Астма у меня с детства. Я росла у людей, которые постоянно курили, к тому же в городе, что, наверное, не могло не сказаться. Не все мои приемные родители учитывали интересы детей. Моя астма в наши дни не такая уж большая проблема, хотя все еще есть вещи, которые могут спровоцировать приступ. Например, когда оказываешься запертым в темном подземелье. Я продвигаюсь вперед, пытаясь найти ступеньки, ведущие наружу, но мои пальцы натыкаются только на влажную стену и холодное металлическое кольцо. Это заставляет меня содрогнуться. Если бы только батарейки фонарика не сели или у меня был с собой телефон! Я думаю о большом количестве свечей в библиотеке, сожалея, что у меня нет даже одной, но вдруг вспоминаю про спичечный коробок, который я использовала, чтобы их зажечь. Он все еще у меня в кармане.
Первая спичка, которой я чиркаю, гаснет почти мгновенно — это старая коробка.
Я использую вторую, чтобы попытаться сориентироваться, однако все еще не вижу ступенек и изо всех сил пытаюсь набрать достаточно воздуха в легкие.
Третья спичка ненадолго освещает часть стены, и я замечаю на ее поверхности множество царапин. Похоже, кто-то или что-то когда-то пыталось выбраться отсюда.
Я стараюсь сохранять спокойствие, дышать ровно, но тут пламя обжигает кончики моих пальцев, и я роняю последнюю спичку на пол.
Вокруг снова черно.
А потом я слышу это снова. Кто-то шепчет мое имя. Прямо за мной!
Амелия. Амелия. Амелия.
Мое дыхание слишком поверхностное, я уже не могу его контролировать, и мне кажется, что я сейчас упаду в обморок. Я кручу головой, но все, что вижу — это темнота. Затем слышу царапающий звук.
Адам
Поиски ингалятора Амелии затягиваются дольше, чем следовало бы.
Приступы астмы у нее непродолжительны и редки, вот только я всегда считаю, что нужно быть готовым к худшему. Жизнь заставила меня так думать, впрочем, меня это устраивает. Определить местонахождение сумочки моей жены никогда не было легкой задачей — даже для нее, а попытка в полной темноте угадать, где она могла ее оставить в незнакомом здании, требует времени. Времени, которого у нее нет. Нащупав, наконец, кожаную поверхность, я нахожу ингалятор и бросаюсь обратно к люку. Боб начал царапать дерево, и слышно, как плачет Амелия.
— Тебе нужно найти ступеньки, — кричу я.
— Как… ты думаешь, что я… пытаюсь… сделать?
Она задыхается.
— Хорошо, я спущусь.
— Нет! Не… делай этого, ты… упадешь.
— Перестань говорить и сосредоточься на своем дыхании. Я иду.
Я двигаюсь на ощупь, медленно, ступая осторожно шаг за шагом; звук панического дыхания Амелии ведет меня в темноте. Я нахожу ее на противоположной стороне от того места, где она должна была бы очутиться, и вкладываю ингалятор в ее дрожащие руки. Она встряхивает его, и я слышу две затяжки. Тут снова включается электричество, люминесцентная лампа на потолке оживает, и склеп заливает призрачным светом.
— Там, наверное, есть генератор, — предполагаю я, но Амелия не отвечает. Вместо этого она просто цепляется за меня, и я обнимаю ее. Мы стоим так в течение долгого времени, и я чувствую себя странно, оберегая ее.
В действительности я должен чувствовать вину, тем не менее я ее не ощущаю.
Амелия
Он крепко обхватил меня, и я позволяю это, пока жду, когда мое дыхание придет в норму. Я вспоминаю, что спросил консультант по вопросам брака на нашем самом первом сеансе. Зовите-меня-Памела, как прозвал ее Адам, всегда звучала так, будто точно знала, о чем говорит, но, признаюсь, мое доверие к ней слегка поубавилось, когда выяснилось, что она сама дважды разводилась. Что для вас значит брак? Я помню, как она промурлыкала эту фразу, и помню ответ Адама. Брак — это либо выигрышный лотерейный билет, либо смирительная рубашка. Он решил, что это забавно. Я — нет.
Муж целует меня в лоб, нежно, словно боится, что я могу сломаться. Но я сильнее, чем он думает. И умнее тоже. Этот поцелуй подобен анальгетику — не более чем нечто успокаивающее.
— Как насчет того, чтобы взять эту бутылку в постель? — спрашивает он, поднимая «Мальбек», и выводит из склепа, держа меня за руку. Иногда лучше позволить людям думать, что вы следуете за ними, пока не будете уверены, что не потеряетесь, оставшись наедине с собой.
В центре гостиной-библиотеки находится круглая деревянная лестница, ведущая к тому, что во времена часовни, вероятно, было балконом. Я предполагаю, что вся деревянная отделка оригинальна, она, безусловно, выглядит так, и каждая вторая ступенька скрипит довольно театрально. Боб бросается вперед, рысцой взбегая наверх, словно знает, куда направляется.
Я не могу не разглядывать фотографии на побеленных каменных стенах, мимо которых мы проходим. Серия черно-белых портретов в рамках начинается у подножия лестницы и тянется до самого верха, как фотографическое генеалогическое древо. Некоторые, обесцвеченные солнечным светом и временем, почти полностью стерты, но более новые — ближе ко второму этажу — находятся в хорошем состоянии и даже выглядят как-то знакомо. Хотя я не узнаю лица на них. И нет смысла спрашивать Адама, который даже себя не узнаёт в зеркале. Я вижу, что трех рам не хватает; светлые прямоугольные пятна и ржавые гвозди отмечают места, где они раньше висели.
Красная ковровая дорожка, удерживаемая на месте металлическими прутьями, проходит по середине лестницы — в отличие от холодного каменного пола внизу — и ведет на узкую лестничную площадку. Перед нами четыре двери. Все они закрыты и выглядят совершенно одинаково, за исключением того, что на ручке одной висит красная табличка «Опасно, не входить». Перед ней находится клетчатая корзина для собак, а также напечатанная на машинке записка, похожая на ту, которую мы нашли на кухне, когда только приехали:
«Никаких собак в спальне.
Пожалуйста.
Мы надеемся, что вам у нас понравится».
Слово «пожалуйста» в отдельной новой строке кажется запоздалой мыслью, причем несколько пассивно-агрессивной, но, возможно, я придаю этому слишком большое значение. Боб обнюхивает свое спальное место, виляет хвостом и с довольным видом усаживается туда, будто это его собственная кровать. Моя собака не страдает от страха разлуки так, как я, и — в отличие от меня — она может спать где угодно и когда угодно.
— Что ж, о нем позаботились. Разве в предыдущей записке не говорилось, что одна из спален приготовлена для нас? — интересуется Адам.
— Да, но я не могу вспомнить, какая именно.
— Есть только один способ это выяснить.
Он пробует каждую дверь, две из которых оказываются заперты, и только последняя открывается с драматическим скрипом, соответствующим звуковому сопровождению ступенек лестницы. Наряду с воющим ветром снаружи этого достаточно, чтобы вызвать у любого дозу нервного возбуждения.
— Этому месту действительно не помешало бы немного WD-40, — рассуждает Адам, включая свет, и я следую за ним в комнату.[18]
Я потрясена увиденным.
Спальня выглядит точно так же, как у нас дома. Не точная копия — мебель другая, — но на кровати те же подушки, одеяла и покрывала. И стены выкрашены в точно такой же мрачно-серый оттенок «Дыхание крота» производства «Фэрроу и Болла». Я перекрасила их в качестве сюрприза пару лет назад, и никогда не забуду, как сильно Адаму это не понравилось.
Мгновение мы оба, замерев, смотрим друг на друга.
— Не понимаю, что это, — шепчу я.
— Полагаю, это действительно немного похоже на нашу…
— Немного?!
— Ну, у нас в Лондоне нет витражей.
— Это слишком странно.
— А еще у нас нет «дедушкиных» часов, — не унимается он, и это правда.
Антикварные часы в углу комнаты совершенно неуместны, звук их тиканья отдается в моих ушах и, похоже, становится все громче.
— Адам, я серьезно. Тебе не кажется это удивительным?
— И да и нет. Вероятно, они просто почерпнули эту идею из того же источника, что и ты. Насколько я помню, ты купила все у одной компании, потому что получила пятидесятипроцентную скидку на распродаже? Ты влюбилась в фотографию спальни в их буклете и приобрела все это. Я точно помню счет по кредитной карте. Может быть, тот, кто владеет этим местом, сделал то же самое?
То, что он говорит, — правда. Я действительно была очарована картинкой в брошюре и купила почти все, что там было, несмотря на неадекватные ценники. Полагаю, это вполне возможно: тот, кто отремонтировал часовню, обладает таким же вкусом. Это место смотрится красиво, несмотря на слои пыли. Тут я замечаю, что в отличие от остальной части дома спальня безупречно чиста. Я даже чувствую запах полироли для мебели.
— Здесь убрано, — бормочу я.
— Конечно. Но это ведь хорошо?
— Все остальные комнаты были пыльными и…
— Может быть, нам стоит дома заменить наши настольные лампы на такие же? — не слушает меня Адам и зажигает один из старомодных подсвечников у кровати. В кармане у него нашелся коробок спичек, будто он знал, что они здесь понадобятся. Когда свечи начинают мерцать и отбрасывать тени по комнате, я не могу отделаться от мысли, что они выглядят позаимствованными со съемочной площадки «Рождественской песни». — Они, похоже, не слишком дорогие, выглядят старинными, но, скорее всего, современные, — комментирует он, поднимая подсвечник.
— Все это кажется таким… неаутентичным, точно мы снимаемся в фильме о нашей жизни и кто-то просто украсил декорации дешевыми копиями оригиналов.
— Я думаю, они классные.
— А я думаю, что они пожароопасные.
Я открываю другую дверь и нахожу ванную, которая совсем не похожа на нашу. Все чересчур обшарпанное, на стене и полу видны следы, полагаю, стоявшей здесь раньше ванны на когтистых лапах. То же самое было и внизу — никакой ванны, просто пустое место там, где она явно когда-то была. На кафельной плитке и раковине расползлась плесень. Когда я открываю краны, вырывается странный звук, но и только.