– Микар, Лиадран, – призывала Арафель своих потерянных товарищей. Но камни не могли помочь ей, отзываясь лишь печалью. В отчаянии она называла другие имена. – Вы все покинули меня! – вскричала она наконец. – О, зачем вы ушли за море? Неужто там вас ждет надежда?
Но тишина была ей ответом, лишь тишина, и только гулкий стук камней, когда ветер ударял их друг о друга.
– Лиэслиа, – прошептала она. – Но эти воспоминания, самые дорогие из всех, были потеряны для нее, ибо этот камень носил господин Кер Велла. Все, связанное с этим именем, потонуло во мгле, оставив лишь печаль да крики чаек, которых она больше не могла уже слышать.
Страх обуял ее. Яд пожирал ее силы. Когда-то в глубочайшее отчаяние повергал ее шорох волн, порой доносившийся из камней, обещания, нашептываемые морем: «Гибельно все, чего коснулся человек, – твердили они. – Море велико: кто знает, что ждет там?»
Но теперь между ними лежал мрак, и даже надежды на отступление быть не могло. Деревья одно за другим уходили в Элд Далъета, и духи вставали, чтобы преследовать Арафель.
«Далъет», – дрожа шептали листья. «Весна миновала, и наше лето проходит: впереди осень и зима. Лиэслиа потерян, потерян, потерян».
Война окружила их. Брадхит забурлил, и Ан Бег ощетинился железом, зло царило в Дун-на-Хейвине, обещая еще худшее впереди.
Арафель опустилась на землю, закрыв глаза и обхватив себя руками. Ничего другого ей не оставалось. А где-то Граги скакал и хоронился, ибо зло подобралось к берегам Керберна и рыскало в его водах – не речные лошади плескались в них, а куда как более жуткие твари.
Страх продолжал нарастать – то был яд в ее жилах. И когда поднялось эльфийское солнце, Арафель вскрикнула, ибо серебряная зелень деревьев была тронута золотом осени.
«Безумной» назвала ее госпожа Смерть. Люди оплели ее своими сетями – изгой в лесу, арфист, лишенный трона король, которого она никогда не видела, Ан Бег, Кер Дав, и последним знамением явился Киран Калан, сын Элда и человека, трижды призвавший ее по имени себе на помощь.
И невиннейший из всех причинил ей самую страшную боль. Так всегда было между эльфами и людьми – встречи их становились роковыми. И теперь подернутые золотом опадали листья и шелестели по земле под ветром из Дун Гола.
Решение пришло к ней, и она подняла голову.
– Аодан, – позвала она. – Аодан! – И не дожидаясь третьего зова, Аодан примчался с ветрами, и Финела рядом с ним. Он прядал ушами, и огнедышащие ноздри вдыхали ветер, а шкура соперничала в яркости с эльфийским солнцем; и вся его поступь сквозила радостью, но вскоре и она сменилась глубокой печалью.
– Нет, – тихо промолвила Арафель, тронутая до самого сердца, ибо всякий раз, как она призывала его, одна лишь мысль владела Аоданом, одна надежда. Из всех великих коней, служивших Ши, осталось лишь двое, остальные унеслись с ветром: Финела, ибо она служила, и Аодан, ибо он ждал, надеясь на один-единственный голос, на памятное прикосновение руки Лиэслиа – последнего из эльфов, кроме нее. – Его здесь нет, Аодан. Ступай. Найди его, если сможешь, у моря. Будь мудр, будь осторожен: позови его там, и может, он услышит.
Слаба была надежда на то, что Аодан сможет связать ее с морем после того, как все камни замолчали. Но Аодан вскинул голову и исчез – оба скакуна умчались в раскатах грома. Вскоре гром покатился обратно, ибо Финела вернулась – она била копытом, перебирала ногами и стряхивала молнии с гривы. С печалью взирала кобылица на Арафель, подходя все ближе, и, когда та опустилась на траву, Финела, нежно фыркнув, ткнулась мордой в подставленную руку.
– Нет, – тихо промолвила Арафель, – море не для меня, дорогая подруга, еще не сейчас. Ты неверно поняла меня. Следуй за Аоданом. Это почти безнадежно, но пусть попытается; и если вас настигнет тьма, беги свободно, беги как можно дальше, будь мудрее, чем Аодан.
Нос Финелы мягко коснулся ее щеки, дыхание защекотало ухо, и кобылица пошла прочь, опустив голову, не обращая внимания даже на нежную траву. Опадающие листья скользнули по ее белоснежной спине, и она растаяла среди серебряного леса, словно была всего лишь духом лошади.
И тогда Арафель вынула свой меч и дрожащими руками попыталась отчистить его от пятен крови; а рана на ее руке все горела, заживленная, но не заживающая, болезненная, как присутствие железа. А она должна была продолжать делиться своей силой с Элдом, чтобы уберечь его от увядания. Даже солнце словно потускнело – каким бы блеклым ни было эльфийское солнце, сегодня оно казалось мутным и необычным, и, хоть оно стояло в зените, его лик то и дело заслоняли щупальца облаков. Арафель не стала их разгонять – теперь ей надо было беречь свои силы. И когда солнце начало клониться к закату, его объяла преждевременная тьма, и эльфийская ночь наступила рано.
Тогда она, вздрогнув, завернулась в свой серый плащ, ибо ветер с севера был холодным, а тучи все больше и больше закрывали небо, пряча звезды.
Что-то захрапело, послышался стук копыт по земле. Арафель вскочила, испуганная тьмой, которая была чернее ночи, и двумя красными огнями, что пылали в ней; но существо приняло двуногий облик, обнаруживая себя.
– Пука! Кто позволил тебе явиться сюда? Ты слишком отважен.
– Дина Ши никогда не была гостеприимной. – Младший Ши вскинул голову и издал почти что лошадиный храп. – Люди вошли в Элд. Ты разве не чувствуешь их?
Она крепче обхватила себя руками. Все вокруг застыло и съежилось.
– Уходи, – сказала Арафель.
– У тебя затмение, – промолвил пука. – Что-то объяло тебя, Дина Ши. – Ноздри его пылали, волосы раздувались ветром, глаза горели диким огнем. – Ты не послушала меня и пошла дальше, а теперь тьма вырвалась на свободу и обрушилась на нас. И Дина Ши нас снова предает, как это было уже однажды, – неверная, неверная.
– Вовсе нет. – Голос ее дрогнул. – Я тоже говорила тебе. Ищи более спокойную реку, пука, не столь опасную, как Керберн. И не груби мне. Здесь не место для тебя. Здесь небезопасно.
– А где безопасно? Куда можно скрыться? Может, ты знаешь? Они проснулись, Дина Ши, они проснулись. А ты таешь. Посмотри… – Он протянул ей простой коричневый камешек, который был его душой. – Я не забыл. Бежим со мной. Я достаточно силен, чтобы нести тебя. Я никогда не устаю. Никому еще я не служил, но я помню о сделанном добре.
Гнев покинул Арафель, и она улыбнулась, несмотря на боль и ужас: так он был простодушен в своем предложении.
– О, пука, если б это было так легко. Нет. Я не могу. Я была опрометчива и горько поплачусь за это. И все же я попытаюсь исправить все.
Плечи его опустились и руки упали. И в третий раз он захрапел, пытаясь рассмеяться.
– О, Дина Ши заблуждается.
– О братец, каждый из нас ошибается время от времени, возможно, с Дина Ши случается это даже чаще, чем с другими.
– Там был человек, – помолчав, промолвил пука и тряхнул головой, указывая где, – темный, как я, и отмеченный благословением Ши. Он вошел в Элд, не испытывая страха передо мной.
– А, да, его я знаю, – ответила она.
– Другим я мог причинить зло. – Он вскинул голову, и красные его глаза загорелись, как угли в темноте. Вложив камень в рот, он обернулся черной лошадью и помчался дико и безумно, как это было свойственно его народу.
Она взглянула ему вслед, увидев лишь мрак, сопутствовавший приходу Далъета. «Пука переживет грядущий ураган», – подумала Арафель. Безудержная радость и бесшабашность пели в его крови, а память у него была коротка. Даже дроу не под силу укротить его.
Ночь сгущалась вокруг Элда. Мелкие создания – феи, олени, зайцы, робкие ежи, лисицы и лупоглазая сова – все жались к роще. Но и здесь, в сиянии деревьев, уже было небезопасно.
И листья продолжали опадать, умирая на ветру, и камни, погасшие и тусклые, звенели вразнобой.
«Послушай меня, – принес ветер голос, гулкий и хриплый, как медь, – ты проиграла и с самого начала была обречена. Иди ко мне, иди ко мне, и я отдам тебе Кер Ри, отдам деревья и их благоухание. Приди, Аовель».
Она вздрогнула и воскликнула в ответ:
– Исчезни! Вернись в свой сон, обольститель! Ты победил мою родню, но не меня. И никогда не победишь, ты старый червь, обманщик, – уходи! Вернись в свою нору!
И глубины Лиэслина содрогнулись от хохота.
Арафель, собрав все силы, окутала сердце Элда тишиной, паутиной света и покоя. И камни засияли снова. Она изгнала из памяти этот голос, но сердце ее дрогнуло. И, замерев на холме среди струящихся золотистых листьев, она заснула в мечтах об исчезнувших Ши.
И в них был дракон – он шепнул, и Ши отбросил то, что делало его Ши. «Далъет, – вспомнив, простонала она. – Мой брат».
«Приди, – говорил он. – Довольно с тебя людей. Неужто Ши уйдет без сопротивления? Ты имеешь власть. Используй ее для спасения мира, чтоб сохранить землю такой, какой она была. Что за жалость охватила тебя? Вспомни о гордости и гневе».
«Ты всего лишь хочешь жить, как старый червь», – ответила Арафель шепотом все еще во сне.
«А разве ты не хочешь?»
Тело от яда наливалось болью, жгучей, как лед. Яд пропитал ее сны. «Месть», – шептал он.
Но даже во сне она продолжала прясть свой кокон, и ветер замер в тишине.
XII. О доме и надежде
Все стало не так, как прежде, – Мев и Келли чувствовали это. Вооруженные люди входили и выходили из замка, и отец серьезно беседовал с фермерами, приходившими и приезжавшими на загнанных лошадях с самых далеких хуторов. Они узнавали, откуда могли, новости о стычках, подслушивали разговоры, от которых холодело у них в животах, о Лиэслине и Брадхите, о нападении на Вороновом холме, где крестьяне Кер Велла забросали камнями всадников из Ан Бега. Ризи не вернулся назад; может, он никогда уже не вернется, хотя все молчали об этом.
Зато вернулся Донал, но он совсем изменился – он был бледен и изможден, и, казалось, мир стал слишком тяжел для него. Сначала они боялись, что он умрет; но с хутора Гера приехала его мать, чтобы ухаживать за ним. Он лежал дни напролет в лихорадке, и она сидела рядом с ним, как и Мурна, хлопотавшая не меньше. Теперь, по крайней мере, Донал вставал и ходил, но выглядел он сильно постаревшим. Конечно, он был героем, все в Кер Велле знали это и шепотом рассказывали, что все кости у него в теле были сломаны, но Ши вылечила его.