетела мимо, а лук выпал из его рук на амбразуру. Мальчик подобрал лук, а Киран, охваченный стыдом, сел, приходя в себя, пока не отыскал силы вернуться в укрытие.
А мальчика принесли мертвым чуть погодя, ибо стрела пронзила его горло, и его место занял другой, еще более юный. Киран заплакал, увидев это, и отошел в угол, пытаясь скрыться ото всех.
С наступлением сумерек шум сражения утих, а вскоре и вовсе прекратился. Киран вернулся в зал согреться у очага и послушать разговоры слуг. Пришли женщины, усталые, с тенями под глазами, и заговорили о холодном ужине, к которому ни у кого не лежало сердце. Мужчины во дворе пытались укрепить ворота, и звук молотков отдавался в зале.
Пришел Скага, бледный и измученный раной от стрелы, пронзившей его руку. При виде его Киран отвернулся и уставился в угли очага. Дамы сели, и прислуга принесла хлеб, вино и холодное мясо.
Киран подошел к столу и тоже сел, глядя перед собой, не поднимая глаз ни на женщин, ни на сражавшегося весь день арфиста и уж менее всего на Скагу. Еда была подана, но никто не притронулся к ней.
– Это из-за его раны, – внезапно прервала молчание Бранвин. – Он болен.
– Он утверждает, что пробрался сквозь ряды неприятеля и взобрался на нашу стену, – ответил Скага. – Он дал нам добрый совет. Но кто он на самом деле? Откуда он прибежал? И кого мы приняли в то время, когда наши жизни зависят от закрытых ворот?
Киран поднял голову и встретился глазами со Скагой.
– Я из Кер Донна, – промолвил он. – Мы служим одному королю.
Скага ответил ему суровым взглядом, и никто не шелохнулся.
– Это все его рана, – повторила Бранвин, и Киран был благодарен ей за это.
– Мы не видели раны, – ответил Скага.
– Хотите? – спросил Киран, ибо у него не было недостатка в шрамах. Он изобразил на лице своем гнев, но на деле стыд пожирал его. – Можем пойти в оружейную, если хочешь. Можем обсудить это там, если такова будет твоя воля.
– Скага, – с укоризной обратилась Бранвин к старому воину, но госпожа Мередифь прикоснулась к руке дочери и без слов призвала ее к тишине. И Скага встал. И Киран поднялся на ноги, готовясь следовать за ним, но Скага кликнул пажа.
– Меч, – сказал Скага. И мальчик принес его от дверей. Киран стоял не шевелясь, чтобы не опозориться в глазах всех, кто смотрел сейчас на него. Бранвин вскочила на ноги, за ней поднялась госпожа Мередифь, и один за другим все повставали.
– Я хочу посмотреть, как ты будешь держать меч, – сказал Скага. – Мой сгодится. Он из доброго старого железа.
Киран ничего не сказал. Сердце екнуло у него, и камень загодя отозвался болью. Он взглянул в глаза старого воина и понял, что тот повидал больше на своем веку, чем остальные. Скага вынул меч из ножен и протянул ему; Киран взял обнаженное лезвие в руки, стараясь скрыть боль, отразившуюся на его лице. И не смог. Он протянул оружие обратно, чтобы не обесчестить его, уронив. Скага сурово принял меч. В зале застыла мертвая тишина.
– Нас обманули, – медленно выговорил Скага, и глубокий его голос был печален. – Ты принес нам сладкие слова. Но ваши дары никогда не бывают без расплаты.
Послышались всхлипывания. То была Бранвин, которая вдруг вырвалась из объятий матери и выбежала из зала. И это причинило Кирану боль не меньшую, чем железо.
– Я сказал вам правду, – промолвил он.
Ему никто не ответил.
– Король придет сюда, – продолжил Киран. – Я вам не враг.
– Мы слишком долго живем рядом со Старым лесом, – произнесла госпожа Мередифь. – Заклинаю, скажи мне правду. Жив ли мой господин?
– Клянусь тебе, госпожа, он дал мне кольцо со своей руки и был жив и здоров.
– А чем клянется ваш эльфийский люд?
У него не было ответа.
– Что будем делать с ним? – спросил Скага. – Госпожа? Железо удержит его. Но это будет жестоко.
Мередифь покачала головой.
– Возможно, он говорит правду. И в ней вся наша надежда, не так ли? Зачем нам лишние враги сейчас, когда своих достаточно? Пусть делает, что хочет, лишь приставь к нему охрану.
Киран склонил голову, благодарный и за это. Он не взглянул ни на Скагу, ни на других, лишь посмотрел на госпожу Мередифь. Но более она ничего не сказала, и он тихо вышел из зала и поднялся наверх в предоставленную ему комнату, где, по крайней мере, он был избавлен от укоризны их глаз.
Спустилась тьма. Лампада не горела, и Киран знал, что из прислуги никто к нему не поднимется сегодня. Он закрыл за собой дверь и сквозь дымку слез уставился в окно. Ночь была светла в обрамлении камня.
Где-то, обманутая, рыдала Бранвин. Вся принесенная Кираном радость растаяла. Теперь они готовились к смерти. Он закрыл глаза и вспомнил о своей семье, представив всю ту боль, что причинит им. Стыд и горе еще пронзительнее охватили Кирана при мысли, что им предстоит узнать, кто они есть, и потерять всю веру в себя.
Он сел во тьме на кровать, расшнуровал воротник и, вынув камень, сжал его в ладонях.
XVI. Пути Элда
– Арафель, – прошептал он, – помоги нам.
Но никто ему не ответил, а Киран и не надеялся. Видно, сомнения подкосили его. Он ощущал боль в сердце, боль во всех суставах, словно яд железа, к которому он прикасался, просочился внутрь. Возможно, это и отпугнуло Арафель; возможно, это ранило ее гораздо больше, чем он мог себе представить. Там, где когда-то раздавался ее шепот, теперь стояла тишина, и это напугало его.
В камне была власть. Она так обещала. Сорвать его, искать смерти в бою… он думал и об этом, заранее зная, что прежде чем смерть настигнет его, он увидит такое, чего увидеть никому не суждено. И это вдруг показалось ему хоть и отчаянным поступком, но малодушным – себялюбиво погибнуть без толку и унести с собой все упования Кер Велла. Власть выражалась в том, чтоб вывести их из того тупика, в который они попали по его вине, – ах, если бы он только знал как.
И какой прок был в камне, если не считать связи с Элдом? «Возвращайся», – сказала Арафель, проводив его в Кер Велл.
И он решился, держа камень обеими руками. Он встал и соскользнул мыслью в зеленый волшебный мир… увидел серую дымку и вошел в нее.
Вокруг все было пусто. Киран попробовал вспомнить путь, которым его вела Арафель. Ему казалось, что он лежит перед ним во мгле. Что-то в его собственном сердце нашептывало Кирану об этом, и он послушался, хотя прежде никогда не доверился бы этому шепоту.
«Лиэслиа», – подумал он, призывая воспоминания этого сурового эльфа, но ничто не отозвалось, не пришло к нему. Наверное, в том виновен был запах железа. Паника нахлынула на Кирана, как потоки воды. Он развел руками туман и в испуге моргнул, ибо теперь он стоял на темном склоне холма за стенами Кер Велла.
В испуге он снова нырнул в туман и побежал сквозь него, побежал изо всех сил, но очень скоро он и в самом деле заплутал, не зная, верный ли путь избрал с самого начала. Кирану казалось, что он различает во мгле деревья, но они были корявы и уродливы, и мгла сгущалась.
И тени появились рядом с ним – они скакали плавно, будто во сне. Киран плохо различал их, но слышал треск сучьев, неторопливый и странный стук копыт. Олень промчался в тумане, но он был черен и вскоре скрылся во тьме. И черная птица пролетела мимо с недобрым взглядом. Увидев Кирана, она вскрикнула и пронеслась дальше. Он бежал дальше, едва дыша, и временами, казалось, почва уходила из-под ног, и он оступался. Псы лаяли, повергая в ужас его плоть, и рана его начала саднить, все больше заполняясь болью. Затем послышался топот уже более тяжелого скакуна, и ветер принес звук рога.
Что-то, завывая, шмыгнуло мимо. Киран метнулся в сторону и налетел на другую тень, заметив, как исказились облики деревьев. Дорога становилась все темнее и темнее, рифмуясь со смертной ночью, чего не могло быть в эльфийском лесу. Его охватил внезапный ужас, что он вообще перепутал направление, что он бежит и стремится к врагу, в те земли, где даже камень не сможет спасти его. Подул ветер, но не разогнал туман, а лишь заморозил Кирана да костей.
– Арафель! – отчаянно закричал он, ни на что не надеясь. – Арафель!
И тень сгустилась перед ним. Он метнулся в сторону, но она поймала его, и камень потеплел у него на груди.
– Имена имеют свою силу, – промолвила Арафель. – Но нужно трижды произнести их.
Он поймал ее руку и сжал ее, закрыв глаза, ибо мимо проносилась гурьба теней, и Охотница среди них. Вид той был столь ужасен, что Кирану показалось, она навсегда оставит шрам в его памяти.