Но любовь Аждахи была сильнее его памяти и сильнее его безумия. И в последней нашей битве он позволил мне победить. Не потому, что я был сильнее, но потому что даже безумным, потерянным и озлобленным, не понимая, что чувствует и почему, вернувшись в своё грозное обличие дракона, он любил меня. Память камня хранит самые сильные чувства. И его любовь была сильнее всего. Как и моя.
Иногда я брожу недалеко от места, в котором он заточён. Ветра обтачивают горы, меняют облик земли, но я ещё помню её такой, какой она была тысячи лет назад. Я не склонен к фантазиям, мало кто из богов склонен, разве что Барбатос. Но я всё же хожу туда и жду, что вновь услышу его песнь. Вновь услышу, как он зовёт меня: Моракс… Я снова с тобой, выведи меня из тьмы — и я никогда больше не покину тебя.
II
Разум Эи неподвижен, как воск, застывший в воде. Ничего лишнего, лишь вечные грозовые сумерки. Моракс уверен, что здесь есть и цветущие сады, и водопады, искрящиеся серебром, и солнечный свет, падающий сквозь тонкие бумажные перегородки, исписанные витыми штрихами, но всё это предназначено лишь для неё, когда она хочет коснуться своей памяти. Однако она гостеприимна, на свой лад. Одно движение ресниц — и сумерки рассеиваются. Теперь архонты стоят на скалистом уступе, и перед ними — море, солнце опускается за горизонт и он пылает золотом, почти таким же ярким, как золото Ли Юэ.
Эи не спрашивает, зачем он здесь, а Моракс не ищет ответа на этот вопрос для себя самого. Он пришёл, а она пустила его, и для него достаточно уже этого и того, что они делят одни воспоминания. Её причины неизвестны ему и волнуют его не больше, чем её — причины, по которым он здесь.
Но её гостеприимство не равно терпению. Никогда они не были похожи и никогда не стремились понять друг друга. Вот и сейчас они говорят будто бы ни о чём, будто бы каждый — о своём, с самим собой. Но Моракс заходит дальше, преступает невидимую грань, отделяющую земли, где властвует она, от его владений. Он упоминает тех, кто был дорог ей, и это вторжение она не может оставить без ответа.
Что-то в его словах задевает её и заставляет чуть медленнее, чем обычно, опустить веки и на мгновение оставить их прикрытыми.
— Ты будешь учить меня любви, Моракс? Беспощадный Властелин Камня.
И вот её лицо снова неподвижно, застывшее в вечности.
— Мы живём слишком долго, Эи, чтобы даже ты избежала этой науки.
Он отвечает ей таким же неподвижным взглядом. Две ожившие статуи древних богов, равнодушные друг к другу и всему миру, ведут беседу.
— Хм. В желании игнорировать реальность обвиняет меня тот, кто избегает даже проходить рядом с местом, где заточил собственную любовь.
— Осторожней со словами, Эи.
Он говорит спокойно, но она видит, как сверкнули его глаза. Она тоже ощущает поднимающуюся ярость. Стены её мира отражают её голос, и он звучит, как раскат грома.
— Ты слишком долго общался со смертными, Моракс. Я тебе ровня, в отличие от них, и не стоит бросать мне вызов.
Он не торопится с ответом, и она никуда не спешит. Он смотрит на солнце, опускающееся в океан, и видит в безоблачном небе вспышки молний.
— Ты права, — наконец говорит он. — Не стоит будить древнюю ярость. На наших руках и так слишком много крови.
— Пожалуй, — соглашается она, и снова устанавливается нейтралитет. Снова они равнодушны друг к другу, как он равнодушен к судьбе Инадзумы, а она — к будущему Ли Юэ. Как он — ко вспышкам её молний и она — к грохоту его каменных копий.
Она говорит, помолчав:
— Боги не слишком склонны дружить, верно?
— Вероятно, потому, что мы слишком похожи. Что мы можем дать друг другу, кроме одинаковых воспоминаний о временах, которые стёрлись из памяти смертных?
Она смотрит на него, чуть склонив голову набок.
— Разве не этого ты ищешь здесь, со мной?
Он кивает, помедлив, не отрывая взгляда от горизонта.
— Возможно. Но воспоминания не вернут прошлого, а попытки остановить время — бесплодны.
Она отворачивается и смотрит вдаль.
— По крайней мере — он ещё жив.
На мгновение ей кажется, что его ярость вернётся, но он сдерживает себя и тоже отводит взгляд.
— Ты ошибаешься. Это не то же самое. Они оба мертвы.
Она поводит головой и едва заметно пожимает плечом.
— Откуда тебе знать? Когда ты в последний раз спускался к нему?
Он молчит, прежде чем ответить.
— Никогда.
Боги не похожи на людей. Я, возможно, ближе к ним, чем Моракс; он же одинаково далёк как от меня, так и от них. Разве человек смог бы так легко отвернуться от прошлого? Разве я помыслил бы свою жизнь без него? Я не оставил бы своего места у его могилы и сам закончил бы свой век, не сходя с него. Но Моракс ни разу не вернулся ко мне. И я не сужу его. Таков он, и я люблю его.
Когда я впервые открыл глаза, он стоял передо мной. До того я был слеп, но не лишён других чувств. Я ощущал, осязал биение сердца земли, то, как кровь струится по её артериям, я слышал, как растут травы и как деревья поднимаются к солнцу, я воображал себе мир, но этого было мало. Я был одинок и лишён радости. Но он пришёл и дал мне её. И я полюбил красоту мира и его красоту.
Здесь, в темноте моей клетки, сознание время от времени возвращается ко мне. Я не знаю, как часто. Я словно блуждаю в тумане, полном ярости и мрачных видений, но иногда он тает, и на краткий миг я вновь становлюсь собой. И тогда я вспоминаю. И как первым, кого я увидел, был он, так же он первым поднимается из глубин моей памяти.
Когда я впервые открыл глаза и взглянул на мир, которого так жаждал, я не мог вымолвить ни слова. Он ошеломил меня. Горы поднимались к небесам, пряча вершины в облаках, лазурные воды сверкали у их подножий, змейками в серебряной чешуе бежали по дну ущелий, питали корни янтарных трав и деревьев, изгибавших ветви, подставляя их солнцу. Мир, который я слышал и осязал, был предо мной, и наконец я видел его. И прежде него, ближе него, я видел того, кто преподнёс мне этот дар.
Я полюбил его красоту, но не только лишь ту, что мог теперь видеть. Я полюбил красоту, скрытую в нём. Его постоянство, силу, его горячую, яростную страсть. Моракс, ты, всегда такой спокойный — теперь, наверное, ещё больше, чем раньше — я знаю тебя, знаю, какие страсти питают тебя. И знаю, что притом твой покой — не иллюзия. Ты так часто смешил меня своей отстранённостью, граничившей со слабостью ума, когда ум твой всегда был острее клинка Эи и быстрее ветров Барбатоса. Но боги далеки от нас, и иногда мир, которым ты правил, был большей загадкой для тебя, чем для любого смертного. И это я люблю в тебе тоже. Я люблю твой гнев — о, как великолепен ты был в бою в своей грохочущей, оглушительной ярости. И как нежен ты был на покрытой росой траве, склонившись надо мной и касаясь пальцами моего лица, или положив голову мне на колени и закрыв глаза, успокоенный и утомлённый, давая мне перебирать твои волосы и ласкать тебя, и поднимающееся солнце согревало нас, а нежно-голубые лилии опускали головы, склоняясь перед Властелином Камня, отдыхающим среди них, вкушающим их аромат.
Ты привносил порядок в этот мир, ты олицетворял закон, и рядом с тобой я видел, как хаос отступает, обнажая гармонию мира. Рядом с тобой я не знал ни печали, ни страха, лишь радость и покой, знал, что пока есть ты — есть и твой закон.
— Люди дают всему свои имена, — сказал ты однажды и указал на кор ляпис. — И его назовут “слёзы Аждахи”.
Я рассмеялся и ответил:
— Нет, такого не может быть.
— Почему? — спросил ты, сведя брови, и я рассмеялся пуще прежнего твоей серьёзной непонятливости.
— Потому что никто никогда не увидит их, — сказал я. — Мне не о чем плакать, пока я с тобой. А я вечно буду с тобой.
Моя темница окружена печатями, стенами, что возвёл Моракс. В моей темнице мрак, но его печати освещают его. Даже заточив меня здесь, он оставил со мной свой свет. Когда сознание моё проясняется, я сижу возле них, приняв облик, что он так любил, прижимаю к ним ладони и зову его, в надежде, что он услышит. Но он не слышит, и никто не видит слёз Аждахи.
Когда эрозия коснулась меня, всё начало искажаться. Я по-прежнему осязал биение сердца земли, ток её крови, её дыхание, так было всегда, но со временем всё остальное начало отступать, теряться за моей связью с землёй. Каждый удар киркой по ней, каждый взмах лопатой отдавался гулом в моей голове, с каждым днём всё сильнее, пока не стал таким мучительным и оглушающим, что я едва мог удержать скользящую в этом грохоте мысль. Моё сознание начало путаться, а память — истираться, как ткани старых одежд. Иногда я смотрел на Моракса и, как в первый день, поражался его красоте, и моя любовь вспыхивала снова, будто впервые. А иногда я поднимал на него глаза — и его лик казался мне страшным, чужим, несущим угрозу мне и всему миру. И тогда я видел его глазами его врагов — беспощадного в гневе, неистового и яростного, и притом — холодного в своей ярости, ибо им двигало то, что он считал нерушимым и оправдывающим всё: порядок. Он убивал без сомнений, он забирал земли под свою власть, чтобы принести свой закон, он готов был сокрушить любого, кто лишь оскорбит его взглядом. И я боялся и ненавидел его.
Ты страшен, Моракс, твоя божественная сила способна уничтожить весь мир. Ты знаешь лишь свой закон. Любой, кто не подчиняется ему, не достоин ступать по этой земле. Ты предал меня! Разве я не был рядом с тобой, чтобы устанавливать твой порядок? Теперь ты обернулся против меня, когда я больше не вписываюсь в него!
Моё сознание то угасает, то вновь начинает тлеть, разгораясь. Нет, нет, всё было не так. Это я предал Моракса, нарушив контракт. Голос земли заглушил все другие голоса в моей голове, и я обернулся против него и против тех, кого он защищал, кого я сам обещал защищать. Ярость и боль затмили мой разум, и я сражался с тем, кого любил, больше не узнавая его.
Я много лет провёл здесь — не знаю точно, как долго — но я всё ещё чувствую, как меняется земля, улавливаю память камня, и знаю, что прошло много веков. Первое время я не пробуждался. Я бился в свете его печатей и ревел от ярости.