Маша смотрела в карту, изредка что-то писала в полевой дневник или просила его пристать к берегу и отколоть кусок торчащей скалы. Но иногда она поворачивалась к нему и роняла несколько слов, из чего он решил, что её занятый работой ум живёт и другой жизнью.
— Серёжа, с городом мы связаны умом, а с природой — сердцем.
Он подозревал, что эти свои мысли она вносит в полевой дневник, куда-нибудь меж описанием структуры алевролитов и углом их падения. Такое позволяли себе старые геологи, корифеи, которые шли по земле, всё на ней примечая. Рябинин бросал беспокойный взгляд на свой рюкзак, где лежала его клеёнчатая тетрадка, — там он подробно, по-летописному, фиксировал, как и где ходил, сколько и чего съел, какая была погода и почему бешено рвутся носки; да полную страницу посвятил расстройству желудка после трёх съеденных гроздей дикого винограда.
— Серёжа, природа меня наполняет щедрее, чем театр, кино или лекции…
Он не всё понимал, лишь чувствуя в её словах глубинный смысл. Но почему он не понимает? Ведь не дурак. Неужели возраст, неужели шесть лет так разнят людей?
— Серёжа, а одиночество наполняет мыслями скорей, чем умные книги или разговоры…
Он только поддакивал, в то время ещё не знакомый ни с мыслями, ни с одиночеством. И он мудро смекнул, что ум и душу, как и новенький диплом в руки, вкладывает в человека высшее образование.
— Серёжа, каждый из нас в природе, но природа не в каждом из нас…
Ночевали они на галечных косах, не поднимаясь в травянистые заслоны берега, — речной ветерок сдувал тут комаров. Двухместную палатку он научился ставить один, за десять минут. Маша кипятила чай на карликовом костерке, обходясь хворостом и сушёной травой. Ясное небо расцвечивалось широкими полосами — розовая у самого горизонта, переходившая выше в светло-розовую, потом в голубую, потом в бледно-голубую и, наконец, в серый зенит над их головой. В такие закаты нежно голубела и глинистая вода реки.
Спали они рядом, в мешках. Стоило ему протянуть руку, и она бы легла на её грудь. И он бы тогда умер от удара электрического тока. Или от счастья. Рябинин считал, что Маша вверена ему на весь этот многодневный маршрут. Он её защитник, он её опора. И поэтому не то что протянуть руку, а заговорить о любви считал он кощунственным, как воспользоваться беспомощным состоянием женщины.
Вот если бы шпана вылезла из лодки… Но она, подлая, тёрлась у ларьков и гастрономов. Вот если бы тигр выскочил из пучины кустов… Но он, полосатый, бродил в сопках… Оставался алмаз. И Рябинин искал, ползая на коленях по отмелям, косам и берегам. Пока ему попадались лишь халцедоны, тёплые полупрозрачные камешки с волнистой структурой — их он набрал уже целый мешочек.
Рябинин верил в любовь безмотивную и беспричинную. Но иногда его брало сомнение… Если допустить любовь за что-то, то получался базар: у меня есть одно, у тебя есть другое — вот и любовь. Если допустить любовь ни за что, то выходила некая безликость, животность, ибо любили не именно тебя, а мужчину вообще. Подобная любовь его не устраивала. Но и любовь за что-то тоже страшила, поскольку внешнего вида, высшего образования, имущества и ярких способностей он не имел.
И опять его душу ели сомнения — чаще всего ночные, тревожные, как она лежала рядом и дыхания их почти сливались. Допустим, он молчит, скованный долгом защитника, но ведь и она ни словом не обмолвилась, ни взглядом себя не выдала. Будто и не было его полупьяного признания…
Дул приятный ветер. Они откинули полог и легли головами ко входу. Над ними повисло почти южное чёрное небо, запорошённое звёздами. Журчала вода, тихо звякая ложкой, — так они мыли кастрюлю, опустив её на ночь в бегущую реку. Уж неизвестно в каком свете — в звёздном? — видел Рябинин заброшенные за голову её руки, коричневые и тёплые, как выточенные из полуденной коры; видел темноту глаз, обращённых в темноту неба; и видел белизну начала грудей, пропадавших под вкладышем спального мешка… А может быть, он ничего не видел, а лишь смешался в голове астральный свет с его фантазией…
— Это же страшно, — тихо сказала она небу.
— Где страшно? — Рябинин радостно приподнялся.
— Если нет бога. Тогда мы останемся один на один с космосом, со вселенной…
— Бога нет, но есть настоящие мужчины, — пошутил он, намекая.
И сразу всё стало на свои места: любят не за что-то и любят не просто так — любят настоящих мужчин. Не раз об этом писалось, говорилось и пелось. Рябинин даже привстал, ожидая ответа на свои слова. Но она молчала, словно укрылась запорошённым звёздами небом.
— Маша, а кого женщины любят? — спросил он прямо.
— Настоящих мужчин.
— Это которые здоровые?
— Не обязательно.
— У которых высшее образование и должности?
— Нет.
— Умных, что ли?
— Нет.
— Которые всего могут добиться?
— Совсем нет.
— Хоккеистов?
Она даже не ответила. Но Рябинин горел нетерпеньем.
— Кого же ты считаешь настоящим мужчиной?
— Борца, Серёжа.
Он чуть не хмыкнул. Очкастый эрудит, бородатый полярник, классный спортсмен, офицер-подводник, писатель, какой-нибудь первопроходец, какой-нибудь изобретатель… Но борец… На ковре, что ли?
— С кем бороться-то?
— Настоящий мужчина об этом не спрашивает.
— Ну с кем, с кем? — спугнул он раздражением тихую ночь.
— С силами природы, с собой, с плохим…
— А если мужчина просто работает?
— Настоящий мужчина просто не работает.
— А что же он?
— Он работает творчески, а это, Серёжа, уже борьба.
— Странно, — только Рябинин и нашёлся.
Маша повернулась на бок, и её дыхание приблизилось.
— Серёжа, женщине присуща жалость, слабость, жертвенность… А у мужчины — сила. Он создан для борьбы. Вот обиженный, больной, брошенный, попавший в беду… Женщина таких жалеет, помогает… А у мужчины другое желание — вступить в борьбу за этого человека. С оскорбившим, с обидевшим, с бросившим… За истину, за доброту. Если, конечно, он настоящий мужчина.
Испуганный Рябинин молчал. Он намеревался познать мир и людей, он хотел стать умным и эрудированным, он задумал отпустить бороду и закурить трубку… И всё равно бы Маша его не полюбила. Потому что не борец. Не настоящий мужчина. Но он же искал тигра. Впрочем, какая там с тигром борьба… Так, взаимное мордобитие…
Жанну с матерью Рябинин уже не сравнивал. Не сравнивал ли? Почему же непроизвольно радовался её умной мысли или красивому лицу? Ради матери?
— Вернёмся к вашему делу, — спохватился он.
— Да-да, — Жанна плотнее придвинулась к столу.
— Кто она?
— Моя лучшая подруга.
— Возраст, образование, специальность…
— Сергей Георгиевич, это важно?
— Мне будет легче дать совет.
— Образование высшее, инженер, моих лет…
Она примолкла, решая, говорить ли, не говорить — и улыбнулась.
— Тоже мещанка, замужняя, бездетная…
— Я продолжу, — остановил её Рябинин. — Глаза серые, стрижка короткая, нос тонкий, духи французские, бусы коралловые, шуба белая.
— Вы про меня? — постаралась удивиться она.
— А вы про кого?
— Про подругу…
Рябинин глянул в самую глубину её глаз, в зрачки, которые, выдерживая его взгляд, стали какими-то острыми. Но они выдержали, оборонившись этим остриём. Глаза отвёл он, не выносивший лжи у человека, с которым хоть как-то соприкоснулся душой.
— Жанна, давайте говорить друг другу правду, — буркнул он в стол.
— Это вы советуете своим преступникам?
— Всем советую.
Её удивлённые губы стали ещё удивленнее. Рябинин уже знал этот изгиб, значивший неприятие его слов.
— Вы в бога верите? — спросила вдруг она, сама пугаясь своего вопроса.
— А вы что — религиозная?
— Если бог есть, то он не правдолюбец и не справедливый, а главный бухгалтер. Следит за балансом нашей жизни. Пошлёт радость человеку и сразу обложит его подоходным налогом — неприятностью. Поэтому, Сергей Георгиевич, я ничего не прошу — ни правды, ни счастья, ни радости… Зачем? К ним обязательно будет нагрузка. Откровенно говоря, теперь и неприятностей не боюсь. К ним же приятный довесочек положен. Только этот бухгалтер-бог стал халтурить… Беду ниспошлёт, а радость послать забудет.
Рябинин давно понял, что её гложет нешуточная тоска. Муж? Но она о нём вроде бы рассказала легко и свободно. Работа? Но работа ею не ценится. Здоровье? Тогда идут не к следователю. И Рябинин решил ждать — спелый плод сам падает с дерева.
— Всё-таки без правды разговора не выйдет, — сказал он.
— В наше время правда без справочки не действительна, Сергей Георгиевич.
— За этой справочкой вы и пришли?
— А если я пришла за самой правдой? — она расширила глаза, и они вновь, как в начале их разговора, льдисто блеснули.
— Тогда вы правильно сделали.
— Сергей Георгиевич, совет нужен моему супругу.
Вздохнули они одновременно, дыхание на дыхание: она потому, что решилась на правду, он потому, что сломился лёд недоверия.
— Жанна, только я не специалист по семейному праву…
— Мне нужно не семейное.
— Вообще, в гражданском праве я не силён.
— Мне не гражданское.
— Авторское, что ли?
— Нет.
— А-а, трудовое.
— Нет, не трудовое.
Рябинин умолк. Вроде бы он перебрал все отрасли права. Что там ещё осталось — административное, финансовое, государственное… Но он специалист только по уголовному праву и уголовному процессу.
Рябинин тревожно всмотрелся в её лицо — оно ответило тревожной готовностью подтвердить его подозрение.
— Уголовное?
— Да, — выдохнула она и коснулась рукой лба, отгоняя это уголовное от своей головы.
— Что вас интересует? — тихо спросил он.
— Сергей Георгиевич, да вы испугались?
— Это почему же?
— Вдруг он убил или банк ограбил?..
— Мне-то чего пугаться…
— Неправда. А меня учили быть правдивой.
— Я не испугался, а удивился.
— Да мне только узнать кое-что из ваших законов.