Робин прихватила последнюю пинту молока, немного сыра, несколько коробков спичек, свечи и шесть банок макаронных колечек «Хайнц». Дома у нее уже было по меньшей мере двадцать банок печеной фасоли «Хайнц», кроме того — полный шкаф консервированных мандаринов «Дель Монте» и столько упаковок пастеризованного молока, что хватило бы на начальную школу. Ее запасы не имели никакого отношения к шторму. Робин просто любит консервы. И ей нравится, что дома всегда есть достаточно аккуратно сложенной еды, что означает, что в ближайшее время она голодать не будет.
Она добавила в свою корзину последние несколько баночек детского питания, стоявших на полках. Женщина за кассой сделала паузу, прежде чем отсканировать их — как всегда, — и Робин почувствовала, что немного съежилась под тяжестью ее пристального взгляда. Она покупала детское питание в этом магазине столько, сколько себя помнила, но люди знали, что лучше не спрашивать о ребенке. Всем было известно, что у нее его нет.
На бейджике кассира значилось: Пэтти. В сочетании с лицом женщины это навело Робин на мысль о сыром мясе для бургеров, отчего ее затошнило. Пятидесятилетняя Пэтти в своей старомодной одежде и красном фартуке выглядела старше. У нее были по-мальчишечьи растрепанные светлые волосы, желтоватая кожа и темные тени под глазами-бусинками. Робин заметила, что женщина много сглатывала без всякой причины, что, казалось, только подчеркивало ее отвисшие щеки. Пэтти была человеком, погрязшим в стервозных сплетнях и жалости к себе. Робин не хотела судить женщину, которая осуждала ее, и вообще старалась держаться подальше от грубых или недобрых людей, но что Пэтти именно такая — несложно заметить. Кассир носила свою злобу как значок; люди, подобные ей, пишут рецензии на книги, всегда оценивая прочитанное одной звездой.[16]
Робин подумала о том, что неплохо бы поздороваться, поскольку так поступают «нормальные люди». Но если бы существовала лакмусовая бумажка для определения доброты, очевидно, что Пэтти каждый раз терпела бы неудачу. Так что, хотя Робин порой очень хотелось завязать беседу, просто чтобы понять, способна ли она все еще это делать, Пэтти была не тем персонажем, с которым приятно поговорить.
К тому времени, как Робин вернулась в коттедж, электричество уже отключилось, и в доме было темно и холодно. Небольшое каменное здание с соломенной крышей состояло лишь из двух комнат, а туалет находился на улице. Но оно принадлежало ей. И оно оказалось настолько близко к понятию «дом», насколько это сейчас возможно. Коттедж, построенный вручную более двухсот лет назад, предназначался для священника, который присматривал за часовней, когда она еще использовалась по своему исходному назначению. Кое-где отделка толстых белых стен осыпалась, обнажив темную каменную кладку. Отпечатки пальцев людей, которые делали кирпичи, все еще видны два столетия спустя, и Робин радуется мысли о том, что никто не исчезает бесследно. Мы все после себя оставляем какую-то маленькую частичку.
Мать Робин иногда ночевала в этом коттедже. Много лет назад, когда Робин была еще ребенком и дома было… трудно. У ее матери имелся ключ, и она приходила сюда всякий раз, когда возникала необходимость убежать или спрятаться. Она была счастливой женщиной, пойманной в ловушку внутри печальной женщины. Она любила петь, и готовить, и шить, и обладала удивительной способностью делать так, чтобы всё, включая ее саму, выглядело красиво. Даже этот унылый маленький коттедж. Робин следовала за ней (она всегда принимала сторону матери в любом споре), и они вместе устраивались перед камином. Утешали друг друга без слов, в ожидании, когда утихнет очередная супружеская буря. Это ветхое место стало для обеих убежищем. Они сделали его уютным — с самодельными занавесками и подушками, огоньком свечей и теплыми одеялами. Когда Робин вернулась много лет спустя, всего этого уже не существовало. Как и ее матери. Не осталось ничего, кроме пыли воспоминаний.
Соломенная крыша немного свежее, чем стены коттеджа, правда, не без дыр, но их можно залатать, когда погода улучшится. Что обязательно произойдет, поскольку так бывает всегда. Это то, что Робин узнала о жизни теперь, став старше: мир продолжает вращаться, и годы идут, независимо от того, как сильно хочется повернуть время вспять. Она часто задается этим вопросом: почему люди учатся жить настоящим моментом, когда этот момент прошел?
У Робин не так уж много мебели. Ее кровать сделана из нескольких деревянных поддонов, которые она нашла на обочине дороги, тем не менее она удивительно удобна, благодаря толстому слою шерстяных одеял и самодельным подушкам. В комнате с камином, где она проводит большую часть своего времени, чтобы согреться, есть маленький столик с шаткой ножкой и старое кожаное кресло, которое она спасла от пожара в Гленко. Само наличие собственного имущества было для Робин важнее, чем то, как оно выглядит или откуда взялось. Она приехала сюда практически с пустыми руками, с одним чемоданом, набитым ее любимыми вещами. Все остальное она оставила позади.[17]
Тарелки, столовые приборы, чашки и стаканы, имеющиеся в коттедже, были позаимствованы — некоторые могли бы сказать, украдены — из кафе и пабов, которые она посещала в Нагорье. Робин не считала, что ворует, когда совала грязные предметы в свою сумку, потому что всегда оставляла чаевые. Однажды она унесла гостевую книгу из чайной комнаты, хотя и сама не слишком понимала зачем. Вероятно, все эти дружеские, написанные от руки послания, заставляли ее чувствовать себя менее одинокой. Робин собрала необходимое, прежде чем закончились деньги. У нее не было всего, чего хотелось, но это уже совсем другая история. Наличные, которые у нее оставались, хранились только для крайнего случая.
И сейчас он определенно наступил.
Поскольку в обозримом будущем электричества не предвиделось, она зажигает несколько свечей, прежде чем развести небольшой огонь в камине, чтобы согреться. Затем подвешивает банку с печеной фасолью над пламенем. Горячие блюда необходимы в холодную погоду, и это не первый случай, когда Робин готовит для себя во время шторма. После того как жестянка опустеет, она вымоет ее, вырежет на ней два глаза и улыбку, а затем использует как подсвечник. По всему ее маленькому дому разбросаны жестяные рожицы. Счастливые, грустные. И злые.
Надев разномастные рукавицы для духовки, она вынимает банку из камина и принимается есть горячую фасоль прямо из нее. Это экономит время, и к тому же не приходится мыть посуду. Покончив с ужином, она открывает упаковку с детским питанием и вываливает содержимое в миску. Она знает, что он появится, когда проголодается.
Робин опускается в старое кожаное кресло, не снимая кухонные прихватки, но руки продолжают мерзнуть. Она подбрасывает в огонь еще одно полено, затем шарит в кармане кардигана в поисках деревянной трубки, хватаясь за нее, как за старого друга. «Старый друг» не всегда принадлежал ей — его она тоже позаимствовала. Иногда Робин достаточно просто пощупать трубку, но не сегодня. В итоге она достает ее и маленькую круглую жестянку с табаком. Классический «Черный Лебедь» Рэттрея, сделанный в Шотландии, как и Робин.
Отвинтив крышку, она насыпает три щепотки табака, как он ее учил, когда она была маленькой девочкой. Это похоже на то, как выстилают гнездо, прежде чем сжечь его дотла. Несколько табачных завитков, взятых нетвердой рукой, падают ей на колени, где и остаются. Она отмечает свою сухую кожу и обкусанные ногти, пока чиркает спичкой, поэтому ненадолго закрывает глаза, чтобы спрятаться от самой себя, наслаждаясь запахом табака и дозой никотина, которую жаждала весь день.
Робин разглядывает часовню вдалеке. Из окна видно, что внутри все еще горит свет. В отличие от ее маленького коттеджа, там есть электричество, потому что владелец пережил слишком много шотландских штормов и несколько лет назад установил генератор за все то хорошее, что церковь дала ему. Дабы скоротать время, Робин принимается слушать радио, она хорошо умеет ждать. Терпение — это ответ на многие жизненные вопросы. Она продолжает сидеть, даже когда трубка уже опустела, а огонь догорел. Голоса дикторов — знакомые, как у старых друзей, — сообщали, что шторм уже привел к нескольким дорожно-транспортным происшествиям. Робин задумывается, знают ли гости, как им повезло, что удалось добраться сюда целыми и невредимыми. Когда она снова смотрит в окно, то обнаруживает, что часовня погружена в абсолютную темноту, и ей представляется, что, возможно, гостям вот-вот изменит удача.
А может быть, совсем иссякнет, только время покажет. Затем Робин слышит мелкие шажки в темноте позади себя. Миска с детским питанием опустела. Вылизана полностью, дочиста, и это делает ее счастливой. Компания есть компания, какую бы форму она ни принимала.
Амелия
Мне кажется, я схожу с ума, раз мне чудится, что я в этом склепе не одна. Я моргаю, верчу головой из стороны в сторону, но в темноте ничего не могу разглядеть. В моем воображении стены смыкаются вокруг, и мне слышится, как в тени шепчут мое имя.
Амелия. Амелия. Амелия.
Вскоре мое дыхание начинает выходить из-под контроля. Я чувствую, как сжимается грудь, словно тяжелый груз давит на легкие, и когда горло перехватывает спазм, представляю, как невидимые руки душат меня.
Через какое-то время наверху открывается люк, однако я все еще ничего не вижу.
— Ты в порядке? — звучит из темноты голос Адама.
— Нет! Что случилось?!
— Не знаю. Подозреваю, что отключили электричество. Я уронил дверь, когда погас свет, извини. Попытайся пробраться к ступенькам.
— Я… задыхаюсь!
До него долетают не только мои слова, но и хриплый звук моего дыхания.
— Где твой ингалятор? — кричит он.
— Не… знаю… сумочка…
— Где она?
— Не помню… кухонный… стол…
— Подожди здесь, — говорит он, точно у меня есть выбор.