— Лешка, — прищурился отец, — а можешь воздухом вон те бутылки покрошить? — он указал на угол рядом с открытыми настежь дверьми камеры.
Последствия попытки прислушаться к себе были более чем эпичными: превозмогая боль в членах, я опрокинул табурет, метнулся к нужнику и выблевал все, что успел съесть и выпить. После чего умылся, вернулся на дрожащих ногах к столу, взял бутылку минералки и с разбегу завалился обратно на койку.
— У меня такое один раз на войне было… — сказал Кузьмин. — От перенапряжения. Проша, помнишь ты меня на себе сутки тащил?
— Помню.
— Я потом еще дня три в себя приходил. Но вот поесть тебе, царевич, все же рекомендую. — я же при упоминании процесса приема пищи судорожно задергал кадыком. — Не сейчас, попозже. А вот напрягаться наоборот, хотя бы сутки не стоит.
На то, как через некоторое время ужинают мои «подельники», я смотрел уже более или менее нормально, а около десяти вечера и сам сумел затолкать в себя салат, суп и приготовленные на пару биточки и даже поучаствовал во все более веселых и пьяных разговорах за столом. Под шумок попытался забрать у захмелевшего отца телефон, чтобы позвонить Виктории и Алексии, на что получил вполне ожидаемый отказ:
— Девушки в курсе того, где ты содержишься, а за самими девушками присматривает Пафнутьев. И вообще, телефоны Пафнутьевой и Вяземской на прослушке, дед обязательно узнает, что ты им звонил, и обозлится на нас с тобой еще больше.
— Ясно. — вздохнул я.
И даже успокоился — Пафнутьеву можно было доверять.
Около полуночи отец с дедом ушли в свои камеры спать, а оставшиеся у меня Прохор с Иваном с заговорщицким видом переглянулись.
— Ну, Ваня, не жмись, спрашивай. — хмыкнул пьяненький воспитатель. — Мне тоже интересно, как такого могучего колдуна мог загасить семнадцатилетний подросток?
А вот колдун смотрел на меня вполне трезвыми глазами:
— Царевич, тут такое дело… Как ты это делал, когда меня гасил?
— Делал и все. — пожал я плечами. — Говорю же, не в себе был.
— А ты вообще понял, что я на тебя настроиться не мог? — вскочил он и заходил по камере. — Как это у тебя получилось? Ни в одной книжке о таком способе защиты я упоминания не встречал!
— Какой еще способ? — не понял я.
— Что, действительно не понимаешь? — остановился он, а я помотал головой. — Ты постоянно менял частоту мышления, а я не мог с тобой срезонировать!
— Ваня, успокойся! Вот вообще не понимаю, о чем ты! Может это все от адреналина случилось? Меня ж всего трясло! Вот и…
Колдун схватился за голову и буквально упал на свой табурет:
— Господи, ну почему одним все, а другим ничего? Учишься, тренируешься до посинения, на войне жопу рвешь чтобы выжить, а тут адреналин… и все! Почему???
Мне даже как-то стало жалко Кузьмина, а вот Прохору нет:
— Утри сопли, Колдун! — презрительно бросил он. — Ты нам тут еще за справедливость речь проникновенную толкни! И завязывай с жалостью к себе, не продуктивное это чувство! Тебе и так повезло, что в конце концов с Лешкой рядом оказался, а не продолжил якшаться с дружками своими из контингента.
Кузьмин затих, а потом посмотрел на меня с надеждой:
— Научишь?
Иван сейчас мне напоминал Николая с Александром, которые тоже просили меня «научить», только вот того щенячьего восторга в глазах колдуна не было, там была только надежда на получение новых знаний.
— Научу. — кивнул я, сам толком не понимая, чему должен научить.
Император с Императрицей и великие князья Владимир Николаевич с Николаем Николаевичем с интересом слушали сокращенную копию записи разговоров из камер Бутырки. Доставивший запись Пафнутьев ее уже слышал и поэтому сидел на стуле с отсутствующим видом. Наконец, запись закончилась.
— Виталий, что ты по этому поводу думаешь? — поинтересовался у сотрудника канцелярии нахмуренный император.
— Простите, государь?.. — тот обозначил недоумение.
— Вот только не надо тут перед нами невинность разыгрывать! — рявкнул император, а Пафнутьев привычно вскочил и вытянулся. — Все ты прекрасно понял, за это и держим тебя на занимаемой должности! Сядь уже! Нам всем показалось, что ты нашел с Алексеем общий язык, вот и выскажи свое мнение насчет услышанного. То, что оно у тебя есть, я нисколько не сомневаюсь. Ну!
— Государь, — опять вскочил Пафнутьев и уселся обратно после жеста императора, — Алексей Александрович сейчас явно находится не в лучшей своей форме и мог в сердцах наговорить много лишнего…
— Но… — требовательно протянул император.
— Но думаю, что говорил он вполне искренне, и даже спустя время от сказанного не откажется. При всем моем уважении, государь, у Алексея Александровича слова редко расходятся с делом, и на совете рода вполне вероятны… соответствующие осложнения. И если мне будет позволено, государь?..
— Говори.
— Заключение в Бутырку князя Пожарского и Прохора Белобородова не оказывают на Алексея Александровича того нужного психологического эффекта, которого вы ожидали, а заключение Александра Николаевича с Иваном Кузьминым и подавно. На записи все это прекрасно прослеживается, государь. И еще… — Пафнутьев сделал вид, что ему очень неудобно.
— Ну!
— Государь, там, у «Русской избы», а потом и в доме у Карамзиных, у меня сложилось полное впечатление того, что с Алексеем Александровичем… у Алексея Александровича…
— Ну!
— Алексей Александрович окончательно превратился в настоящего мужчину, способного не только принимать решения, но и нести за них ответственность. — выпалил Пафнутьев.
— Дипломат ты наш доморощенный! — ухмыльнулся император и повернулся к родичам. — Это так наш Виталий Борисович, дорогие мои, хочет сказать, что Алексей под грузом всего на него свалившегося окончательно избавился от всех этих романтических представлений о жизни, у него, похоже, сорвало тормоза и какой-то там Бутыркой, а тем более советом рода его теперь не напугаешь. Я прав, Виталий?
— Абсолютно, государь! — вскочил Пафнутьев и кивнул.
— И что самое характерно, дорогие мои, — император продолжал ухмыляться, — во время моего общения с Алексеем в особняке Карамзиных у меня сложилось абсолютно такое же впечатление. Виталий, как думаешь, какие у нас теперь перспективы?
— Я спокоен за будущее Империи, государь! — осклабился тот, четко уловив схожее со своим настроение императора.
— Ну, будем надеяться. Но показательный совет рода надо будет все же провести…
Только к ночи понедельника графу Карамзину удалось успокоить родных, устроить выволочку охране, проследить, чтобы наконец поставили поправленные ворота на место, отключить телефон, на который весь день звонили обеспокоенные «подлым налетом грабителей» родственники, друзья и приятели, спокойно поужинать и, прихватив из бара бутылку армянского коньяка, подняться на второй этаж дома в свой личный кабинет. Когда он включил свет, графа выбросило в боевой транс — за его рабочим столом кто-то сидел.
— Какого?..
Кресло повернулось, и граф узнал Мефодия Тагильцева.
— Слава тебе богу! — выдохнул Карамзин и перекрестился. — А то я уж подумал, что этот бес проклятый вернулся…
— Как же, наслышан… — Тагильцев покивал головой. — И как тебе великий князь, Борислав? Внушает, не правда ли?
— Что есть, то есть. Чего надо, Мифа? — нахмурился граф.
— И даже как дела не спросишь? Понимаю… Пережить такое… — хмыкнул тот. — Обязательство о сотрудничестве Пафнутьеву подмахнул? Подмахнул. Как и Святослав. Чего молчишь, Борислав?
— Чего надо?
— Шоколада.
Граф заскрежетал зубами от боли во всем теле, а потом у него появилось кошмарное ощущение падения в колодец без дна.
— Не тупи, Борислав, от тебя мне надо только одно — связь со Святославом, и больше ничего. Его Святейшеству сейчас так просто не позвонить, он меня сразу Романовым сдаст. Как и ты, впрочем. Вот я и решил сплагиатить у «беса проклятого» его чудную идею с родичами-заложниками. Короче, Борислав, твой брательник сейчас под плотной опекой тайной канцелярии, а вот ты нахрен никому не уперся ввиду твоей полной бесполезности. Будешь теперь моей связью с патриархом. Мне последствия твоего отказа от сотрудничества надо описывать?
— Не надо.
На глазах графа от отчаянья выступили слезы: впору было в петлю лезть от такой засады — с одной стороны Романовы с этим их Алексеем Александровичем, с другой Тагильцев, которому терять уже было нечего!
— Вот и славно, Борислав! — лицо отца Мефодия, прекрасно чувствовавшего настроение «связи», растянулось довольной улыбкой. — А теперь давай перейдем к частностям…
Глава 2
— Присаживайся, Андрей Кириллович. — Император поздоровался за руку с князем Шереметьевым и указал тому на кресло. — Коньяк будешь?
— Не откажусь, Николай Николаевич…
…Утренний звонок императора с приглашением в Кремль «на пару рюмок коньяка» явился для князя Шереметьева не то чтобы полной неожиданностью, но некоторую сумятицу в его мысли и планы все же внес. Андрей Кириллович сразу понял, что речь пойдет про события вечера воскресенья, но вот в каком разрезе будет протекать беседа, он пока не представлял. Вариантов было ровно два: или император просто хочет извиниться за доставленные роду Шереметьевых неприятности, или, что намного хуже, великий князь Алексей Александрович поделился с родичами содержанием их с Андреем Кирилловичем беседы. В последнее, впрочем, князь не верил. Ну а вдруг?..
…С минуту император и князь грели бокалы с коньяком в руках, пока хозяин кабинета не спросил:
— Андрей, ты догадываешься, по какой причине я тебя пригласил?
— Догадываюсь, Коля, — кивнул тот.
— Ну, тогда давай не будем ходить вокруг да около… — Император поднялся со своего кресла, князь Шереметьев последовал его примеру. — Андрей Кириллович, от лица рода Романовых приношу тебе свои неофициальные извинения за доставленные неприятности с этим… подлым похищением Анны. Искренне рад, что все завершилось благополучно. Сам понимаешь, официальных извинений ты не услышишь.