В третий раз он не осмелился ее окликнуть и проснулся в объятиях Бранвин во тьме собственной комнаты.
Дети поздно спустились утром, но вид у них был невыспавшийся и изможденный. Они бесшумно вбежали в зал, и за ними поспешила Мурна. Светлые волосы Мев были распущены, и лица обоих раскраснелись от усердного мытья, но все равно проступала бледность, и глаза их были огромными и тревожными – совсем не похожими на те, что были у его детей.
И Бранвин, оставив завтрак, поднялась, чтобы приласкать их, и хотела сама заплести волосы Мев, но та увернулась от ее рук, дети подбежали к Кирану, нежно касаясь его руками, словно опасаясь причинить ему боль. «Рассмейтесь, – мысленно просил он их. – Или хотя бы улыбнитесь мне и больше не смотрите так». Но они не вняли. За один лишь день они научились страху и сомнениям и узнали, что их родители не всесильны и могут не суметь всегда защитить их; дети узнали беспомощность взрослых. И все это отражалось в их взглядах, в прикосновениях их рук.
Но Киран взял маленькие ручки Мев в свои огромные ладони и поцеловал их, и улыбнулся ей, пытаясь вернуть ей уверенность, если не невинность. Он опустил руки на плечи Келли и почувствовал, как нежны его кости, пока слишком хрупкие для любого груза.
– Вы что, решили, что я исчезну вместе с луной? – промолвил он, целясь в самую середину их страхов. – В том, что случилось, нет ничего реального, и в то же время именно это и реально… Понятно ли вам? Есть люди и существует Элд – и они реальны, когда не смешиваются вместе; но когда сны приходят в трапезную и садятся за стол и оставляют дары в ваших руках, это все запутывает. Ваша мать понимает это. Возможно, Барк понимает, а может, и нет. А ты, Мурна? Нет. Не до конца. Сны тают. Разве что этот прошел не бесследно. Ваши подарки при вас?
– Наверху, – ответил Келли. Но Мев, у которой были карманы, достала свой, осторожно разгибая пальцы, словно в руке у нее был пойманный мотылек. На дрожащей детской ладони лист сиял серебром, не померкнув ни в чем.
– И так всегда вы должны поступать, как она велела, держа их постоянно при себе, – промолвил он.
– Они странные.
– Как и мой. – Киран достал камень и прикрыл его ладонью, не давая Мев прикоснуться – неторопливое, отчаянное движение, от которого забилось его сердце, но он нежно улыбнулся своей дочери. – К таким вещам нельзя прикасаться другим. Их надо хранить в тайне и беречь. Вам что-нибудь снилось этой ночью?
– Лес, – помолчав, ответил Келли.
– В нем было хорошо?
– В моем, по-моему, да, – сказала Мев.
– Вот и славно. – Он поцеловал ее в лоб и прикрыл ей ладонь, на которой покоился лист. Неприятная мысль пришла Кирану в голову, и он заглянул девочке в глаза. – И когда вы блуждаете в своих снах, держите его при себе. Никогда не оставляйте его. И имя, произнесенное трижды, вызовет вам любое существо. Но будьте осторожны с тем, кого призываете, подумайте – сумеете ли вы отослать его обратно? Слышите меня? Понимаете? Вы должны суметь отослать его прочь.
И, к его огорчению, дети посмотрели на него вполне понимающими глазами. Слова отца каким-то образом перекликались с тем, что они уже знали, и они соглашались с молчаливым пониманием.
– Мое имя вы можете называть всегда, – промолвил он. – И я приду. Я тут же явлюсь. Обещаю. Идите завтракать. Сегодня вы можете сесть с нами за стол, хотите?
Они, конечно, хотели. И глаза их слегка заискрились. И, кинувшись к своим местам, они снова напомнили ему прежних детей. Киран посмотрел мимо них на Бранвин, моля о прощении за все то, что отныне их разделяло; но та с материнской заботой занялась волосами Мев и поправила воротник Келли, и отдала распоряжения Мурне – куда детям можно ходить и как за ними нужно приглядывать.
– Мама… – пристыженно и недовольно протянул Келли.
– А чего вы хотели? – спросил Киран. – По-моему, за вчерашний день для двух юнцов вы ушли достаточно далеко и немало повидали. Давайте немного отдохнем сегодня, ваша мать заслужила отдых, разве нет? А в следующий раз, когда я поеду по западной дороге, вы сможете проделать со мной часть пути. И Ризи будет сопровождать вас.
– Когда? – вертясь на месте, спросила Мев, и глаза у нее снова стали восторженно детскими.
– Через день или вскоре. Только если ничем не огорчите свою мать.
– Мев – моя дочь, – произнесла Бранвин, – а не твой сын, чтобы выезжать с вооруженными всадниками.
Это было больно. Лицо у Мев стало тусклым и обиженным. Это была такая рана, какую могли нанести лишь близкие люди, Киран отчетливо почувствовал это благодаря камню. Но Бранвин ничего не замечала, а если и замечала, то облеклась, как в плащ, в свой здравый смысл и принялась разливать сидр – золотистая жидкость, благоухающая яблоками, брызгаясь, лилась в серебряные чаши. И Бранвин всецело была поглощена лишь этим. В таких изысканных мелочах сказывалась ее обида.
– Я обещал, – непререкаемо сказал Киран.
Бранвин пожала плечами, нанося и ему обиду, но это он еще мог допустить. Он и его дети – они заслужили эти обиды, будучи тем, кем они были. Киран никогда не стремился ранить в ответ, но оставался собой, и этого было достаточно. Как и Мев, даже будучи послушной дочерью. И тут он понял, что должен защищать их как отец, ибо они произошли от него, хоть Бранвин и выносила их. Киран вспомнил Кер Донн и своих родных, и брата Донкада, разлученного с ним, и своего отца, умершего в его отсутствие. Только такое место, как Кер Велл, смогло принять его как своего, ибо само было близко к Элду и привыкло к нему за долгие века; только в Кер Велле могли улыбками встречать двух подобных детей, предоставляя им стены для укрытия и валуны для лазанья и игр. Он не сможет выдать дочь свою замуж, отправив в чужой замок, чтобы завяло и засохло все, что в ней было… – если вообще сыщется жених ей, дочери Кирана Калана. И ни король, ни другой господин никогда не выберет его сына в союзники. Обычные, свойственные всем надежды трещали и рушились перед ним. Он протянул руку через стол и положил ее рядом с ладошкой Мев.
Бранвин сделала вид, что не замечает этого, поглощенная своей обидой. Но он любил ее и знал, что любим. Когда ей делали больно, она била наотмашь и считала, что права. И все же, когда мир угрожал одному из них, в Бранвин просыпалось железо. Киран знал и это, хотя об этом не догадывалась сама Бранвин, привыкнув полагаться на него; но сейчас все было иначе. Сейчас все зависело от нее, или его унесет приливом. Ведь в темноте с Кираном оставалась она, когда никто не знал, как к нему подступиться.
– Ешь свой завтрак, – промолвила Бранвин.
Когда он вышел на стену на дневной свет, Барк искоса посмотрел на него. Но Киран намерен был пройтись, ощутить солнечное тепло, услышать звуки голосов во дворе и смех детей, игравших в салки вокруг опор. Он вдыхал запахи сена и конюшни, масла и дыма, аромат пекущегося хлеба – все, чем благоухал Кер Велл. Все это радовало его нынче утром и было вдвойне дорогим после прошедшей ночи. Зеленые и коричневые краски широко раскинувшихся земель, небо – все было ослепительно ярким. Стяг над воротами хлопал, полощась на ветру. Серый камень был покрыт зелеными и белыми пятнами лишайника. Холмы устилала золотистая россыпь цветов. От этого зрелища кружилась голова. Все это было рядом с ним всегда. Киран попытался вернуться в памяти к самым мрачным смертным вещам, но каждая из них окрашивалась яркими цветами в его воспоминаниях: как Дун-на-Хейвин утром, когда туман лежал вокруг деревьев в жемчужинах росы и из него щетинился лес копий, а молния выхватывала груды трупов, лежащих, словно чучела, словно вывалившиеся из повозки мешки на измочаленной земле, – и, сколько видел глаз, вся долина была покрыта ими, а под ногами жизнь сияла рубиновым вином во впадинах среди серого марева. А в сумерки к кострам слетелись тысячи мотыльков – в безумном трепетании они бросались в пламя, и крылья их искрами рассыпались во мгле. И сердцем ужаса был сам Дун-на-Хейвин, а эти мелкие подробности лишь добавлялись к тому, что было в нем, как тишина, непоколебимая и нерушимая тишина после грома сечи, как сам запах воздуха. И даже с обожженными крыльями мотыльки продолжали лететь, вожделея, к золотому свету. Даже смерть обладала своими красками. Да, он бывал в страшных местах, где не было успокоения и негде было укрыться ни взору, ни уму. Мотыльки с обоженными крыльями, ослепленные своей страстью, будто пророчили что-то.
– Мой господин? – Барк подошел к нему сзади, а может, уже стоял какое-то время за его спиной. Киран повернулся к этому великану, чьи волосы полыхали, как пламя, а сам он казался воплощением спокойной силы – широкие плечи, сильные руки, способные на все… и ни на что сегодня утром: они свисали безвольно, без оружия, и открытое лицо выражало недоумение. Массивная голова таила недюжинный ум; но сейчас любовь и нежность струились из его глаз. Господин Кер Велла растерянно моргнул и содрогнулся от такого зрелища – или Барку лишь показалось так.
– Господин?
– Со мною все в порядке сегодня утром. – Киран глубоко вздохнул и снова повернулся к свету, к полям, к холмам. – Солнце светит ярко. Хороший день.
– Да. – Барк встал рядом и, облокотившись на амбразуру стены, тоже посмотрел вперед. Солнце блеснуло на его золотом браслете, выбелило шрамы на сильных руках и заиграло в золотисто-рыжих волосах, покрывавших их. Но его бородатое лицо все еще хмурилось в ворохе развевавшихся волос.
– Ты спал, господин?
– Кое-как. Но все же, верно, больше, чем ты. Не надо больше сторожить мою дверь. Сегодня ложись в собственную постель.
Барк, скосив глаза, посмотрел на него.
– В собственную постель, – повторил Киран.
Барк кивнул, ничем другим не проявив своего согласия.
– Вчерашний вечер мы провели в необычной компании, – заговорил Киран. – Это беспокоит тебя?
Барк долго молчал, глядя вперед через стену.
– Ну, я увидел эльфа, – промолвил Барк. – А это уже кое-что.
– И не впервые, – заметил Киран.
– Так говорят. – И Барк еще больше нахмурился. – Но то, что я видел вчера… я не уверен. Это как с войной. Юноши задают вопросы тем, кто был тогда на поле сражения, но старые воины не могут сказать точно, что они видели. А когда пытаются, то каждый раз получается новое. Как люди, увидевшие привидение, – они стараются рассказать об этом, но не могут прийти к общему мнению и сомневаются даже в собственных воспоминаниях. – Барк посмотрел на Кирана. – Вчера вечером было так же, господин. Вот так.