зацепился за морёную корягу и рухнул на песок. Боль в ушибленных коленях его отрезвила. Зачем он бежит? Ему же всё показалось. Того, что он видел, быть не могло… Разыгралось воспалённое зноем воображение. Он тоже упал на кирпич, как и Степан Степаныч…
Рябинин быстро вернулся в лагерь. Нервными шагами дошёл он до её палатки и открыл полог. Там никого не было. Показалось, ему всё показалось. Любой бы психолог объяснил рябининское видение научно: он думал о сопернике, представлял его, в маршруты ходит без шапки, темечко напекло — вот и мерзкая галлюцинация. Подобные случаи известны. Виделись оазисы в пустыне, корабли в морях и «летающие тарелки» на небесах…
Он сильно втянул в себя воздух — пахло табачным дымом. Тут курили. Но курящих в лагере только двое — Степан Степаныч и водитель грузовика. А белые рубашки по вечерам надевал только один человек — пижонистый водитель.
Рябинин пьяно добрёл до своей палатки и упал лицом в спальный мешок. Какая-то незнакомая ему боль омертвила тело и спружинилась в груди, готовая вырваться наружу. Слезами ли, криком ли… Он застонал. И тут же услышал шорох у входа. Рябинин стремительно сел.
На фоне раскрашенного вечернего неба стояла Маша. Он не видел её лица, закрытого сумерками палатки, — только контур фигуры.
— Серёжа, книгу прочёл? — фальшиво спросила она.
— Алмазы приносят несчастья, — нашлись у него силы на ответ.
— Не всегда…
— Я ненавижу этот камень, — хотел он крикнуть, но лишь выдохнул слова жарким шёпотом.
— Серёжа, он мой муж.
— Как муж?
— Об этом никто не знает, кроме начальника партии.
— Зачем муж? То есть, почему муж?
— Дочке уже три года…
Вот теперь Рябинин испугался; теперь он понял, почему она правду выдавливала мучительными порциями. Её подозревают в краже четырёхтысячного бриллианта…
Кабинет заволок ранний зимний сумрак. В нём её лицо белело мучнисто и ждуще. Рябинину надо было что-то сказать, но слова он заменил движением встал, включил настольную лампу и задёрнул портьеру на окне.
Топаз изменился — сейчас бы Рябинин не признал его за тот, за свой. В нём потухло робкое мерцанье, которое, может быть, хранило свет звёздных глубин вселенной. Добавилось желтизны, словно предполагаемый далёкий лимон недопустимо придвинулся. Грани заблестели весело, опереточно… И Рябинин догадался, что он впервые видит свой топаз при электрическом освещении. А вдруг признание Жанны исказило его кристаллическую решётку?
— Сергей Георгиевич, вы молчите? — тревожно спросила она.
— Мне вновь нужно спрашивать?
— Вы сами сказали, что доказательств нет…
— Если нет, то их будут искать.
— Но их же нет.
— Жанна, доказательств может не быть только в одном случае.
— В каком?
— Если не было преступления.
— Вы мне не верите?
— В чём? — зачем-то прикинулся он непонятливым.
Что я не брала этого бриллианта…
— Я должен верить.
Заметила ли Жанна, что он не ответил на её вопрос, не сказал «я верю»? Заметила. В свете матового абажура её лицо побелело ещё больше — Рябинину казалось, что эта белизна перешла на волосы и они примучнились равномерной сединой.
— Начнём всё с нуля, — устало сказал он. — Рассказывайте…
Жанна скованно шевельнулась, будто предстояла непривычная ей физическая работа:
— Я шла по улице… Из легкового автомобиля меня окликнула женщина. Не знала, как попасть к центральной сберкассе. Мне было по пути… Я и подсела. У сберкассы вышла. Вот и всё. А у женщины пропал перстень, лежал в сумочке на заднем сиденье…
Испуг отпустил Рябинина — бриллианты так не хранят. Он мог куда-нибудь закатиться, мог выпасть из машины на колдобине, мог попасть в руки любого случайного попутчика, мог быть потерян ещё дома… Совет он дал правильный «после этого» не значит «вследствие этого». Какая-то пустячная история, не стоившая внимания.
— Подробнее, Жанна.
— Опять подробнее…
Это «опять» резануло по его успокоенности — ведь опять она отделалась почти десятисловным каркасом, как в придуманной истории с мужем.
— Женщина средних лет, в шубке из каракуля, симпатичная…
— Сколько времени вы ехали?
— Минут двадцать…
— О чём говорили?
— О пустяках. О рынке, об универмаге…
О пустяках. Он тоже спрашивал о пустяках, когда был главный вопрос, который давно бы стоило задать:
— Жанна, а кто вас подозревает?
— Как кто? Эта женщина.
— И всё?
— А кому ж ещё подозревать?
— Ну и как она заподозрила?
— Я уже прошла квартала два… Вдруг догоняет, да ещё с сигналом, как с сиреной. И понесла, и понесла…
— А милиция?
— Был какой-то паренёк…
— Из милиции?
— Я не спросила.
— Что делал этот паренёк?
— Записал её глупости, потом мои слова… Попросил разрешения глянуть в мои карманы и в сумочку. Разумеется, ничего не нашёл. Ну, и чао.
— Почему же вы переживаете?
— Эта дура звонит мне и требует вернуть бриллиант.
— Как она узнала телефон?
— Я же говорила молодому человеку свой адрес…
— Вас никуда не вызывали?
— Пока нет, — медленно проговорила она, словно сомневаясь в этом.
Рябинин неимоверно устал, как будто весь день шёл по ровному болоту, и зыбкий дёрн дрожал под ногами до самого горизонта; устал не оттого, что шёл, а от нудной одинаковости и отсутствия хоть чего-то твёрдого, надёжного камня, палки, земляного бугра… Он вздохнул и придвинул к себе телефон. И пока набирал номер, Жанна тревожно спрашивала глазами, губами, щеками — куда он звонит?
— Здравствуй, Вадим. Ты один?
— Привет, Сергей. Ну, не один, но говорить могу.
— Я скоренько… Не поступало ли каких заявлений о бриллиантах?
— У меня на столе лежит материал о краже бриллианта у гражданки Лалаян.
— Глухой?
— Нет, стянула одна модерновая инженерша-криогенщица.
Рябинин молчал, не спуская глаз с её ушей, которые, как ему казалось, подрагивали от желания услышать инспектора с того конца провода; эти нежно дрожащие мочки с прилипшими к ним серьгами-жемчужинками загипнотизировали его, словно теперь всё дело было в них.
— Где ты? — окликнул инспектор.
— Вадим, а доказательства есть?
— Инженерша кражу отрицает, бриллианта у неё не нашли. Но вот что говорит Лалаян… Села эта девица в машину и таким хищным оком глянула на палец потерпевшей, что та почему-то испугалась, сняла кольцо и спрятала в сумку. А когда попутчицу высадила и полезла в сумку, то кольца не было.
— Что будешь делать с материалом?
— Возбудим уголовное дело и передадим в следственный отдел. А что случилось?
— Потом расскажу. Спасибо.
Рябинин положил трубку.
— Теперь вы знаете всё, — негромко сказала она.
— А всё ли знаешь ты? Теперь ведь ты подследственная…
— Знаю, что я не воровка.
— Жанна, — просительно заговорил Рябинин, — чтобы моя совесть была спокойна… Чтобы я смог что-то сделать… Я должен быть уверен в одном…
— В чём?
Рябинин подался вперёд, к её лицу, чтобы не упустить на нём и тени; голос его перепал с просительного на требовательный и с тихого на громкий, став каким-то калёным до звонкости; взгляд въелся в её зрачки, стараясь через них, через глаза влить свой вопрос в сознание её, в подсознание, — от усилий и от странного страха по спине Рябинина побежали колкие и зябкие мурашки.
— Ты взяла бриллиант?
Она вскинула руку, положила её на грудь и дико глянула на Рябинина:
— Нет!
Ей сделалось тяжело до влажной испарины на висках, но она держала рябининский взгляд, зная, что отводить его никак нельзя. И тогда Рябинин сочувственно усмехнулся. И тогда она отвела глаза, не выдержав вторую силу насмешку.
— Неправда! — отрубил Рябинин.
— Ну почему он мне не верит? — не очень убеждённо пожаловалась она кому-то, богу.
Потому что Рябинин исподволь и давно размышлял над виновным поведением; потому что скопил сотню записей, конспектов и примеров из практики; потому что даже написал статью… Он нашёл три признака виновного поведения. Первый: отсутствие у подозреваемого возмущённой реакции-вспышки. Второй: поиск подозреваемым компромиссного решения. Третий: стремление подозреваемого сохранить добрые отношения со следователем. Ибо невиновный возмущён напраслиной, он не согласен на полуправду и ему плевать на чувства следователя.
А Жанна и не выдержала его откровенного вопроса.
— Когда эта Лалаян тебя догнала, ты возмутилась?
— Я удивилась.
— Но она же прямо обвинила в воровстве.
— Её можно понять, такая пропажа…
— И что ты ей ответила?
— Пусть поищет дома, в машине…
— Ну, а инспектор тебя возмутил?
— Рыженький, весёлый парнишка?
Все признаки виновного поведения — Жанна опять говорила неправду. В этом был виноват и он, знавший, что нельзя допускать лжи; и не только потому, что ему нужна правда и ложь аморальна, а и потому, что эта ложь наслаивалась и каменела, как пласты стылого бетона, — потом её никаким ломом не возьмёшь. Трудно говорить правду после лжи — легче вовсе не говорить. И после лжи бывала уже другая правда, второго сорта, что ли…
— Ну почему вы теперь-то мне не верите? — повторила она, под «теперь-то» имея в виду его разговор с инспектором.
Рябинин тупо смотрел в её выбеленное — лампой ли, разговором ли, ждущее лицо. Он не понимал, что происходит… Весь день между ними шла изнурительная борьба. Она боролась за себя. Но ведь он тоже боролся за неё. Тогда почему же борьба?.. А если борьба, то он опять будет следователем. Какая ей нравится маска-то?.. Своего парня.
— Хорошо, — обмяк у неё на глазах Рябинин, готовый поверить во что угодно. — А почему ты смотрела на кольцо с таким интересом?
— Бриллиантик красивой огранки, — подалась она к нему, готовому поверить во что угодно.
— Что за огранка?
— Называется «Роза д'Анвер».
— Ого, фик-фок на один бок.
— Как вы сказали?
— Говорю, небось самая дорогая огранка?