– Арафель! – крикнул он. Он мчался так же безумно, как это сделал бы Киран, услышав шепот дракона, который угрожал всему, что он любил.
В мгновение ока Аодан перелетал через мелких тварей, сбивал с ног более крупных, обходил корни и ветви. Дроу громоздились перед ним на огненных скакунах, на речных видоизменяющихся лошадях и прочей нечисти. Они пытались задержать его, но он был неудержим: эльфийский конь подминал их под себя, когда они цеплялись и хватались за него, он обгонял их в лунно-зеленом свете.
Всюду вокруг него боролась жизнь. То под ногами была трава, то выжженная земля и мертвые деревья обступали их, то дыхание свежего воздуха, то мутная мгла и мечущиеся всадники на черных лошадях, то и дело перемещающиеся из мира в мир. Страшным ядом были пропитаны их мечи – они отравляли людей страхом смерти, а эльфов – сомнениями и ненавистью при каждом своем прикосновении; но человек был уже мертв, а эльф отринул все сомнения.
– Вперед! – понукал он Аодана, и эльфийский скакун несся вперед, находя дорогу меж засад, мглы и тумана. Камень твердил Лиэслиа о битве, об опасности и отчаянии. – О Арафель, держись!
И тени дрогнули перед ним и расступились. Он увидел просвет, где клубящаяся тьма обступила Арафель. Она упала с лошади, сияние ее померкло, и раны кровоточили; Финела сама пыталась встать после падения – замаранная темной кровью, она разила молниями, пока Арафель рубила своим мечом.
Аодан не остановился – темные Ши разлетались из-под его копыт, уязвленные стрелами его молний; и вдвоем эльфийские кони начали оттеснять мерзких тварей, лягая и подгоняя их, пока пространство в роще не расчистилось.
И тогда Арафель упала на одно колено и, опустив руки на землю, приникла к ней головой, ибо она была покрыта глубокими ранами. Камень горел болью, страданием и усталостью; и Лиэслиа взял на себя их, сколько мог, встав меж Арафелью и тьмою.
«Лиэслиа», – промолвил голос откуда-то из теней. Он коснулся души Кирана, глубоко похороненной в камне. «Донкад», – подсказала память. Но его истинное имя был Далъет.
Ветер проносился мимо, но Мев и Келли не могли упасть – такова была природа этой скачки без поводьев и без седла. Им даже не было нужды держаться за фиатас, идущих вровень с эльфийскими скакунами – черными на фоне их света.
Берег остался далеко позади, и Мев плакала из-за матери, из-за Барка, Донала и Ризи и всех остальных.
– Стойте! – кричала она.
И Келли ей вторил:
– Помогите!
Но ничто не могло остановить уносящий их ураган, как ничто не могло остановить фиатас.
Теперь они нагнали предводителя – эльфийского военачальника. Он был без доспехов, как и прочие лучники, но стрелы его разили светом. Белый конь его несся по собственной воле, без поводьев, как и фиатас. Казалось, он был молод, как и все Вина Ши, молод и прекрасен – ибо никто из них не знал возраста. Они все были холодный свет и дикая, пугающая красота.
– О, поверни назад, – взмолился Келли. – Хотя бы оставь кого-нибудь помочь им!
– Это не наш народ, – ответил эльф, – не наша война.
– Тогда отпусти нас! – вскричала Мев.
– Не я вас влеку за собой, а то, что на вас надето, – сказал эльф.
Мев прикоснулась к дару в ладанке. «Дар нахождения», – вспомнила она.
«У них нет сердец, – донесся до нее шепот. – Они повесили их на деревья, чтобы забыть эту землю, забыть все, что они сотворили здесь».
– Это дракон говорит, – промолвил военачальник, глядя вперед. – Не слушай его, заткни свои уши.
«И этого зовут Ниеракт. Он не любит людей. Он жаждет то, что вы носите, – он отнял бы, если бы мог. Берегитесь его».
– Заткнись, старый червяк! – выкрикнул Ниеракт.
«Кто вы им? И кто был им ваш отец? Они убили его и бросили вашу мать умирать…»
Внезапно их окружили деревья и мгла – кони петляли меж ветвей.
– Не отставайте от нас! – закричал Ниеракт. – Не отставайте, юные Ши! Не слушайте этот голос!
«Король без королевства и королева, рожденная от воров и убийц, о, слушайте меня, юные души: смотрите, к чему ведет благородство, – вот что оно сделало с вашим отцом».
«Замолчи, замолчи», – повторяла Мев, сжимая эльфийский дар в руке и думая лишь о Келли, – только вместе могли они заслониться от дракона.
Она успокоилась, и внутри все затихло – может, ей удалось это сделать самой, а может, ей помогло холодное сердце Кили. Рядом бежал пука, чувствуя себя в этой тени как дома. Она увидела лицо брата, но оно было окрашено скорбью, что делало его очень похожим на Ши. Темные твари возникали перед ними, и летели эльфийские стрелы, разящие страшным светом.
«Нам не до́лжно здесь быть», – с отчаянием подумала она и тут же взяла себя в руки, вспомнив Лиэслиа и доброту его глаз. Она почувствовала, как окрепла ее рука, словно молодое деревце – пусть листьев на нем осталось мало, но оно было живо и теперь дарило ей тепло и жизнь.
«Найди их, – послышался голос в ее сердце, журчащий, как вода. – О держись, держись, держись, сокровище, на моей спине, темные воды, темные пути – фиатас не боятся их».
Мев боялась, боялась всем земным страхом за оставшихся любимых, за последний свет и последнюю красоту, за тот крохотный отряд, что остался стоять во тьме где-то позади них. «Домой, – думала она, вспоминая их лица. – Домой, домой, домой».
И брат ее был рядом с ней. Он лучился светом, как и она сама, и эльфийские дары испускали сияние.
В руке его был меч дроу – тусклое отравленное серебро. Его соратники окружили рощу тьмой, холодной от ненависти.
– Я не стану сражаться с вами, – промолвил Далъет, – ни с одним, ни с другой. Это уже ничего не принесет, разве что новые раны. Сдавайтесь, брат и сестра.
Лиэслиа напряженно наблюдал за каждым его движением; а за их спинами кружили две лошади, высекая копытами гром, очерчивая круг вокруг того, что осталось от Элда, и защищая Арафель.
Арафель, как могла, встала на ноги. Но круг все сужался, и чернела трава.
– Лиэслиа, – сказала она, и рукоять меча прикоснулась к его руке. Он взял его, поднял, и лезвие засияло на фоне тьмы.
– Мы уже делали это однажды, – напомнил ему Далъет.
– Значит, недостаточно хорошо, – откликнулся Лиэслиа.
И новые побеги травы полегли, словно выжженные. Умер цветок. Дроу приближался во всполохах тусклого света. Клинки взвились и скрестились, сверкая при выпадах и обманчивых движениях, которые делали тот и другой.
Быстрей и еще быстрее. Граница зелени застыла. Они сражались на этой грани, которую Лиэслиа мог перейти, а дроу не мог; и ветер дул все сильнее, и холод все нарастал. Он услышал, как его окликают по имени, услышал голос дракона.
– Берегись! – закричала Арафель.
И граница тут же подалась – трава почернела, умер еще один цветок и рассыпался в прах: Далъет сделал выпад, и Лиэслиа поднял руку, встречая острие, – ведь он был без доспехов. Лезвие проникло внутрь, ледяное и отравленное. Но и его лунный меч нащупал брешь в броне противника и, войдя в плоть, повернулся в ране.
– Брат! – взвыло то, что было Донкадом.
И погибло. Дроу еще помедлил, тая, – прекрасное холодное лицо, вой и последнее содроганье. Зазвучали рога – то были новые всадники; и дроу кинулся отступать туда, в сторону Дун Гола.
Мрачные деревья поблекли, но туман не ушел. Всадники окружили их; там были двое, что ехали на фиатас, на черных и гладких скакунах, а волосы их горели, как солнечный восход. Зарокотал гром; эльфийские кони заржали, приплясывая на месте, и рощи осветились изнутри.
– Арафель! – вскричал Ниеракт, спрыгивая на землю. – Лиэслиа!
И тогда он увидел свою рану, холод, пронзивший его руку, почувствовал, как вместе с темным потоком крови из него вытекают силы. Покачиваясь, Лиэслиа встал на ноги, и друзья окружили его; перед ним была Арафель – после стольких веков он видел ее перед собой.
«Стойте, – донесся из-под земли голос, ласкающий и соблазняющий шепот. – О, останьтесь, Вина Ши. Не уходите».
– Не слушай, – сказал Ниеракт. – Ладьи ждут нас, Аовель. Ему не убедить нас. Пойдем. Здесь больше нечего делать.
– Нечего делать, – эхом повторил Лиэслиа. И он посмотрел на нее – за ней стояли века надежды и ожидания, но что-то в камне замутнило ее образ. Она словно померкла от печали, и кровь окрасила ее тьмой – в глазах ее стояла скорбь, а камень разрывался от боли.
– Вы поймете, – сказала она. – Вы бы поняли.
– Торопись! – вскричал Ниеракт.
– Нет, – ответила Арафель.
– Держаться за это? – спросил Лиэслиа. – О Аовель, довольно.
– Но здесь остались люди, – сказала она, – если мы бросим этот мир на произвол судьбы, то мы оставим их на милость червяка. У нас есть оружие. Мы не обречены… О, братья, неужто мы ничему не научились? То, что происходит здесь, очень важно.
– Если мы возьмемся за это, – сказала Лиадран, – о Арафель, это опасно…
– Очень важно, – повторил тогда Лиэслиа. Он все еще держал в руках сломанный меч, слышал дракона и чувствовал, как холод поднимается вверх. Он прикоснулся к камню – остальные были их лишены. – Я помню. Я помню Кер Ри, прежде чем он стал Дун Голом. Мы создали и то и другое. Лично я… я с Арафелью.
– И не один, – ответила Лиадран, спрыгивая с лошади.
– Нет, не один, – промолвил Ниеракт – и остальные спешились, накладывая стрелы на тетиву.
И так, заняв круговую оборону, они застыли в ожидании, пока до них не донеслась его поступь, пока они не ощутили трепетанье воздуха. Арафель стояла с ними, натягивая тетиву с последней своей стрелой.
– Не вмешивайся, – сказал Лиэслиа, стоявший рядом. – Ты – его главная цель.
Она ничего не ответила.
«Глупо, – сказал червяк. – К чему эта борьба? Вы же видели, мир стал иным по сравнению с тем, чем он был. Неужто вы хотите вернуть, что было прежде? Мы можем переделать его. Он может стать тем, чем мы захотим».
Затем наступил холод, и потекло немеренное время, когда все застыло. И вот он был уже с ними – они даже не заметили – явился, сияя, как бронза и золото, словно солнце взошло во тьме, отражаясь от его чешуи. Его крылья разогнали мглу, и огонь пронизал их жилы. Но страшней всего были его глаза – глаза, лишенные цвета. Они стремились рассмотреть, какого они были цвета, но цвета там не было вовсе никакого.