Марина СычеваКамень/море
Предисловие
Этот рассказ во многом основан на личном опыте. Проблема, с которой сталкивается главная героиня, терзала меня первые годы работы в школе. Решила ли я ее для себя так же, как Марина Николаевна? Решила ли вообще? Иногда мне кажется, что да. Порой – что нет.
На страницах рассказа вы не встретите ни одного реального человека, все герои – маленькие монстры Франкенштейна, собранные из множества характеров. Все возможные совпадения случайны.
Камень/море
Ступеньки бьются в подошвы: взмываю легко, словно на ногах таларии Гермеса. Навстречу мне мячиком от пинг-понга прыгает смех.
– Здрасти, Марин-Николаевна! Прическа топчик!
– Спасибо, Анфиса, – ерошу ежик над левым ухом.
– Маман разрешит – тоже висок выбрею, – на бегу обещает она. Хитро сверкают по-монгольски узкие глаза. Смеюсь. Такой и разрешение не нужно.
Школа гудит, взбудораженная криками и встречами, не опомнилась еще после летней спячки.
На третьем особенно шумно: гогот, задиристые окрики. Непривычные, басовитые. Вон они, мои бэшники. Удивляюсь вместе со стенами: недавно были щуплые и писклявые, а теперь выше меня на голову, девчонки расцвели, у парней плечи широкие. Короче, девятиклассники.
Рассмотреть бы их всех, расспросить. Но на полпути к нашему триста седьмому меня ловит тревожный треньк телефона: «Спуститесь. Срочно». Это от завуча, Владиславы Петровны.
Вниз спешу суетливо, куда исчезли невидимые крылышки с балеток?
– Полюбуйтесь, какой красавец! Первый же день учебы, а у него зеленый чуб! Решил податься в клоуны? Сначала нужно школу окончить!
Каждое слово – выстрел из четко очерченных сливовых губ. Для Владиславы Петровны (строгий шоколадный жакет, блузка в цвет помады, волосы в тугом пучке) наряд Матвея за гранью понимания.
Кем-кем, а клоуном Мотьку не назвать. Стиляга. Короткие брюки в серо-зеленую клетку и кислотный взрыв на голове.
Он стоит напротив завуча, как перед расстрелом: умрет, но гордо. И молчать не станет, нашла коса на камень.
– Пф… Цвет волос что, влияет на аттестат? Или штаны?
– Это не школьная форма.
– И что? Я ж не голый пришел. Брюки, рубашка…
– Брюки? Вот это недоразумение? В нашей школе цвет формы темно-синий.
– Так вы, Владислава Петровна, тоже устав нарушаете, – ухмыляется, стервец. Сжимаю губы, удерживая смешок.
Завуч тоже сжимает губы. Только ей не смешно. Тяжелый подбородок становится еще более квадратным.
– Нет, вы посмотрите, как он заговорил! Я учитель и завуч, а не школьница! Свое уже отучилась. И форму носила прилежно, – она придавливает взглядом сначала Матвея, потом меня. – Марина Николаевна, свяжитесь с мамой этого попугая. Надеюсь, завтра его внешний вид будет соответствовать требованиям.
Киваю, что мне остается? Но Мотька и тут не успокаивается:
– Напугали! Связывайтесь! Кто мой лук спонсирует по-вашему?
Мотька выходит. Я иду следом, но в спину бьет железобетонное:
– Останьтесь, Марина Николаевна.
Оборачиваюсь. Владислава Петровна уже стоит за столом, массивным и почти пустым: ничего лишнего.
– Вы как классный руководитель должны были меня поддержать, а не отмалчиваться. Вдвоем мы бы повлияли на мальчика.
– Владислава Петровна, – делаю шаг вперед, – я знаю Матвея четыре года. Для него важно быть на стиле, и мать его поддержит.
– Он превратит школу в филиал цирка. Сегодня один с зеленым чубом, завтра – полшколы. Этого нельзя так оставить. Дети не должны задавать нам свои правила. И родители тоже.
Вздыхаю.
– Поставьте себя на место матери: брюки модные, они денег стоили. Станет ли она из-за ваших претензий срочно убирать их в шкаф?
– Вот пусть он на дискотеки в них ходит.
– Боюсь, на дискотеки они не в таком ходят.
Владислава Петровна молчит, смотрит выжидательно: и что вы предлагаете, Марина Николаевна?
Сквозь приоткрытую дверь за моей спиной доносится гул школы. Там – живое. Кипит, движется. Здесь – тишина как манифест порядка. И я не хотела бы работать в месте, где тишина станет для детей нормой.
– Матвей – парень сложный. Лучшая защита – нападение. Так он думает. И потому говорить с ним нужно иначе. Позвольте, я…
– Не смейте его оправдывать! – хлопает открытой ладонью по столу. Ободок перстня-печатки ударяется о столешницу. Невольно отступаю. – Вы мягкая, Марина Николаевна, и слишком много им позволяете. Вот они и выходят за рамки всякого контроля. Это ваше влияние!
– Мое влияние?
– Безусловно. Это понятно, стоит только взглянуть на вашу прическу. Дурной пример, знаете ли, заразителен.
Иду к кабинету. Злая, как черт. А в голове эхом из прошлого совсем другой разговор.
– Ма-ам? Я пришла! – скидываю кеды. Шаг, поворот на носочках, ещё шаг. Вот и зеркало! Подмигиваю своему отражению и запускаю пальцы в растрепанные пряди мятного цвета.
– Марина! Это ещё что? – мама замирает в дверном проёме.
– Хватит с меня костюмов, блузок и прочего! Свобода!
Кружусь, взмахивая многослойным подолом юбки цвета морской волны.
– Господи, о чем ты только думала? В шестнадцать мы пережили чёрный с ног до головы, пирсинг и ботинки весом в килограмм каждый, но теперь? Ты же учитель!
– Ну и что? Я в отпуске, мам, – радость разбивается о её тон, сползает с меня, как старая краска.
– Но ты не в вакууме живёшь! Встретишь учеников, их родителей, коллег… Какой скандал будет! Работу потерять захотела?
Как мы с ней тогда поругались!
Через год мамы не стало. Рак беспощаден, изгрыз её за несколько месяцев. А я… До сих пор чувствую обиду на мать. Даже теперь, когда её нет.
Железная Владислава Петровна с мамой бы согласилась. Учитель не должен выделяться. Об этом ещё Чехов писал: как бы чего не вышло!
В триста седьмом тишина. Вязкая, неестественная. Мотька успел ребятам рассказать о стычке с завучем. Сидит на последней парте, смотрит инопланетным волчонком.
Вздыхаю. Никакого желания начинать урок с изюминкой нет.
– Открываем тетради, мои хорошие. Записываем число.
Строгая зелёная доска задумчиво наблюдает за завозившимся классом.
***
Перемена – маленькая жизнь. В коридоре не столько тесно, сколько громко. Стайки детей кочуют от кабинета к кабинету, тараторят так, словно это последний шанс наговориться. Мелькают усыпанные значками рюкзаки да голые лодыжки.
А за высокими окнами – ноябрьская метель. Тоже куда-то спешит, не угомонится.
Взгляд цепляется за подвижную девочку в толпе семиклассников. Анфиска! Она не то что висок выбрила – треть головы. Интересно, в этом тоже меня обвинят?
Развить эту мысль мне дает ураган по имени Никита: он прорывается сквозь группу семиклашек и едва не налетает на меня.
– Коротков! А ну вернись! – успеваю крикнуть вдогонку. Ник тормозит.
– А я-то че, Марин-Николавна? – разводит руками, дурачок. Мне смешно, но важно сдержать улыбку.
– Убиться хочешь? Или меня зашибить? Удобная позиция: нет учителя – нет контрольной.
–А че? Я ж не задел даже: лавирую, как гонщик.
– Давай сбавим скорость, не… – ирония застревает в горле: толстовка, с ярким принятом. Этого достаточно, чтобы обратить меня в Горгону. – Почему не в форме?
– Да я-то че, я сниму… А вы лучше на носки Мотьки гляньте, закачаетесь!
– Носки? И что с ними не так? – над бровью включается боль, словно кто-то упорно давит на неработающую кнопку.
– Не-не, сами смотрите! Я ничё не говорил.
Вот поросята! Стулья подняты не все, на доске дурацкие сердечки. Хватаю тряпку. Черт! Несколько кусочков мела падает на пол… Не растоптать бы. Зло смахиваю белые линии, нагибаюсь.
– Здравствуй, Мариночка, – с перепугу больно ударяюсь локтем о железный желобок. Оставшиеся мелки рассыпаются по полу.
Черт! Черт! Черт!
На приветствие отвечаю невнятным бурчанием.
Инга Геннадьевна, устроившаяся на последней парте с тетрадями, конечно, не виновата. Это мне пора нервы лечить.
– Тебя Владислава Петровна просила зайти, – добавляет она.
– Видимо, чтобы лекцию мне прочитать. О носках.
– О носках? – от тетрадей Инга Геннадьевна взгляда не отрывает. Только подведенные черным брови вопросительно изгибаются.
– О не соответствующих форме носках, – успокоиться не получается. Набрасываюсь на стол. Давно пора разгрести эту гору макулатуры: раздаточный материал, документы, какие-то записочки… – У Матвея новая форма протеста: вчера носки с Гомером (Симсоном, конечно), сегодня с логотипом виски. Увидит Владислава Петровна – опять скандал выйдет. Ой, легче выкинуть все эти бумажки, чем разобрать!
Инга Геннадьевна усмехается и перечеркивает что-то в лежащей перед ней тетради. Вот кого вряд ли дергают из-за подобных вопросов: спокойная, всегда в платьях да при мэйкапе, и дети с ней не спорят никогда.
– Самой от себя мерзко! – сажусь. Ладонь прижимаю ко лбу: боль над бровью все не утихает. Потом привычно ерошу ежик над левым ухом: тут я позиций не сдала, прическа та же. – Меня не носки учеников должны волновать, а знания!
– Послушай, – Инга Геннадьевна закрывает последнюю тетрадь и выпрямляется. – Школьная форма – это всего лишь требование. Не мы придумали – не нам менять.
– Да, но я то почему должна цербером за детьми из-за этой формы бегать? Владислава Петровна как помешалась на этом вопросе… Нашла причину! Дети требования не исполняют, а виновата моя прическа!
– Владислава Петровна, конечно, перегнула палку. Но в целом она права: форма дисциплинирует. Что до индивидуальности… Самовыражаться нужно не во внешности, а в поступках.
Вздыхаю. За окном все еще вьюжит. Строгий монохром: черные ветви рябиновой аллеи, безъягодной в этом году, и снег.
Неужели я ошибаюсь? Коллеги опытнее меня, на уроках у них всегда тишина, все делом заняты, а у меня… То и дело приходится кого-то успокаивать да усаживать, и болтают бывает…