— Нет! — покачал головой Варна. — Нельзя пачкать рук. Отправим в Иркутск. Там его могут знать.
Потом долго рассматривал золото, вынутое из поняги и в удивлении покачал головой.
— Что такое? — поинтересовался Вараксин.
— Занятные самородки. Все окатаны. Я не знаток золота, но одно из двух: или это дело рук человека, или все камешки — из воды.
Доставить арестованного в губернский город поручили Коренькову и Шубалину.
Когда выехали за околицу, Лю сказал:
— Здравствуйте, господа? Могу ли я говорить?
Зосима усмехнулся.
— Здесь не все господа. Есть и хорошие люди.
Лю Джен-чан повернулся к Шубалину, произнес шепотом:
— Цяньби… У меня есть цяньби, парень. Ты можешь чжэн-ди цянь хэнь до… Мне нужна цзыю[74], земляк.
— Чё он бормочет? — полюбопытствовал Кореньков.
— Она говоли — деньги давай. Она — глупая люди.
— А-а, деньги! — Зосима понимающе кивнул. — Добрая штука. Одначе, на них головы не купишь.
Он подсел к связанному арестованному вплотную, кинул, свертывая папиросу:
— Ты свое отплясал, милейший. Смирно сиди.
— Ладно, — поморщился Лю. — Только не болтай, ради бога, и не тычь меня штыком в бок. Видно, и в самом деле, отходил по этой земле бедный китаец Ван.
ГЛАВА 25-яЧЕЛОВЕК В АНГЛИЙСКОМ ФРЕНЧЕ
Варна долго уговаривал Степана не отправляться на охоту далеко. Чекист полагал, что начальник отряда все-таки плохо знает тайгу, может запутаться и даже погибнуть в глуши.
Но Вараксин лишь ухмылялся. Наконец сказал вполне серьезно.
— Сегодня — овсянка, завтра — овсянка, бойцы — не кони, ей-богу. Грешно жить в лесу и не отведать дичи. — Вздохнул. — Обалдею вовсе, коль не ублажу душу.
Ян Андреевич, разумеется, понимал товарища. Деятельный и подвижный, привыкший за годы войны к постоянному риску и бурной смене событий, уралец явно тяготился размеренной и в общем-то спокойной жизнью на рубеже.
Без малого год минул с той поры, когда отряд появился на границе. За это время не случилось никаких особых происшествий, если не считать поимки небольшой группы офицеров, пытавшихся перейти Иркут, да вот еще задержания китайца-уголовника, отправленного недавно в город.
Нет, прохлаждаться Степану, понятно, было некогда: он занимался с людьми военным и политическим делом, готовил хозяйство к зиме, заводил связи с таежниками.
Как-то в штабную избу постучались братья Леоновы.
Старший, Евсей, войдя в горницу, не то кивнул, не то поклонился.
— За дверью — Васька. Брат. Пустишь?
— Зови.
Евсей вышел в сени и вернулся с младшим Леоновым. Большак вел Ваську за руку, точно мальчонку, и это вызвало у Степана мимолетную улыбку.
Евсею было сорок или сорок пять лет — видать, вдвое больше, чем меньшому.
Лохматые низкорослые кряжи, они удивительно походили друг на друга. Аспидно-черные бороды, мрачные глаза с синеватыми белками, чуть приплюснутые носы были у братьев совершенно похожие, точно выделанные по одной мерке.
— Садитесь, — кивнул Вараксин на лавку. — По делу или так?
Евсей, не отвечая, достал из кармана трубку, набил табаком, спросил:
— О Леоновых слыхал, нет?
— Слыхал, — сказал Вараксин, припоминая, что кыренцы не раз говорили ему о братанах. Леоновы и летом и зимой пропадали в тайге: мыли песок, били соболя и медведя, а в худую пору и белковали. Они надежно изучили тропы и реки Восточного Саяна, знали повадки всякого зверя, попадали в лесные пожары, голодали. Однако ничто не могло отвадить сибиряков от тайги, и братья снова исчезали в горах.
Евсей поджег табак в трубке, молвил, обкипая дымком:
— Мы — шабры, командир. И оттого жить по-соседски должны. Так?
— Верно говоришь, — согласился Вараксин. — Нам без народу границу не устеречь, да и вам без нас, полагаю, худо.
— Столковались, значит, — заключил большак и поинтересовался без всякой паузы: — Припасу дашь?
— Пороху, что ли? — подивился Степан тому, как круто переломил разговор старший Леонов.
— И пороху, и дроби, и пуль, коли не жаль.
Он снизу вверх посмотрел на рослого командира, добавил:
— Не просто так. Даром — нехорошо. Дичью уплачу, или золотишком, или еще как… А то на лесованье пойдешь, так я тя по любой тропе проведу.
— Добро, — согласился Вараксин, — дроби и пороху дам. Боевые патроны не могу. Не положено.
— И на том благодарствую, паря.
Евсей некоторое время молчал, посасывая дым из трубки, и внезапно полюбопытствовал:
— Слыхали мы с Васькой: китайца вы загребли. И самородки, сказывают, взяли у ходи. Можно верить людям?
— Можно, — неохотно отозвался Степан.
— Ага. А не вякал тот ходя, откуль золотишко?
— Нет.
— Мы с Васькой весь век по золотцу стараемся. Любопытствуем, стало быть, откуда окатыши. Но ежели о том нельзя — молчи. — Прощаясь, сказал Вараксину: — В тайгу пожелаешь — покличь. Отказу не встретишь.
Знакомством с такими людьми пренебрегать не следовало, и Степан написал бумажку, чтоб Леоновым на складе выдали порох и дробь.
Братья ушли.
Теперь Варна, знавший о визите таежников, посоветовал Вараксину взять проводником на охоту Евсея или Ваську.
Начальник отряда подумал, поскреб в затылке, отказался:
— Сам пойду, либо кого из своих возьму.
— Отчего ж?
— Да так… — неопределенно отозвался Степан.
— А может, все же останешься? — попытался еще раз отговорить товарища Варна. — Дел у нас выше ворота.
— Нет, пойду, — не согласился Вараксин. — На сутки всего.
Чекист внимательно посмотрел на приятеля и вдруг подумал, что война давно минула, что нельзя людям годами жить одной службой, что непременно нужен человеку отдых, отдушина, игра для души.
— Бог с тобой, иди, потешь себя, — вздохнул Варна, — однако всё равно одного не пущу.
Степан весело подмигнул чекисту, пробасил что это — совсем другое дело и сообщил: все продумано, в Саян с ним пойдет Зосима Кореньков. Еще добавил: на лесованье отправится за Монды.
Вараксин в тот же день, заложив в тачанку штабных лошадей, выехал на заставу.
В Мондах отдыхать не стал. Уже смеркалось, когда они вдвоем с Кореньковым вышли на запад по Иркуту. За спиной у Степана темнел карабин, а для Зосимы сыскали в селе дробовик-курковку.
Зосиме Авдеевичу тоже хотелось побаловаться охотой, и промысел у них пошел не то, чтобы добычливо, но достаточно весело.
К полной темноте старик сшиб двух глухарей-петухов, и одним они поужинали, разложив костер в невысокой пещере.
У них был такой уговор: Степан бьет зверя, а Зосима — птицу. И потому на утренней зорьке Кореньков даже не вскинул ружье, когда с одного из отстойников перелетела на соседнюю скалу маленькая зубатая кабарга.
Олешек был еще в полете, когда прогремел карабин Вараксина. В следующий миг Степан передернул затвор, но кабарожка исчезла.
— Шерсть, стало быть, тут, а мясо улетело, — беззлобно пошутил Зосима.
Страшно негодуя на себя за промах, Вараксин тем не менее уверял старика, что этого самого плевого олешка он-таки подшиб, но не слишком сильно. И если б Кореньков не был такой лентяй, какой есть, то они могли бы пройти еще немного и подобрать животное.
Таежник молча ухмыльнулся, чем еще больше распалил душу командиру.
Вараксин совсем возмутился, буркнул, что бес с ним, с Зосимой, а он, Степан, идет искать подранка. Молчком ругая себя за усмешку, какую допустил в отношении уважаемого человека, Кореньков поплелся вслед за взъерошенным Степаном делить шкуру неубитого зверя.
Они отмерили версту, потом пять, но никаких признаков крови не заметили. Зосима понимал, что искать олешка в тайге — всё одно, что удить рыбу в колодце, однако шел за начальством, не желая ссориться.
— Ну, буде, командир, — проворчал старик, когда уже стали гудеть ноги. — Чё попусту тайгу топтать?
Но Вараксин ничего не отвечал, и брови на его запотевшем лбу сошлись к переносью.
Ночевали на полянке, в заветерье. Не разжигая костра, поели всухомятку и улеглись спиной друг к другу убивать время до утра.
На рассвете Кореньков, уверенный, что командир остыл за ночь, спросил:
— Ну, теперича назад пойдем, Степан Григорьич?
— Чего?! — вскипел Вараксин. — Я тебе говорю — подбил, а ты надсмехаешься!
— Да не шучу я! — тоже рассердился Зосима. — Одначе, сколько ж можно ходить по-пустому?
Степан внезапно попросил:
— Ну, еще маленько, голубчик… Ей-богу ж зацепил!
И Зосима, мотая сухонькой головой, сердясь и посмеиваясь одновременно, снова потащился за начальником вблизи Иркута.
Они не прошли еще и полверсты, когда Степан, издав победный крик, свернул с тропы и бросился в кедровый стланик.
— Вот он! — закричал Вараксин озадаченному Зосиме. — А тоже корил, старый хрыч!
Легко пробежав десяток шагов, Степан подскочил к кустам. И вдруг отпрянул, широко открыв глаза.
Перед ним, раскинув руки, лицом вверх, лежал потемневший тощий человек в измызганном английском френче.
Степан растерянно сказал подоспевшему Коренькову:
— Вон чего мы с тобой налесовали, старик. Беляк. Мертвый, надо полагать.
Зосима опустился на колени, прижал ухо к груди офицера, протянул неуверенно:
— Будто бы постукивает… сердце-то… Не помер, выходит. Постой малость — оживлю.
Старик достал из чехла нож, острым концом разжал офицеру зубы и потихоньку стал лить спирт из фляги. Человек глухо застонал, но глаз не открыл.
— Носилки ладить надо, — проворчал таежник. — Он легонький, беляк-то, унесем как-никак.
— Ну его к черту! — поморщился Вараксин, понимая, что охота вконец загублена. — Стану таскать всякую падаль. Поищи, может, документы какие…
Кореньков порылся в карманах офицера и подал Вараксину книжечку в картонной обложке и несколько темно-желтых камешков и лепешечек.
— Самородки, — пролепетал он, обеспокоенно покачивая головой. — Такие ж, как у китайца. У того, что на Иркуте взяли.