Подруга ушла, а ты молча с ужасом наблюдал за мной. Я протащила дерево, которое на тот момент уже стало больше меня, через парадную дверь и поднялся по лестнице, царапая стены и оставляя за собой след из грязи и сломанных веток. Затем я бросила его на кровать, где вы с ней развлекались, и запеленала в простыни, как ребенка.
— Я сделаю все, что ты захочешь, чтобы исправить это. Консультация психолога? Отпуск? Мы могли бы поехать в Шотландию, как в наш медовый месяц? Что угодно! — твердил ты, пока я собирала сумку. Но я не уверена, что сейчас нас что-то может спасти. А ты?
Твоя жена. ХХ
Амелия
Адаму никак не удавалось сложить вместе все частички головоломки.
Он разглядывал спальню маленькой девочки, где повсюду красовались малиновки, и выглядел, как потерянный ребенок. Пока я не взяла его за руку и не вывела обратно на лестничную площадку. Мы остановились на вершине винтовой лестницы, и я указала на последнюю фотографию в рамке, висящую на стене.
— Кто это? — недоумевает он, хотя я совершенно уверена, что он уже должен был догадаться. Слепота на лица не может помешать кому-то увидеть правду.
В спальне начинают бить «дедушкины» часы, и мы оба подпрыгиваем… Мне казалось, они остановились.
— Это ты, — говорю я. Мы вдвоем изучаем изображение: дорогой костюм, который он надел на свадьбу, конфетти на его плечах, свадебное платье, кольца, счастливые улыбки… и еще один человек в кадре. — А еще Генри, стоящий на заднем плане. Мы оба знаем, что он не мог быть приглашен на это бракосочетание. Но он был там — судя по всему, стоял на улице перед загсом. И тот факт, что фотография висит на стене рядом с семейными портретами, доказывает, что он считал тебя кем-то большим, нежели просто сценаристом, который адаптировал его книги.
Адам все еще не понимает.
Это будет нелегко. Но мой муж обязан узнать правду сейчас, и я должна стать тем, кто откроет ее.
— Женщина на свадебной фотографии — не я.
Адам
— Что ты имеешь в виду? — растерянно спрашиваю я, уставившись на фотографию жениха и невесты, лиц которых я не вижу.
— Это фото с твоей первой свадьбы. Когда ты женился на Робин.
Мы оба молча продолжаем стоять на лестнице. Такое чувство, что мы остаемся в этом замороженном положении бесконечно долго, пока я пытаюсь переварить сказанное Амелией.
— Я не понимаю…
— Само собой, — усмехается она. — Думаю, что, хоть ты и был женат на ней целых десять лет, она никогда не говорила, что является дочерью Генри Винтера. Полагаю, она и есть та маленькая девочка, в чью спальню мы заходили.
Я не отрываясь смотрю на свою вторую жену, пытаясь понять по ее лицу, не розыгрыш ли это. Но снова перед глазами все закручивается, как на картине Ван Гога, и я хватаюсь за перила, чтобы не упасть.
— Это безумие. Этого не может быть!
Амелия качает головой.
— Я знаю, что ты этого не видишь, но три снимка на стене — те, что пропали вчера, — принадлежат твоей бывшей жене. На этой вы с Робин в день свадьбы, с Генри, случайно попавшим в кадр. — Она указывает на следующую фотографию. — Здесь Робин, когда она была подростком, в лодке, ловит рыбу на озере Блэкуотер. А это, — она кивает в сторону последнего снимка, — маленькая девочка, похожая на Робин, сидит на коленях у Генри и читает книгу, а он курит трубку.
Мой разум мечется туда-сюда во времени, и я высказываю свои мысли вслух:
— Этого не может быть. Генри бездетен…
— На надгробии на кладбище написано другое.
— Робин никогда не хотела говорить о своей семье, особенно об отце. Она сказала, что они отдалились друг от друга…
— Я в этом не сомневаюсь, но предполагаю, что есть вполне конкретная причина, по которой жена никогда не говорила тебе, кто она такая.
Я снова изучаю лица на фотографиях, но даже теперь, когда я знаю, что искать, все они выглядят одинаково.
— Я знаю, что ты не можешь увидеть это сам, так что тебе придется довериться мне, — произносит Амелия. Но после того, как она соблазнила меня, мужа своей лучшей подруги, я ей не слишком доверяю. — Говорю тебе: все эти фотографии принадлежат твоей бывшей жене. Те, на которых она изображена маленькой девочкой, выглядят точной копией тех, на которых Генри изображен маленьким мальчиком. Сходство поразительное. Они могут быть близнецами, разделенными четырьмя десятками лет… или, возможно, самое время принять, что Робин — дочь Генри.
Ее слова ощущаются как серия пощечин, щипков и ударов. Все сказанное не укладывается в голове, но я начинаю верить в то, что говорит Амелия.
— Не понимаю, почему ни один из них не сообщил мне нечто настолько важное, — мямлю я, ненавидя жалкий звук собственного голоса. Возможно, я неспособен видеть красоту снаружи, но Робин была самым красивым человеком внутри. Я чувствовал это всякий раз, когда мы находились рядом. Все остальные тоже сознавали это, едва знакомились с ней: она была такой хорошей, искренней и честной. Я не могу представить, чтобы она лгала мне о чем-то, не говоря уже о чем-то столь существенном.
— Может, имелась веская причина, по которой ни один из них не хотел, чтобы ты знал? Как вы вообще познакомились? Как возникла идея экранизировать книги Генри Винтера? — спрашивает Амелия.
Я вспоминаю тот счастливый день, когда мы с Робин еще жили в паршивой квартире в подвале в Ноттинг-Хилл. Тогда у нас было так мало… и вместе с тем гораздо больше, чем у меня есть сейчас. Мы были родственными душами, которые пережили трудное детство и были одиноки в этом мире, пока не нашли друг друга. Робин всегда верила в меня и мою работу, несмотря ни на что. Она верила в меня, когда никто другой не верил, и всегда была рядом, когда я нуждался в ней. Всегда. Никогда не требуя ничего взамен. Я чувствую, как Амелия смотрит на меня, ожидая ответа.
— Когда я сидел без работы, неожиданно позвонил мой агент и сказал, что Генри Винтер пригласил меня на встречу в его лондонской квартире.
Когда я произношу это, одно из моих самых счастливых воспоминаний стирается.
— Это нормально?
Сначала я не отвечаю. Мы оба знаем, что так не бывает.
— Ну, его агент умер совершенно неожиданно…
— От чего?
— Я не помню… Но это шокировало. Его агент был довольно молод.
— Забавно, как люди, встающие между тобой и Робин, внезапно умирают или исчезают.
— Что это значит?
— У нее было не так уж много друзей.
Она в них не нуждалась. У нее был я, и, правильно это или неправильно, я был всем, чего она хотела. И я принимал это как должное.
— У нее не было проблем с тем, чтобы заводить друзей, — говорю я, отдавая себе отчет, что сейчас защищаю бывшую жену. — Робин всем нравилась. Просто она редко отвечала им взаимностью. Она очень подружилась с Октобер О’Брайен, когда мы работали вместе…
— Октобер умерла. На кухне есть ящик, полный газетных вырезок о ней.
— Ты не можешь всерьез думать, что… там было самоубийство. Робин дружила и с тобой! Она устроила тебя на работу в «Баттерси», когда ты был волонтером, она была добра к тебе, доверяла…
— Речь не обо мне. Могла ли та неожиданная встреча с автором международных бестселлеров произойти потому, что ты жил с его дочерью? — спрашивает Амелия, словно высказывая вслух мои личные страхи. — Получается, что те десять лет, что ты был женат на Робин, ты был зятем Генри Винтера. И просто не знал об этом.
— Боб, — шепчу я.
— Что — Боб?
— Он был собакой Робин. Она взяла его в «Баттерси», любила, словно ребенка. Если он у нее, то, по крайней мере, мы знаем, что он в безопасности.
— Ты действительно думаешь, что она стоит за всем этим? — напрягается Амелия.
— Кто же еще? Самый важный вопрос в настоящее время — почему мы здесь и почему сейчас? Если она хотела отомстить, то почему так долго ждала? Чего она хочет? Зачем обманом заманивать нас в Шотландию?
— Не знаю, она твоя бывшая жена.
— Она твоя бывшая подруга. Ты говорила, что, когда выиграла, в электронном письме, сообщавшем о призе, было сказано, что можно приехать только в эти выходные. Так? — уточняю я.
Она пожимает плечами.
— Ну да. Интересно почему? Что такого особенного в этих выходных?
— Понятия не имею. Какое сегодня число?
Амелия смотрит в свой телефон.
— Суббота, двадцать девятое февраля. Это високосный год, я даже не обратила внимания. Это что-то значит?
— Да, — бормочу я. — Это годовщина нашей свадьбы.
Она выглядит смущенной.
— Но мы же поженились в сентябре…
— Не нашей. День, когда поженились мы с Робин.
Робин
Робин помнит, как уходила из лондонского дома в тот день, когда обнаружила Адама и Амелию в своей постели. Она помнит про магнолию. Помнит, как сняла кольцо с сапфиром, некогда принадлежавшее матери Адама, и обручальное кольцо и оставила их на кухонном столе. Остальное в лучшем случае размыто. Она схватила сумку, несколько любимых вещей, затем села в машину и просто уехала. Она не знала, что ей делать, куда идти — ей просто требовалось убраться подальше, подальше от них, как можно быстрее. Ее самой большой ошибкой было оставить Боба. Единственные люди, которые не испытывают сожалений, — это обманщики.
Именно тогда позвонил Генри. Сообщил, что умирает, и попросил вернуться домой.
Робин много лет не разговаривала со своим отцом, но в тот момент, казалось, все звезды сошлись и привели ее обратно в дом, из которого она сбежала в детстве. По правде говоря, ей больше некуда было идти.
Она до сих пор помнит, как Амелия впервые появилась в «Приюте для собак Баттерси» в качестве волонтера. Одинокая серая мышка, которую Робин пожалела точно так же, как жалела всех брошенных животных, которые там оказывались. Она помогла Амелии устроиться на постоянную работу и наладить жизнь, стала ее другом, а взамен эта женщина украла у нее мужа. Сейчас она выглядит совсем по-другому — со своими светлыми волосами, модной одеждой и бывшим мужем Робин под руку. Но, как бы ужасно ни было предательство подруги, поначалу Робин винила именно Адама. За все.