дел. Вернулся назад, заглушил мотор и вскинул ружье.
На резкие выстрелы двое появились на берегу. Ратмир ловко спрыгнул на самый ближний к воде уступ и стал ждать, когда Костя кинет ему конец веревки. Константин, не включая мотора, на веслах подошел к берегу.
— С приездом! — весело крикнул Ратмир и добавил: — Я сейчас к тебе сяду и покажу, куда надо ехать. Меня зовут Ратмир, а ты кто, геолог?
Лодка почти уткнулась в берег, и Ратмир легко вскочил в нее и уселся на корме у мотора.
— Я за Михаила Николаевича, — ответил Костя, — он заболел. Куда ехать? Я сейчас заведу мотор.
— Как заболел? Такой здоровый!
— Сердце наверное. Ты вынь весла, я сам заведу мотор.
Ратмир завел мотор, и через несколько минут, обогнув каменный уступ, который Костя принял за продолжение берега, лодка вошла в бухту. Сергей ждал их. Он подтянул лодку и вместо приветствия спросил:
— У тебя, Костя, патронов много?
— Есть еще, а что у вас случилось?
— Кончилось все. Неделю сижу на рыбной диете, и то спасибо Ратмиру. С продуктами ерунда вышла.
Разговор продолжили в палатке. Ратмир у костра пристроил палочку — рожень — с нанизанной на нее рыбой.
— Мы ушли на разведку, — продолжал Сергей, — а медведь все запасы растащил. Муку и чай только оставил. Первое время гусей били, кончились патроны — и сидим на одной рыбе.
— И то скажи мне спасибо, — вставил Ратмир, — изыскатель называется — ни спиннинга, ни крючка. Пришлось вспомнить, как отцы и деды рыбачили. Без меня совсем бы голодным был.
Костя посмотрел на обоих: загорелые, веселые, на бедствующих не похожи.
— Рыбная диета вам явно на пользу. Короче, завтра лагерь снимаем. Экспедиция сворачивается. Вы работу-то закончили?
— Закончили. Нас должны были снять вчера. Мы решили, что срок продлен. Раз уезжать, дай ружье. Пойду гуся напоследок подстрелю, ты гость все-таки.
Сергей взял Костину двустволку и вышел из палатки.
— А как вы обошлись без рыболовных снастей? — вспомнил о беде товарищей Костя.
— Очень просто, — Ратмир улыбнулся, — живая этнография!
Чукча вытащил из угла странной формы метелку. К длинному черенку толстым шпагатом были привязаны восемь острых чуть изогнутых деревянных наконечников. Изгиб был ближе к тупому концу, и все восемь наконечников соединялись в местах изгиба в метелку, так что ощетинившиеся острия торчали во все стороны.
— Пучок Сергеева, — тихо ахнул Костя и, схватив метелку, закричал: — Пучок Василия Федоровича! Живой, реальный! Факт!
В палатку заглянул Сергей:
— Ты что кричишь, Костя, спятил?
— Ребята, вы сейчас все поймете. Двадцать, больше, чем двадцать лет Василий Федорович ищет разгадку тайны пучков костяных проколок, которые археологи находят на разных материках. Он предположил, что они — орудия лова, что-то вроде гарпуна или пучкообразной остроги. И вдруг эта метелка. Это ведь здорово!
— Так те костяные, а наш из дерева. Его Ратмир сам сделал, — иронически заметил Сергей.
Ратмир привстал и гордо произнес:
— Я тебе говорил, что ты плохо знаешь этнографию. Во-первых, я не сам выдумал, во-вторых, наши старики делали эти пучки из кости. Когда рыба идет косяком плотно-плотно, метнешь простую острогу — одну рыбу поймаешь, а такую метнешь — много рыбы добудешь. Понимать надо!
При переезде на базу Костя, как маленького ребенка, держал замечательную метелку — метельчатый гарпун. Ратмир, сидевший за рулем, кричал:
— Да брось ты нянчиться с ней. Приедем, я тебе сделаю сколько захочешь — пять, десять. Все возьми, все увези к себе, отдай Василию Федоровичу.
Счастливый Костя, стараясь перекрыть шум мотора, отвечал:
— Сделай, Ратмир! Сделай много. Дорога дальняя. Одну мы подарим Сергею, пусть становится грамотным.
Сергей, довольный успешной охотой на гусей (четырех он вез даже на базу), только снисходительно улыбался.
С базы Костя послал Василию Федоровичу телеграмму: «Вы правы. Этнография подтверждает. Везу доказательство. Пучки проколок — своеобразный тип гарпуна или остроги. Поздравляю, рад вашему открытию. Сергеев».
ФРЕСКА БОНАМПАКА
Дорожка от яркого лестничного фонаря ворвалась в затемненный зал музея, коснулась пола, перегнулась у плинтуса и вскарабкалась на стену. Со стены на Кузнецова смотрели чернокожие воины в шкурах ягуаров...
И вновь вспомнились последние дни работы конгресса этнографов-американистов в Париже, на котором Кузнецов возглавлял советскую делегацию. Уже были прослушаны все доклады, заканчивались экскурсии по музеям и архивам, и теперь делегатам показывали специальные кинофильмы.
Просмотр фильма, названного достаточно сухо, «Новые материалы древней цивилизации Центральной Америки», был устроен в небольшом конференц-зале. Погас свет, и перед зрителями закачались зеленые листья, ощетинились кактусы. Желтая пыль ударила в подножие пирамиды.
Объектив побежал вверх от ступеньки к ступеньке. Выше и выше. Пирамида Солнца — сооружение из четырех поставленных одна на другую уменьшающихся в размере усеченных пирамид. На стороне, обращенной к тропе жрецов, несколько суживающихся лестничных маршей, они ведут к святилищу. Линия основания больше двухсот метров, плоскости между террасами устроены так, что толпа зрителей у подножия не может видеть происходящего на вершине. Перед ней только подъем, исчезающий в голубом небе, уходящий к солнцу. Когда процессия жрецов медленно поднималась по лестнице, изумленная толпа видела как бы их вознесение.
Мелькают кадры. Древняя столица майя. Каменная стена вокруг города. Дворцы правителей и знати. Колоннады, астрономические обсерватории, платформы для танцев. Храмы и пирамиды. Улицы выложены щебнем, он настолько прочен, что даже спустя тысячелетия кажется цементной кладкой. Мощенные щебнем дороги связывают крупнейшие города и торговые центры. И все это на земле народов, не знавших железа и изготовлявших оружие из кремня и вулканического стекла.
С точностью до минуты древние астрономы высчитывали солнечный год, предсказывали затмение Солнца, узнавали периоды обращения Луны и Венеры.
Вот стадион. На каменной стене сохранилось кольцо, куда забрасывали каучуковый мяч: играли две команды — одна защищала кольцо, другая прорывалась к нему.
Появляются изображения на камне и дереве. На песчанике четырьмя штрихами намечены глаза и колени, две вскинутые вверх женские руки, сложенные ладонями, молят о помощи.
Здесь микрофон щелкнул, и в притихший зал долетело басовитое:
— Господа, последняя сенсация — фреска майя из Бонампака!
...Торжественный праздник победы. На вершине пирамиды — вождь победителей; перед ним на коленях, простирая руки, предводитель вражеских войск. За поверженным врагом надменные военачальники, знатные воины. Сбоку на ступеньках коленопреклоненные пленники. Лица их искажены страданием, из рук сочится кровь. У ног победителя труп принесенного в жертву. Нижний ряд пирамиды охраняют воины. Вождь, торжествующий победу, и некоторые из его соратников чернокожие, у остальных кожа светлая. У пленников тела красного цвета. Лица победителей и побежденных как бы списаны с одного человека. С рисунков фрески более чем тысячелетней древности смотрят многочисленные близнецы, которых разделяет лишь роль в этой сцене и цвет кожи.
Затих шум кинопроектора, вспыхнул свет.
Зал жужжал, встревоженный увиденным, восхищенный красотой фрески, промелькнувшей на экране. Двое или трое участников конгресса попросили слова. Первый из них вновь поднял на щит давно известную американистам гипотезу Мельгара о том, что высокую культуру древних майя создали таинственные пришельцы из Северной Африки.
Спор разгорелся резкий.
Слово взял Кузнецов. Худой, близорукий, обычно стеснительный, Владислав Кузнецов преображался, когда говорил об истории и этнографии Центральной Америки. Речь его была короткой, но яркой. Он говорил о культурных контактах в далеком прошлом, о замечательной цивилизации древних африканцев, создавших памятники Тассили, и о том, что это не дает еще основания утверждать, будто майя и их соседи — отдаленные предки современного индийского населения — не могли самостоятельно создать только что виденные на экране шедевры.
Ему аплодировали. И тут кто-то крикнул из зала:
— А как вы, господин Кузнецов, объясните, почему на фресках изображены чернокожие воины?
На самом деле, как объяснить?
* * *
В центрально-американских джунглях стоит полуразрушенная стена Бонампака, найденная индейцем Акасио Чан; на ней подлинник фрески «Торжество победы», копия которой висит в музейном зале, рядом с рабочим кабинетом Кузнецова.
И он снова перебирает доводы сторонников африканского происхождения культуры майя. Вот они: иероглифическая письменность; пирамиды напоминают египетские. К тому же сооружались первые значительные памятники в Центральной Америке примерно во время заката Нового царства в долине Нила. Отсюда допущение: власть фараонов пала; уходя от преследования, египетская знать с многочисленной разноязычной свитой воинов и рабов погрузилась на суда и отдалась во власть океана; долгие месяцы носились беспомощные суда по волнам, но вот нескольким счастливцам удалось достичь неведомых берегов.
А вот доводы против: наука установила, что иероглифы майя совсем особого типа, да и пирамиды только внешне напоминали египетские. Гипотезу Мельгара подкреплял, в сущности, только один нерешенный вопрос: почему цвет кожи некоторых людей, изображенных на древних фресках майя, черный?
Испанские завоеватели не встретили чернокожих на американском континенте. Африканцы были привезены сюда позднее — европейскими работорговцами. Это известно всем. Почему же на фресках IV-VIII веков изображены люди трех цветов кожи? Может быть, за многие столетия потомки чернокожих пришельцев растворились в массе индейцев, утратили свой темный цвет?
Как все тогда соблазнительно просто, никакой загадки! Привычный для некоторых зарубежных исследователей ход конем. Нашли на острове, затерянном в океане, произведения высокой цивилизации — пришельцы научили местных жителей! Пирамиды Центральной Америки? Опять пришельцы! И ходят по древнему миру — да и не только по древнему — этакие «носители культуры», занимаются «просвещением неразумных дикарей»! Просто, очень просто!