— Кириллова! Екатерина Кириллова! Кто? — прокричал он в ухо женщине.
— Что «кто»? — спросила регистраторша, недовольно отстраняя его от себя. — Кто родился, не так ли?
— Да.
— Одну минуту.
Женщина, не спеша, раскрыла толстую конторскую книгу и стала медленно водить пальцем по ее записям.
Она нерасторопно листала страницы, близоруко изучая каждую строчку на каждой странице.
Андрею казалось, что он сейчас рухнет на пол от возбуждения, усталости, злости на эту дрянную старуху.
Наконец женщина убрала палец, захлопнула книгу и подняла на Россохатского равнодушно-удивленные глаза.
— Нет.
— Что «нет»?
— Кирилловой нет. Не поступала к нам.
Андрей в упор смотрел на регистраторшу — и снова ядовитые подозрения потекли ему в душу: «Путает старуха, или меня обманули в ЧК?»
Попросил задеревеневшими губами:
— Поищите, прошу вас. Давно поступила.
Женщина отозвалась вяло:
— За весь год — ни одной Кирилловой.
Андрей обессиленно сел на стул, потер ладонью пот на лбу, выдавил тоскливо:
— Куда ж она делась, господи боже мой?
Женщине, наверно, стало жаль этого изможденного молодого человека. Она вновь открыла книгу, подвинула ее Андрею, поинтересовалась:
— Когда могла поступить?
Россохатский назвал примерное число.
— Ну, вот, смотрите, — проворчала старуха, тыкая пальцем в строчки. — Видите: Вторушина Анна Дмитриевна. Вот Корнева, тоже Анна. Вот Россохатская Екатерина Матвеевна.
Она захлопнула обложку почти с остервенением и подняла глаза на молодого человека. Он плакал, уткнувшись в грязные, потрескавшиеся ладони.
— Ну-ну! — смутилась старуха. — Слезами горе не смоешь. Найдется ваша жена. Не иголка.
— Простите, бога ради, — сказал Андрей, поднимаясь со стула и смущенно глядя на эту милую, даже симпатичную женщину. — Никого не надо искать. Она здесь.
— То есть? — подняла глаза регистраторша.
— Вот здесь, у вас, — показал Россохатский на конторскую книгу. — Катя Россохатская. Это моя жена.
Регистраторша пожала плечами, процедила обиженно:
— Забыл на ком женился?.. Мужья нынче…
У Кати были послеродовые осложнения, и она сверх срока задержалась в больнице. Но регистраторша сообщила, что опасности нет и роженица уже накануне выписки.
Пока женщина ходила к кому-то из начальства испрашивать разрешение на визит, Андрей широкими шагами топал по вестибюлю, механически закурил, но тут же конфузливо потушил окурок.
— Ну, идите, — сказала, подходя к нему, регистраторша. — Нет ординатора, так я уж вас на свой риск пущу.
То, что было потом, Андрей запомнил плохо. Он шел по длинному коридору, затем его ввели в палату, он сунул куда-то пакет с едой и тискал в объятиях худенькую девчонку, которая была Катя и не Катя, и плакал, не стыдясь замечательной женщины, пустившей его в палату.
— Ну, будеть, будеть… Экой медведь… — сказала Катя. — На сыночка-то поглядеть желаешь?
— На какого сыночка? — глупо спросил Андрей и вдруг увидел, что они не одни в палате, а комната тесно заставлена койками, и на каждой из них лежит или полусидит женщина, и все они — кто с улыбкой, кто с грустным сочувствием — глядят на него, оборванного, заросшего и худого.
— Сыночка… — повторил Андрей и внезапно рассмеялся. — А покажи-ка мне пеленашку, мать!
Откуда-то вынырнула толстенькая пожилая нянечка с тряпичным кулечком в руках, отстегнула на нем какой-то уголочек и, довольная-предовольная, поднесла кулек к самым глазам Андрея. Он увидел сморщенное красное личико, ужасно некрасивое, бессмысленное, на котором странно, в разные стороны, смотрели голубые глаза.
— Господи, какой он… — опешил Россохатский.
— А что? А что? — затараторила нянечка, будто даже обидевшись на такое непочтение к е ё ребенку. — Писаный красавец — мальчишечка. Вы поглядите на реснички… на реснички, говорю, поглядите… Ох, плохо будет нашей сестре от этих глазынек!
Она счастливо рассмеялась, снова стала подносить кулечек к глазам Андрея.
— А носик! Пряменький-то какой, по линеечке рисован.
Она вся светилась радостью и ждала от Андрея похвалы, точно сама сотворила этого чудо-человечка.
— Глаза… — нервно вздохнул Андрей. — Они же… в разные стороны…
— Ну так что ж? Ну так что ж? — снова затараторила нянечка. — Ведь младенец еще, оттого и глазыньки разъезжаются. Только оттого, папаша.
Андрей внезапно схватил нянечку за плечи, чмокнул в висок и рассмеялся.
Толстушка охнула, ойкнула, вся порозовела и, прижав к груди вдруг заревевший кулек, куда-то исчезла.
Катя тихонько спросила Андрея:
— Ну, как ты? Был в ЧК?
— Был.
— Говорили?
— Да.
— Не страшно?
— Не знаю… Посадят, чай.
— Не посадять, — сказала Катя, теребя косу. — Я тоже, небось, толковала. Не посадять… Ну, иди.
Она подтолкнула его в спину, но внезапно поманила к себе.
— Когда отсель возьмешь?
Андрей пожал плечами.
— Не знаю.
— Приходи послезавтра. Меня выпишуть.
— Ладно, коль не посадят.
Уже потом, шагая по улице, со стыдом вспоминал что эти последние минуты с женой провел не так, как надо бы, а молол невесть что, и могло показаться: он просто бездумная и глупая дубина. Но тут же счел Катя поймет его состояние — и простит.
…В «Гранд-отеле» было прохладно и тихо. Андрее поднялся на второй этаж, но в комнате не оказалось ни Вараксина, ни Варны. Лишь на кровати скучал в одиночестве ординарец Степана. Он молча кивнул на стол, где белела прижатая пепельницей записка. Вараксин сообщал: вышли прогуляться возле гостиницы.
Андрей нашел их в скверике, рядом с отелем.
— Кто? С кем поздравить?! — закричал Степан, поспешив навстречу Россохатскому. — Докладывай!
Они долго трясли Андрею руку, всерьез требовали, чтобы новоиспеченный папаша выставил магарыч. Россохатский смутился.
— Денег у меня, как у лягушки шерсти…
— Вздор! — подмигнул Вараксин. — Нужен повод. А деньги… что деньги!.. У меня найдутся, милейший!
Внезапно Степан оставил спутников и поспешил к подъезду, кого-то высматривая в кучке гуляющих. Проводив его взглядом, Варна негромко сказал:
— Все недосуг молвить было… Спасибо, Андрей Васильевич.
Андрей помолчал, спросил:
— За что же?
— Сам знаешь. Ты добрый человек. Я рад.
Россохатский пожал плечами.
— И вы б меня в беде не бросили, полагаю.
— Разумеется.
— Тогда и говорить не о чем.
— Пожалуй. Но все же — спасибо.
Подошел Степан. За его спиной переговаривались монголы в военной форме.
— Знакомьтесь, — предложил Вараксин. — Наши товарищи.
Варна и Россохатский поклонились. Андрей хотел спросить Степана, зачем пересекли границу эти люди, но тут из переулка, покашливая и попрыгивая, выскочил длинный плоский «Фиат». Машина, точно вкопанная, замерла у подъезда.
Из нее вышли двое военных. Один из них — высокий и худощавый, с широкими, в изломе, бровями; другой — с короткими усами и трудным прямым взглядом.
Степан и монголы быстро подошли к ним, и Вараксин поочередно обнял приехавших. Обменявшись короткими фразами, они расстались, и приезжие ушли в гостиницу.
— Не признал? — спросил Вараксин Андрея.
— Нет. Не доводилось встречать.
— Рокоссовский и Щетинкин, — пояснил Степан, и нотки уважения и гордости прозвучали в его словах.
— Фамилии знаю, — кивнул Россохатский, припоминая, что оба эти командира вызывали в свое время наибольшее раздражение Унгерна. — Зачем они здесь?
— Сухэ-Батор просит их, чтобы помогли ему строить новую армию. Верный выбор.
Поддерживая хромавшего Варну, поднялись в гостиничный номер. Степан тотчас спустился в ресторанчик и вернулся с бутылкой вина и копчеными омулями.
— Кисло пей, солоно ешь, помрешь — не сгниешь, — сказал он, разливая вино в стаканы. — Ну, за нового человека.
Вина на четверых было негусто, и Степан вызвался еще раз сбегать за спиртным.
— Успеем еще, — покачал головой Варна. — Завтра в семь утра к Баку. Он звонил.
Утром, ковыляя рядом с Андреем, чекист сказал:
— Хочу дать добрый совет. Послушаешь?
— Послушает, — ответил за Андрея Вараксин.
— Мы не прощаем врагам крови и горя, Андрей Васильевич. Но лишняя кровь не нужна никому. Ты понимаешь — революция победила, это нельзя отменить, и у нас есть нужда в людях. Теперь все зависит от тебя.
— Что же я должен делать?
— Немного. Надо уважать нашу власть и не прятать камня за пазухой. Остальное приложится.
Андрей отозвался устало:
— Нет камня за пазухой. Вот разве жизнь моя — вроде камня, кажется.
— О чем ты?
— Да нет. Так, к слову.
Варна покосился на Россохатского, сказал, стараясь не сильно опираться на плечо Андрея:
— Я читал твой дневник, взятый когда-то в черемховской тюрьме. Замечу, кстати, он немало помог тебе. Там не раз упомянут подъесаул Ш. Видимо, Шубин. Знаю этого прохвоста. Его отпустили в Иркутске под честное слово. Однако, добравшись до дома, он сколотил банду, которая не раз пыталась взять Тунку и Шимки. Те самые Шимки, откуда ты и я только что вернулись. Позже Шубин воевал у Казагранди и был застрелен своими же казаками. Ну, бог с ним… Какие у тебя планы?
Россохатский не ответил. Пройдя несколько шагов в молчании, спросил:
— Что вы решили делать со мной?
— С тобой? Ничего. Ты поедешь домой, станешь жить и работать.
— Вот как! А Чаша?
— У нас есть твой чертеж, найдем ее сами. У тебя — жена и ребенок.
Андрей внезапно остановился и пристально посмотрел на Варну. Пожалуй, лишь сейчас, впервые за все недели после пленения, он вдруг поверил в удачу, в свободу, в жизнь.
Уже входя в «Модерн», спросил Вараксина:
— А ты? Как ты будешь жить?
— Я? Война окончена, хочу домой. Там уйма дел. И семью пора заводить.
— Пустят?
— Уже есть приказ. Меня увольняют. Еду через неделю.
— А Ян Андреевич?
— И он на запад. В отпуск, в Крым. Стало быть, не исключено, что покатим впятером на одном поезде. Коли твоей жене и мальчонке разрешат врачи.