Я думал, он не поверит, больно уж много моргов.
— Столько моргов, — скажет. — Было бы в округе слыхать. У Винярского в Болешицах тринадцать, так его все знают. И у войта он до войны был в помощниках. И ксендз, помещик к нему захаживали. И речи на дожинках всегда Винярский. Сына на доктора выучил, дочку на учительницу. Как же, нужен бы ты им был, имей они столько моргов. Это тебе с пьяных глаз помстилось. Пей, пей, кончишь, как Ямрозкин Петрек. Мать последними словами обзывает, когда она ему на водку не дает денег. Руки у малого трясутся, как листья на ветру. Ксендз вечно его поминает с амвона. И то увезут его, то обратно привезут, а он все пьет.
Но, может, отец не столько мне поверил, сколько самому себе. И когда спрашивал, много ли у них моргов, хотел только, чтоб я ему поддакнул. Я и поддакнул, сорок, пускай, если ему так хочется, пусть наконец объестся этой землей, пусть у него от нее разок в голове закружится, потому что меня уже понесло. Думал ему досадить, а получилось, будто бог наконец-то его выслушал.
В конце концов, наверное, до него дошло, что это все брехня, потому что с тех пор он ни разу больше об этих моргах не вспоминал. И женюсь ли я, никогда не спросил. И гуляем ли мы с ней по-прежнему. Правда, у него вроде бы в голове стало мутиться, а после смерти матери он и совсем почти замолчал, редко когда чего-нибудь скажет. Даже к полю интерес пропал, а уж к моей женитьбе и подавно. Раз только, я уже не работал в гмине, а приехал с покоса и сидел, без рук, без ног, на лавке, он вдруг у меня спросил:
— Уже жатва, что ль?
— Ну, жатва.
— А детишки помогают тебе? Привел бы их как-нибудь. Я и забыл, что у меня внуки.
И так же, как тогда, пришлось мне ему поддакнуть:
— Приведу.
VI. ПЛАЧ
Уже люди у меня все время спрашивают, когда ты, наконец, закончишь этот склеп? Хоть бы толем покрыл, чтоб вода не лилась. Я б закончил, давно бы закончил, если б один склеп был у меня на голове. А тут, будто мало всего остального, еще и свинья подохла. Почти набрала свой вес, килограммов сто пятьдесят или сто шестьдесят. Я уж прикинул, продам, так и со склепом дело живей пойдет. Стены давно стояли, и внутри на восемь частей поделено, только положить свод и, на худой конец, в таком, недостроенном, можно хоронить.
Хмель терпеливо ждал, когда мы снова начнем, хотя и сгорбился, постарел. Раз только прислал жену, чего-то он прихварывать стал, как там со склепом, ему бы хотелось начатое довести до конца. А повстречается мне в деревне, только головой кивнет и идет дальше, самое большее спросит: ну когда ж? Но будто вовсе и не про склеп, а так, вообще. И любую отговорку принимал: мол, то, се, Хмель, а чаще всего — пока не откормлю свинью. Известно, свиньи — самое прибыльное дело. Если только не попадется какая прорва, а так — восемь месяцев, и на скупочный пункт. Ну корми, корми, да поспеши, а то не успеешь. А я если и выкормлю свинью, обязательно более важные находились траты, то налог, то наперники, одежку для Михала к зиме, много чего, или уголь выкупать подойдет срок, а склеп мог еще подождать, никто, слава богу, помирать не собирался. Много свиней я и не заводил, одну-две от силы. Свиней держать — надо, чтобы женщина в доме была, мужику одному не справиться. Хотя иногда я подумывал, не взять ли ссуду, построить свинарник голов на сто и растить поросят на продажу, как некоторые у нас делали. Не свиней, так что другое, но только для заработка. Чамчага, к примеру, растяпа растяпой, а завел овец. Никто раньше в деревне овец не держал. Были до войны, но в усадьбе. Чамчага даже стричь научился. В первый раз, правда, так бедняг изуродовал, как если б их волки покусали. Но теперь сам стрижет, баба его прядет, дочки свитера вяжут, и все ходят в Чамчагиных свитерах. Или Франек Кукля — разбил сад и яблоки тоннами продает. Яблоня к яблоне у него стоят, рядами, как коровы в просторном хлеву. И притом в одном ряду один сорт, в другом другой. Ни единое деревце из ряда не высунется и не перерастет соседнее. Чистехонькие, точно он их каждый день скребницей чешет. Кажется, и веток у всех поровну, а где больше было, видно, что обрублены. И на всякой яблоньке будто одни только яблоки растут, без листьев, без веток, без ствола и даже без земли. Только уж очень тихо в этом саду, ни пчела не зажужжит, ни птаха не защебечет, одни яблони, яблони, яблони. Я Франеку раз сказал:
— Сад у тебя ничего. Но невеселый какой-то.
Он засмеялся:
— Хе-хе-хе! На что мне веселый! Лишь бы доход давал.
Может, так оно и нужно. Иногда я даже видел, как вхожу в свинарник голов на сто, а там бело от свиней и только набитые животы колышутся. И все это мое. Но долго такие мысли в моей голове не задерживались — на что мне столько денег? Строить я ничего не собираюсь. Оставлять некому. Одна-две, и хватит. За свиньями уход требуется. Себе можно не сготовить. Съешь кусок хлеба с молоком или с грудинкой, а свиней надо кормить, да по два раза на дню. Я бы, может, и этих одну-две не держал, но опоросится у кого-нибудь в деревне матка — возьмешь? Бери. Прожорливые, хорошо будут вес набирать. Или поедешь на ярмарку, а с ярмарки возвращаться на пустой телеге тоже глупо, пусть хоть поросенок с тобой возвращается.
Раз меня Фелек Мидура уговорил, даже денег сразу не взял, потом, мол, когда будут. Или еще как-нибудь сочтемся. Лошадь мою он весной на пахоту возьмет, а то ему на своем угоре с одной тяжело. Или я ему зимой сена дам, у меня луг есть, а он свой продал. А не сено, так картошку. Бери, бери, рыльца коротенькие, уши махонькие, жрать будут хорошо, уже сейчас не оторвешь от сосков. И я взял одного.
Сущая прорва оказался поросенок, жрать за двоих жрал, а в весе не прибавлял нисколько. Целый год я его откармливал, а он все был с кошку. Хуже нету, чем такой, — и забить жалко, и дальше растить глупо. Да и как забьешь, когда его на руки, точно ребенка, можно взять, за что ж забивать? И привык я к нему за год. Визгуном прозвал. Как-то само собой так получилось. Вечно ему твердил, не визжи, не визжи, отсюда и Визгун. Чего-то мне не хватало, покуда я его никак не называл; не станешь же каждый раз говорить только: не жри, все равно жратва пропадает впустую. Если б еще у меня их много было, необязательно придумывать клички. Но он один, словно перст божий, промежду лошадью и коровами, должен как-то зваться. Иной раз сядешь в хлеву и глядишь, как он лопает. И даже если незнамо как обозлишься, что не растет, быстро отходишь — больно уж приятно было смотреть, как он наворачивает, но однажды меня такое зло взяло, что я оттащил его от корыта, схватил в охапку и отнес Мидуре.
— Держи, паразит, забирай назад этого оглоеда. Не зря ты денег не просил. Любуйся теперь, своих-то небось уже распродал.
На другой день утром выхожу из хаты, глядь, а мой Визгун бегает по двору, жратву вынюхивает. У меня на душе потеплело.
— Визгун! — позвал, а он шмыг ко мне. Я даже удивился. Вроде бы поросенок, а вот поди — привязался к человеку, видать, какой-никакой разум имеет. Хотя могло и так быть, что Мидура его ночью во двор подбросил, чтоб я подумал, поросенок так ко мне привязался. Но обратно я уже его не понес. Чтоб снова Мидура пришел, подбросил? На его, поросячье, счастье, судьбу я ему еще не определил, вдруг когда-нибудь вырастет свинья — не так будет обидно.
Ту свинью, что у меня подохла, я сразу предназначил на оплату свода. Едва привез ее с ярмарки, впустил в хлев, дал в корытце пожрать и сказал:
— Жри и расти, пойдешь на свод.
И всякий раз, когда приносил ей поесть, повторял себе, что эта на свод, чтоб потом не передумать, когда найдутся какие-нибудь расходы поважнее. А она будто понимала, на глазах росла. Другое дело, что я ей ни картошки, ни кормовой муки не жалел. Сыворотку всю отдавал. А не хватало сыворотки, и молока подливал. А то схожу нарву крапивы, чтоб ее еще больше разнесло.
И восьми месяцев не прошло, а уже можно было гнать на скупной пункт. Но я решил, подержу еще, жрет как черт, значит, с каждым днем прибыток, с каждого килограмма лишние злотые. Да и должна свинья набрать свои сто пятьдесят — сто шестьдесят килограмм, мать всегда до такого веса доводила, тогда только это свинья. И после убоя отходов меньше, а от недокормленной иной раз одна треть. А пригонишь такую свинью на скуп, всяк норовит угадать, сколько она весит, всяк ей спину щупает, много ли сала, случалось, спорили мужики, один — что на три пальца, а другой — на четыре, слушаешь и не нарадуешься, что такую откормил.
Немного ей уже недоставало. Я даже как-то сам в магазине окликнул Хмеля:
— Скоро уже, Хмель. Недели через две-три погоню свинью на скупной пункт, и начнем свод.
— Ну, гони, гони, только, смотри, не опоздай.
А тут захожу однажды в хлев и вижу, в корыте корм почти нетронутый, а свинья моя лежит, будто проснуться не может. Я ее пнул ногой — а ну вставай. Она встала, но все равно какая-то квелая. Схватил я ее за хвост, а она ни дернется, ни завизжит. Пододвинул корыто, ткнул ее туда пятачком — жри. Но у нее точно сил нету этим пятачком шевельнуть. Может, крысу съела, думаю. После крысы так бывает, что свинья ничего не жрет. Только тогда бы ей пить хотелось, крыса жжет как огонь. А тут я принес сыворотки, а она даже не посмотрела. Побежал я за ветеринаром, тот пришел, но только от него и было помощи, что велел зарезать ее и в яму зарыть.
А на другой день приехали и опрыскали мне весь хлев чем-то вонючим. Пришлось коров, теленка, лошадь увести в овин. А то не успеешь войти, слезы ручьем сами из глаз текут. Куры копошились только возле хлева, но и те поплакали. А пес, я думал, взбесится. Чихал, кряхтел, пена с морды падала хлопьями, и ластился к моим ногам, никак я его не мог отогнать. Полай, все пройдет, сказал я, будто на вора, ну полай.
Я даже насчет рельса для этого свода договорился, оставалось только сунуть в лапу и подогнать телегу. Потому что рельс, известное дело, просто так не купишь, надо, чтобы подвернулся случай. А случай сам никогда человека не ждет, человек его должен искать. Мне нужны были три отрезка, метра по три каждый. Сколько я находился, наспрашивался, все без толку. А тут иду как-то вдоль железнодорожных путей и вижу, взамен старых рельсов кладут новые. Я спросил у рабочих, такие ли уж они старые, заезженные, что ни для чего не пригодны, или, может, колею меняют? Не меняют, здесь скорый поезд будет ходить. А старые рельсы куда? В переплавку. Я б купил один, мне для свода в склеп нужен. Разрезал бы на три части, еще б ост