ды и снова проваливался в беспамятство.
Придя в сознание, почувствовал себя вроде бы крепче и подумал о том, что надо отстегнуть флягу и выпить глоток спирта. Он стал поворачиваться на бок, глухо охнул, ощутив, как нестерпимо опалило болью.
«Всё… — подумал таежник. — Отгостил я на земле…»
Но тут же злоба и возбуждение сильно плеснули в душу, и он даже заскрипел зубами от ужасной мысли, что его убили на самом взлете молодой жизни.
«Катька или Дин?» — пытался он сообразить, задыхаясь от жажды и жара.
Вскоре опять утратил сознание, а, оклемавшись, увидел широкий свет, услышал посвист птиц где-то там, у Шумака.
Надо было непременно хлебнуть из фляги, он верил, что спирт вернет силы, даст возможность перенести беду и уцелеть. И стал перебирать пальцами по бедру. Со стороны могло показаться, что это пять гусениц, изгибаясь, медленно и тяжко ползут по залитой кровью одежде.
Наконец удалось дотащить руку до алюминиевой посудинки. Хабара, бледнея от напряжения и грызя губы, поволок ее к лицу.
Глотнув хмельного, уронил флягу и не то заснул, не то снова потерял сознание.
Когда открыл глаза, увидел над головой Большую Медведицу, вблизи от нее — еще малый ковшик, дрожавший меж облачков. Ходил тихий сон по ельничкам, по кедровничкам, ухмылялась толсторожая луна на маковке горы, простукал, кажется, над головой да и стих легкий громок.
Потом опять брызнул в глаза день. Было светло и жарко, по лицу ёрзали какие-то насекомые, может, муравьи, а может, и черви, и Хабара беззвучно заплакал от пустой ярости и душевных обид.
Ему казалось: из ран продолжает изливаться кровь, и он мутно подумал — надо найти кровохлёбку, или корень лапчатки, или пастушью сумку, отвары и настойники из них хорошо держат кровь. Еще он вспомнил, что годятся сок свежей крапивы и водяной перец, если в цвету, и еще что-то, какие-то травы… Но всё же у него хватило ума сообразить, что это только мечта, грезы, желание, и ничего нельзя сделать.
После этого он много раз был в беспамятстве, а однажды, очнувшись, вдруг увидел над собой огромные, синие, удивленные глаза Кати.
Она разре́зала узким охотничьим ножом одежду на раненом и, заметив, что он пришел в сознание, вспыхнула от радости.
— Господи, жив! — крикнула Кириллова. — Скорей, Андрюша!
Гришка посмотрел на женщину безучастным взглядом, спросил, трудно шевеля губами:
— Ты убила, Катя?
— Молчи! — закричала она Хабаре. — Молчи бога для!
И сказала, будто малому ребенку, успокаивая:
— Ты сильный, Гриша… На те заживеть…
Андрей приподнял Хабару. Катя осторожно сняла с раненого остатки рубахи и, порвав их на лоскутки, стала перевязывать артельщика.
— Ты убила? — снова спросил он.
Кириллова пристально посмотрела на Хабару, сузила глаза от гнева.
— Блюди язык за щеками… Дурак!
— Значить, Дин… — с видимым облегчением выдохнул Гришка. — Экой поганец.
Помолчав немного, попросил:
— Ты глянь, чё у меня за спиной.
— Потом… потом… — проворчала Катя. — Нашел час в барахле копаться.
— Нет… ты тотчас… теперь же…
— Ах, беда… — расстроенно отозвалась Кириллова, открывая понягу. — Ну, чё тут?.. Топор… махорка… крючки под рыбу… Больше ничё…
— Ты взглянь, как следует… Нешто слепая… Самородки ведь… И листок с крестиками… твой…
Катя покачала головой, кинула Андрею:
— Бредить… Господи, кто ж его так?
Они соорудили из палок и шинели Россохатского носилки и, закатив на них Хабару, понесли его к зимовью.
До избы добрались к вечеру.
Было уже совсем темно, когда появился Дин. Увидев Гришку, спеленутого тряпками, он побледнел и насупился.
— Чиво такое?
— А я знаю! — огрызнулась Кириллова. — Ты искал, и мы тоже. Вот — нашли.
Андрей процедил сквозь зубы:
— В упор били, сволочи! Гарь от выстрела на груди…
Дин немедля стал готовить настойку из зверобоя, потом бросился разводить очаг, чтоб сварить горицвет и промыть рану. Велев молодым людям ложиться спать, он запалил светильник и сел у нар.
Кириллова и Россохатский вышли из дома.
— Думаешь, Дин? — спросила женщина шепотом.
— Не знаю. Но больше некому… А может, кто и шатается рядом. Всяко бывает.
Они долго сидели на траве и молчали. Катя, не глядя на Андрея, спросила:
— Не забыл, чай, как я с Хабарой уходила? Не гулять шли.
И Кириллова, стараясь не упустить мелочей, которые ей теперь, бог знает почему, казались значительными, поведала о том, что случилось в тот горький вечер.
Россохатский молча выслушал женщину, затоптал цигарку, поднялся на ноги.
— Пойдем спать. Теперь ничего не придумать.
Они улеглись в Катином углу, чтоб не тревожить раненого и, отвернувшись друг от друга, закрыли глаза. Но так и не смогли уснуть до утра.
Как только в окошко пробились лучи солнца, Хабара открыл покрасневшие глаза. Заметив рядом с собой Дина, облизал губы, спросил:
— Ты убил, старик?
— Твоя глупо говоли, — рассердился китаец. — Дина — чесна человека…
— А зачем за мной таскался, варнак?
— Твоя тепель нет ума, — не меняя тона заявил Дин. — Твоя будешь здоловая — тогда сплоси…
— До костей обобрал, — прохрипел артельщик. — Экой мизгирь!..
Катя, подживив огонь и вскипятив чай, сменила старика у носилок. Она ободряюще улыбнулась Хабаре и приказала китайцу:
— Ложись. Догляжу за ним.
Дин неохотно забрался на нары, долго ворочался, кашлял и вздыхал. Но вот затих, будто не заснул, а затаился.
Спал он беспокойно и душно, вроде не хватало воздуха, но вскоре успокоился, и даже неясная улыбка тронула его сухие губы.
Дину снились шумные, пестрые улицы Сингапура, не Пекина и не Харбина, а именно Сингапура, города-перекрестка, о котором он столько слышал и столько мечтал. Китаец видел себя в маленьком кабинете ресторана, с в о е г о ресторана, и хмыкал в забытьи от удовольствия.
Проснувшись, долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, где в его теперешней жизни корешки этого приятного видения. Но тут же вспомнил о Хабаре и поспешил встать.
Спрыгнув с нар, увидел заплаканные глаза женщины и хмурое лицо Россохатского.
— Помер Гриша, — не глядя на старика, пробормотала Катя. — Хоронить надо.
— Ладына, — кивнул китаец. — Однако раньше будем бога молити.
Он отошел за баньку, кому-то кланялся и что-то шептал, а вернувшись, взял лопату и отправился рыть могилу неподалеку от места, в которое так недавно положили Дикого.
Когда у Шумака вырос второй холмик, Дин аккуратно вытер лопату травой, сказал, нервно подергивая себя за бородку:
— Надо шибко много смотли клугом… Где-то близко ести плохая люди… Сильно плохая люди, Катя!
Эта внезапная встреча произошла в тот день, в конце которого, один за другим, с небольшим перерывом, прозвучали два выстрела в тайге.
Дин продвигался к реке, внимательно разглядывая следы Хабары, когда вдруг почувствовал на своем затылке пристальный взгляд человека или зверя.
Не подавая вида, что заметил опасность, старик продолжал ровно шагать к Шумаку и, мгновенно метнувшись за кедр, обернулся.
В десяти шагах от него, за мешаниной стланика, стоял Лю.
Молодой человек зарос бородой, одежда его висела клочьями, и голенища русских яловых сапог скоробились от грязи.
Лоб, уши, грязные кисти рук — это было видно даже на расстоянии — вспухли от укусов гнуса, узкие глаза покраснели и слезились, будто пришелец только что отошел от дымного костра.
— Нихао, ланжэнь! — кинул Лю вполголоса, и на его лице, как судорога, мелькнула усмешка. — Яо синдун, буяо дэндай[62]. Не так ли?
— Я пока не найди, — сухо отозвался Дин, пытаясь скрыть волнение, вызванное непредвиденным появлением соплеменника. — Тут шибко тлудно, господина Лю.
— Чжэ цзего хэй ши бухао-ди[63], — проворчал нежданный гость. — Хозяин очень недоволен, старик.
— Эта земля — ести майфу[64], — сморщился Дин. — Я живу здесь шэн сы мо цэ[65] — и все равно ничего не найди. Цзэньян бань?[66]
Лицо Лю потемнело совсем. Он свернул папиросу, закурил, сказал устало:
— Ты желаешь меня обмануть, старик. Твои следы то и дело — сверху следов артельщика. Однако и он ходил за тобой. Зачем это? Значит — запах добычи.
Молодой человек приблизился к Дину, затоптал окурок, закидал его рыхлой землей, сообщил:
— Хабара ушел к Шумаку. Я знаю, где искать. Идем быстро.
Они направились к реке. Старик шагал необычно — волочил ноги, натыкался на ветки, и тревожные мысли не покидали его.
Дин понимал, каких усилий и риска стоила Лю Джен-чану дорога к Шумаку.
Значит, Куросава не верит артели и послал парня приглядеть за ней. А может, Лю отправился сам, плюнув на японца? Мальчишка умеет ловить удачу, и стрелять он тоже наловчился, злобный собачий сын! Теперь, притащившись в тайгу, в этот забытый богом угол, он постарается добиться своего или уберет с дороги ненужного уже ему старика.
А ведь Дин чувствовал, что стои́т на пороге фарта, что вот-вот найдет Золотую Чашу, и жизнь полными пригоршнями заплатит ему за все лишения долгого века. С Хабарой можно будет столковаться, а нет — так обмануть или убить его, и тогда мечта о Сингапуре, о покое и почете станет ощутимой, как золотой слиток. И — на́ тебе! — в это самое время появляется Лю.
Грустные мысли до такой степени расстроили Дина, что уже казалось: в теле иссякли последние силы и ноги передвигаются только волоком.
Дин с ненавистью рассматривал затылок и спину Лю, прикрытую понятой, — и вдруг усмехнулся: даже такие крепкие спина и затылок не выдержат удара топором или одного-двух выстрелов.
Это немного успокоило старика.