— Подозреваю, что трубы могли замерзнуть, — говорит Адам из спальни.
— Отлично. Я надеялась принять горячий душ, — отвечаю я, выходя, чтобы присоединиться к нему. Теперь комната освещена только свечами, и в ней действительно стало уютнее. Я замечаю, что он открыл вино и наполнил два бокала. Сейчас я хочу насладиться этим, так что иду опускать жалюзи, все еще немного напуганная тем, что кто-то может снаружи наблюдать за нами. Под окном есть старый радиатор, но он очень холодный, что объясняет, почему я мерзну.
— Я могу придумать и другие способы согреться, — улыбается Адам, обнимая меня за талию и целуя в шею.
Прошло много времени с тех пор, как я спала со своим мужем.
Все было по-другому, когда мы впервые оказались вместе — тогда мы не могли оторваться друг от друга. Но я уверена, что у многих пар семейная жизнь складывается похожим образом. Мысль о том, чтобы раздеться, наполняет меня ужасом, хотя это звучит глупо, ведь я так долго была замужем. Но мое тело выглядит далеко не так, как раньше.
— Я просто хочу освежиться, — говорю я, доставая кое-что из сумки, прежде чем удалиться в ванную. — Пока ждешь, проверь под кроватью, нет ли там призраков.
— А потом?
— А потом подожди еще.
Когда дверь закрывается, я снова начинаю чувствовать себя спокойнее. Больше контроля. Я притворяюсь, что не знаю, почему так нервничаю из-за близости с собственным мужем, но это еще одна маленькая белая ложь, которую я себе говорю. Так же, как и все. Я стою босиком на холодном кафельном полу в незнакомой ванной и смотрю на женщину в зеркале, затем отвожу взгляд и снимаю остальную одежду. Новая ночная рубашка из черного шелка и кружева, которую я купила специально для этой поездки, не преображает меня до неузнаваемости, но может помочь завести его. Разве это плохо — хотеть быть желанной для мужчины, за которого вышла замуж?
Я открываю дверь ванной, пытаясь выглядеть сексуально, вот только, оказывается, мне не стоило беспокоиться. Спальня пуста. Адам куда-то ушел.
Адам
Разве табличка «Не входить» не вызывает у всех желания посмотреть, что за ней скрывается? Меня всегда влекла опасность.
Я знаю, чтобы «освежиться», Амелии потребуется целая вечность, а мне скучно просто ждать. Поэтому я делаю глоток вина, затем выхожу обратно на лестничную площадку, чтобы посмотреть, не захочет ли Боб составить мне компанию. Но он уже дрыхнет. И храпит.
Вот тогда-то мне и бросается в глаза табличка «Опасно, не входить», и я просто не в силах удержаться и не дернуть ручку, на которой она висит. Будучи уверенным, что я не слишком рискую. Я уже знал, что две другие двери заперты, но, когда повернул ручку этой, она открылась. Не знаю, чего я ожидал, скорее всего, надеялся на нечто более захватывающее, чем узкая деревянная лестница, ведущая вверх к еще одной двери. Боб, открыв один глаз, ворчит на меня. Но любопытство убило кошку, а не собаку или человека, и теперь я действительно хочу знать, что находится там, где заканчиваются ступеньки.
Света нет, поэтому я беру из спальни свечу и начинаю подниматься. Одна скрипучая ступенька за раз. В полумраке чувствую, как что-то касается моего лица, и мое воображение тут же рисует крошечные пальчики, но это всего лишь паутина. Похоже, в этой части дома тоже давно никто не убирался. Предполагаю, что дверь наверху запретной лестницы обязана тоже быть запертой. Но это не так. Как только я открываю ее, сильный порыв ветра задувает свечу и чуть не сбивает меня с ног.
Колокольня.
Арктический воздух снаружи ощущается как пощечина, однако вид с вершины часовни потрясающий. Мне кажется, что отсюда можно увидеть весь мир — долину, озеро, горы вдалеке. Все это освещено огромной луной. Снегопад, наконец, прекратился, и облака разошлись, обнажив черное небо, украшенное звездами. Площадка с колоколом в центре, который значительно больше, чем кажется с земли, окружена четырьмя совсем невысокими белыми бортиками. Здесь нет безопасного ограждения и едва хватает места, чтобы обойти главную достопримечательность, но стоит рискнуть, чтобы насладиться видом на триста шестьдесят градусов со всех возможных ракурсов.
Когда я смотрю на ночное небо, мне кажется почти непостижимым, что оно всегда есть — настолько высоко и настолько волшебное. Мы все слишком заняты, глядя вниз, и забываем про звезды. Задумываясь обо всем, что в моей жизни, возможно, уже упущено, я грущу, но я планирую это изменить.
Достаю из кармана свой телефон, чтобы сделать снимок — телефон, который, по мнению моей жены, находится в Лондоне. Мне стало дурно, когда я увидел, что перед отъездом она достала его из бардачка машины и спрятала в доме. Я почувствовал себя еще хуже, когда она солгала, обвиняя меня в том, что это я забыл его. Она вела себя странно в течение нескольких месяцев, и теперь я уверился, что мне это не почудилось.
Недавно Амелия ходила к финансовому консультанту. Она рассказала мне об этом уже после своего визита. Заявила, что я потратил слишком много времени, беспокоясь о прошлом, и что она хочет лучше подготовиться к будущему. Поначалу я не понял, что она имела в виду свое будущее, а не наше. Какое еще может быть объяснение тому, что она оформила страховку жизни на мое имя и попросила меня подписать ее пару недель назад, думая, что я пьян?
— Я просто считаю, что мы в том возрасте, когда нам нужно планировать наперед, — сказала она после одиннадцати часов, в вечер накануне рабочей недели, уже держа наготове ручку.
— Мне всего сорок.
— А вдруг с тобой что-нибудь случится? — настаивала она. — Я не смогу на свою зарплату позволить себе самостоятельно платить за особняк в Хэмпстед-Виллидж. Боб и я станем бездомными.
Пес, услышав свое имя, посмотрел на меня так, точно был в этом замешан.
— Ты не останешься без крыши над головой. В худшем случае тебе, возможно, придется сократить…
Она покачала головой, не желая слушать, и протянула мне ручку. Я подписал документы, потому что слишком устал, чтобы спорить, и потому что моя жена — одна из тех женщин, которым трудно сказать «нет».
Возможно, потому, что ее родители умерли в тот момент, когда она родилась, или из-за всех тех печальных ситуаций, с которыми она сталкивается на работе почти каждый день, но Амелия думает о смерти больше, чем я считаю нормальным. Или даже здоровым. Особенно сейчас, когда она, кажется, так озабочена моей.
Моя жена что-то замышляет, я в этом уверен. Просто не знаю, что именно.
И у меня нет кризиса среднего возраста.
Это то, в чем она продолжает в последнее время меня обвинять.
Подозреваю, что каждый достигает возраста, когда начинает задумываться над тем, чего он достиг в своей жизни. Правильный ли сделал выбор. Я считаю, что рассказывать истории — важно. Они напоминают нам о нашем прошлом, обогащают наше настоящее и могут предсказать наше будущее. Я в этом уверен. А еще слова, которые я написал, — это все, что останется от меня, когда я уйду.
В киношном бизнесе вся слава достается актерам и режиссерам, и большая часть моей карьеры была потрачена на адаптацию чужих романов, но именно мои слова вы слышите, когда смотрите телешоу или фильм, над которыми я работал. Мои! Я даже не дочитал книгу, которую меня попросили адаптировать в прошлом году. Я решил, что — так или иначе — созданная история будет принадлежать мне. Продюсер шоу тогда сказала, что моя версия понравилась ей больше, чем роман, и я был в восторге. Недолго. Поскольку она тут же попросила внести изменения, потому что именно так всегда поступают эти люди. Я подчинился и отправил исправленный вариант. Затем и режиссер попросил внести изменения, потому именно так всегда поступают и эти люди. Через несколько месяцев даже один из актеров попросил внести изменения, потому что, конечно же, актеры знают персонажей, придуманных мной, лучше, чем я. В результате, хотя я был уверен, что мой третий или четвертый вариант намного лучше их окончательной версии, я внес изменения, поскольку, если бы я этого не сделал, меня бы уволили и какой-нибудь придурок заменил бы меня. Потому что именно так происходит в этом бизнесе.
Моя жизнь похожа на мою работу — люди всегда хотят меня изменить. Все началось с моей матери. Когда отец ушел, она работала в больнице в две смены, чтобы вырастить меня и сохранить крышу над головой. Мы жили на тринадцатом этаже многоквартирного дома в муниципальном районе Южного Лондона. У нас было немного, но нам всегда хватало. Она часто отчитывала меня за то, что я слишком долго смотрю телевизор, пока она на работе, — говорила, что у меня глаза станут квадратными, — но это было максимально безопасное занятие из всех возможных. Она предпочитала, чтобы я читал, что я и делал. На мой тринадцатый день рождения она подарила мне тринадцать книг. Это были специальные издания авторов, которых я любил в детстве, и они до сих пор хранятся у меня на маленькой полке в домике, где я пишу. Она подписала первое издание моего любимого романа Стивена Кинга: «Наслаждайся историями из жизни других людей, но не забывай жить своей собственной».
Она умерла три месяца спустя.
Я бросил школу, когда мне исполнилось шестнадцать, потому что так сложились обстоятельства, но я всегда был полон решимости заставить ее гордиться мной. Все, что я делал с тех пор, было направлено на то, чтобы попытаться стать тем, кого она не хотела бы изменить.
У меня была вереница подружек, которые тоже безуспешно пытались переделать меня, пока я не встретил свою жену. Впервые в своей жизни я нашел кого-то, кто любил меня за то, что я просто есть, и ничего не хотел во мне менять. Наконец-то я мог оставаться самим собой и писать свою собственную историю, не боясь, что меня бросят или заменят. Может быть, именно поэтому я так сильно любил ее в самом начале. Но брак трансформирует людей, нравится им это или нет. Вы не можете собрать яйцо, если уже взбили его в омлет.
Я пытаюсь выбросить негативные мысли из головы и сосредоточиться на открывающемся виде. Находясь так высоко, вспоминаю о детстве, проведенном на тринадцатом этаже. По ночам, когда не мог заснуть (в квартире были тонкие стены), я открывал настежь окно своей спальни и смотрел в ночное небо. Больше всего мне запомнились самолеты — я ведь никогда не летал. Я считал их и представлял людей, достаточно умных, достаточно удачливых и достаточно богатых, чтобы иметь возможность куда-то улететь, в отличие от меня. Даже тогда я чувствовал себя в ловушке. Из окна многоквартирного дома в Лондоне передо мной разворачивалась совершенно иная картина, а сейчас здесь насколько хватает глаз нет ни зданий, ни вообще каких-либо признаков жизни, и все покрыто снегом, залитым лунным светом. Мы действительно одни, чего Амелия и добивалась.