Но и драконы не любили перемен, а появление Ши было для них переменой. Старейший из них был самым прекрасным, но ни один Ши не мог укротить его – он был слишком могущественным. Зато он давал советы любому, кто к нему приходил.
– В конце концов, – говаривал он, – мир может снова измениться, и кто знает, каким путем пойдет его народ? Ведь уже в те времена появились люди, менявшиеся с каждым днем, – они принесли с собой железо и смерть. Возможно, когда-нибудь драконы будут служить человечеству.
Не было мудрее существа, чем Найер Скейяк, князь драконов.
Был князь и у Вина Ши – Далъет его звали, и из всех Ши он был самым гордым и горячим.
«Пойдем, – сказал ему крылатый змей, – я посажу тебя на спину и покажу тебе, что есть люди и смерть».
Путь становился все темнее, хаос бурлил вокруг, и из него продолжало доноситься его имя. Аодан летел, разбрызгивая воды Эшберна, далеко позади оставляя смертных скакунов. Но их настигали другие, неподвластные смерти, страшнее кошмаров.
«Брат, – донеслось до него, – Киран, брат мой…» – раздался крик сквозь бурю схватки.
Тогда он оглянулся. Ему пришлось оглянуться. К нему скакал человек, и он узнал его, несмотря на долгие годы и происшедшие перемены.
– Донкад, – промолвил он и повернулся к нему, безоружный.
И мрак скользнул меж ними, простыня мрака и свора гончих и рогатых тварей, и всадница на лошади с просвечивающими костями.
«Господин Киран! – раздался крик. – Беги!»
То был Роан с границы, то были Маддок и Оуэн – южане, и прочие скакали рядом – отряд призрачных всадников. Среди них были лучники с границы – они двигались, как во сне, и их стрелы летели с обманчивой быстротой.
«Господин! – раздались иные голоса, и то были Барк и Ризи, живые – примчались на загнанных лошадях, с осунувшимися лицами и вооруженные железом. И из сгустившегося мрака целый отряд всадников следовал за ними. – Господин, подожди нас!»
Аодан повернулся и прыгнул вперед, унося его прочь. Слезы слепили Кирана, слезы горечи и утраты.
– Вперед! – крикнул он, взяв себя в руки, и эльфийский скакун летел все быстрее и быстрее, пока мир не замелькал серым пасмурным светом, пока в воздухе не запахло морем и над ними не появилось солнце. Аодан разбрызгивал воду копытами, и капли падали-падали-падали вниз.
Боль прекратилась.
– Лиэслиа! – закричал Киран, простирая руки. – Лиэслиа! Лиэслиа! Дальше я ехать не могу! Иди мне навстречу – все остальное твое!
И его не стало. Это был конец.
Эльфийский конь вскинул голову, заплясал и развернулся; всадник выпрямился и обратил лицо к затуманенному востоку, где бились и умирали воины.
Он мало что взял с собой, но он прикоснулся к камню на шее, закрыл глаза и полностью вошел в этот мир. У него не было ни оружия, ни доспехов, даже его облик не совсем принадлежал ему: единственную вещь он вызвал властью камня – серебряный рог. Рассвет, назывался он – Каванак. У него еще не было сил трубить в него, он все еще был ошарашен переменой, охватившая долину битва затуманивала его взгляд.
– Далъет, – промолвил он. И повторил громче: – Далъет!
И он тронулся вперед, к берегам Эшберна. Людей оттесняли все больше и больше – дроу кидались на них и фиатас, и всевозможные формы зла выныривали из темноты. Мир изменился с тех пор как он знал его, мир поблек; но камень сочился тысячью воспоминаний, человеческих воспоминаний – о любви, о жизни, о его понимании мира. Он узнал, что все эти люди – союзники госпожи Смерти. И любовь закипала в нем вместе с гордостью, зарождаясь где-то в камне. Прижатые люди и тени людей окружили его стеной, приняв за своего господина: железом и жизнями своими смертные защищали его. Тогда он поднял рог и затрубил в него.
Земля содрогнулась. Дроу издавали ужасные крики.
– Нет! – закричал один из них с поднятым ядовитым клинком. – Уйди… о, брат, ты не можешь сражаться с нами! Она там – наша сестра, и если ты освободишь червя… Мир разделился, Лиэслиа! В этом ты победил – но Аовель наша!
Они отступили, мелкие твари чуть медленнее отползали вслед за ними, оставляя своих смертных союзников в растерянности и панике на лесистых берегах Эшберна.
– Господин! – воскликнул Барк. – О боги, мой господин…
Но он лишь снова приложил рог к своим губам и протрубил еще раз – безумнее и громче, чем в первый.
Трапеза закончилась, и сказка подошла к концу. Барк опустошил свою чашу и оглядел всех. Кто-то зашуршал за его спиной, и Граги взобрался на скамейку.
– Что-то случилось, – промолвил Барк, переводя взгляд с одного лица на другое. Эльфреда поднялась и взяла его за руку. Ветер усилился. С дерева полетели листья, словно мгновенно наступила осень. Они падали на стол, между тарелок. Сердце Мев заколотилось от страха, имя которому она не могла найти, но, пока Барк говорил, они слушали как завороженные. А теперь Граги смотрел на них круглыми темными глазами, и мать искала ее руку под столом, а с другой стороны пыталась нащупать кисть Келли.
– Госпожа, – сказал Барк, – ты привела свой народ для спасения. Но не могут требовать его те, кто не отчаялся, для кого это не есть последняя из надежд. Ты же лелеешь другие. А посему доброй ночи. Прощай. Рог протрубил в Элде, и этот призыв трудно не услышать.
Их мать поднялась, и дети встали за ней, встревоженно наблюдая, как удаляется прочь высокий хуторянин со всем своим народом. Один раз он обернулся и поднял руки, словно желая им счастливого пути.
И все исчезло – дом, изгороди, людской круговорот. Они остались одни с матерью и Доналом под мертвым голым деревом на склоне холма.
– Донал! – воскликнула их мать. – О Мурна…
Мев задрожала. Эльфийский дар горел и замутнял ей взор. Со всех сторон их окружало зло, и путь был открыт в одну лишь сторону.
Рог затрубил в холмах. Воздух сгустился вокруг них, и вот они оказались в сумерках на берегу реки, заваленном мертвыми телами, меж которых виднелся всадник на белом коне, окруженный горсткой южан и воинов Кер Велла…
И этот всадник спешился и подошел к ним, и другие в этом ужасном месте сделали то же. Мать их не шевелилась, как и Донал. «Это не наш отец», – подумала Мев, и сердце обожгло новой нестерпимой болью. Она почувствовала, как Келли сжал ее руку.
Он подошел к их матери – этот высокий эльф, так похожий на их отца и столь юный: он взял ее руку и опустился перед ней на колени, приложил ладонь к губам, словно она была королевой. Потом он снова встал, и мать с неохотой высвободила свою руку – медленно и печально убрала ее прочь. Донал поспешил к ней, желая поддержать; и Барк стоял рядом, глядя сердито, и Ризи – но Мев не могла сойти с места и вся похолодела, когда незнакомец повернулся к ней.
– Мев, Келли, – сказал эльфийский князь – только это; но, когда он посмотрел на них, она почувствовала – нет, слов для такого не найти: дары Ши горели непреодолимой страстью, чтоб мир вернулся к тому, каким он был.
Он пошел прочь, подзывая своего белого скакуна, вскочил ему на спину, и они умчались – так быстро, что лишь сердцем это можно было различить, – все больше удаляясь от них – через реку, где ждали вещи, которых ей никогда не хотелось бы видеть. «Ему грозит опасность», – подумала Мев. Все было не так, как прежде: вокруг лежали мертвые, повсюду были кровь и яд железа… Она хотела бежать, бежать, бежать куда-то, где все это оказалось бы всего лишь сном; хотела биться насмерть, чтоб все вернуть, как было, она хотела, хотела и хотела…
«Погибла, – раздался вой речной проказницы, – о, погибла я, пропала, добрые дети! Я следую, я следую сквозь воды – я слышу, о, придите! придите! о, помогите…»
И Мев пошла – это было так просто. И брат пошел за ней, или он пошел впереди? Они углубились в деревья и вышли на берег. Они слышали надрывный крик матери: «Мев! Келли!.. О боги… Барк…»
– Кили! – позвала Мев.
И лошадь захрапела у самых их ног. Они взглянули – и то уже был юноша, облаченный в тень, с пугающими красными глазами.
– Я – Шиэ, – промолвил он. – Кили боится. Прозвучал Каванак, и миру грозит опасность. Идемте! Я понесу вас. У меня нет господина, но я возьму вас к себе на спину.
Вода забурлила и запела – прекрасное лицо мелькнуло в мутной воде.
– Я бегу, куда бежит река. О, дети, верьте мне, верьте Шиэ – куда бежит река, бегу я. Шиэ тоже боится, но никогда не признается в этом. Идемте с нами, добрые дети, идемте, идемте – освободите нас, мы не хотим быть рабами дракона.
– Помоги нам, – промолвил Келли. – Помоги, если можешь.
Плеснула вода, разогнулась ветка. Водяной, волоча за собой водоросли, выходил из воды: пука приблизился к Келли, пройдя сквозь кусты.
«Мев! – донесся крик их матери. – О, Келли…»
Она схватила эквиски за гриву – в той была сила и помощь, если ей удастся их укротить. Мэв забралась на нее – это было несложно, но тут же эквиски понеслась; не как обычная лошадь, но как сама река – плавно и неукротимо; и Келли скакал рядом с ней.
Они мчались вдоль реки на юг, так быстро…
– Нет! – закричала Мев.
– Постой, поверни назад! – воскликнул Келли; но фиатас никогда никого не слушались. Черные и жуткие, они неслись туда же, куда текла река; они неслись к морю, а с ними теперь бежали и другие лошади – белые, словно рожденные из пены, и гром грохотал из-под их копыт.
И тут невесть откуда взялись ладьи – они выплывали словно из солнечного света, скользя, как чайки на ветру; и сияние исходило от них.
– Это Ши! – вскричал Келли; и они знали это так же точно, как собственные имена. – О, Мев, это Ши вернулись, чтобы помочь нам!
Штормовой ветер смел уставших людей, удерживавших холм при Эшберне. Он рассекал им лица, рвал в клочья знамена, нес запах зелени, смрад крови и смерти. Люди проклинали его.
– Тихо, – промолвил Донал, поднимаясь на ноги. И Бранвин приподняла голову, что-то услышав, что-то почувствовав, – потеряв столь многое, она была открыта любой надежде: ее сердце забилось чаще – то были ветер и гром, и что-то