х его глаз – наверное, он очень любил смеяться. Характер его, похоже, представлял собой смесь непосредственности, остроумия, одаренности, бесхитростности и сумасбродства. Он сразу очень мне понравился.
Наконец мы дошли до ужасной дилеммы короля:
Как удержать прекраснейшую птицу,
Ее не погубив?
Из тонко очерченных губ этого человека и от остальных пришел ответ:
Пусти ее вдаль
И сам небом стань.
Песня заканчивалась счастливо, так как король обрушил каменные стены, которые выстроил, чтобы заключить в них возлюбленную лебедушку – и самого себя. Ибо он понял, что настоящие владения – это не маленький клочок земли, но сердце и дух, бескрайние, как само небо.
Королева тоже обратила внимание на прекрасного певца и после окончания песни подозвала его к себе.
Альфандерри из Гальды, даже не принадлежа к знати, шитой золотом туникой и изяществом обхождения затмевал всех здешних принцев. Альфандерри был менестрелем; новые правители Гальды его выслали, так как не одобряли дерзких песен. По просьбе королевы он взял свою мандолину и спел для нас.
Ни одна птица не обладает таким прекрасным голосом. Чарующие звуки разносились над лужайкой и, казалось, трогали светоносной росой даже траву. Все затихли, желая насладиться их мощью и красотой. Песня говорила о муках любви и вечной тоске по Любимой. Как и в «Песне лебедя», звучали темы привязанности и свободы, которых можно достичь лишь с помощью глубокого чувства. Голос разносился в ночи звоном золотого колокольчика, сладостный и чистый, полный тоски, одновременно раня и радуя сердце.
Пока менестрель пел, над ним неожиданно возник Огонек и все кружился и кружился вокруг, словно крошечный танцор, одетый чистейшим светом. Думаю, ни Альфандерри, ни собравшиеся гости его не видели. Однако рука Мэрэма легла на моё плечо, а Атара бросила на меня облегченный взгляд, такой же сладостный, как пение Альфандерри.
Менестрель опустил мандолину и печально улыбнулся. Меня, как и остальных, охватило чувство, будто он пел только для меня одного. Некоторое время мы смотрели друг на друга, и, казалось, Альфандерри понял, как глубоко затронула меня его музыка.
– Замечательно, – промолвила королева Дарьяна, утирая слезы. – Потеря Гальды – приобретение Алонии. И всего Эа.
Альфандерри поклонился и сжал медальон короля Киритана. Теперь его улыбка была радостной и светлой, бабочка среди цветов; похоже, он легко переходил от одного настроения к другому.
– Благодарю, королева Дарьяна. Давно мне не выпадала честь петь перед такой благожелательной публикой.
Барон Нэркавейдж выступил вперед и поднял бутыль с вином, которую все еще держал в руках.
– Позволь выказать наше одобрение более ощутимо. Думаю, тебе понравится вино – оно из Гальды, из особых запасов короля. Я как раз собирался налить стаканчик сэру Вэлаше и королеве.
С этими словами он подошел к слуге, который держал поднос с кубками. Барон откупорил вино и налил темно-красную жидкость в девять бокалов, один за другим передав их мне, моим друзьям, Альфандерри и королеве. Последний он взял себе. Я подумал, что невежливо с его стороны игнорировать сэра Йарвэна и рыцарей валари – а также остальных собравшихся.
Лильяна Эшваран особенно заинтересовалась маленькой церемонией. Он стояла, втягивая воздух изящными ноздрями, словно бы не предложенное ей вино было кислым.
– За короля! – провозгласил барон. – Да будет его жизнь долгой. Предлагаю почтить его, выпив за его здоровье, как он почтил нас, пригласив на свой пятидесятый день рождения и объявив Поиск.
Он кивнул королю, который все еще разговаривал с герцогами у фонтана под бдительной охраной дюжины стражников. Кейн, стоявший неподалеку, тоже бросил хмурый взгляд на короля.
Я сжал свой бокал покрепче и посмотрел на кроваво-красную жидкость.
– Это не яд, сэр Вэлаша, – сказал барон. – Ты думаешь, что король собирается отравить тебя на глазах у всех гостей?
Я снова посмотрел на вино, пахнущее корицей, цветами и странными гальдианскими специями, почти ощущая во рту его душистую сладость.
– Или ты думаешь, что я буду пить отравленное вино? – Он поднес край золотого кубка к губам и сделал длинный глоток. – Давай, сэр Вэлаша, выпей со мной. Все вы – пейте!
Я не ощущал в нем намерения причинить мне вред, только неожиданную щедрость и желание заслужить мое расположение – вероятно, дабы загладить прежнюю невежливость. Это и в самом деле был благородный поступок.
Королева, мои друзья, Альфандерри, Лильяна Эшваран – все смотрели и ждали, когда я выпью королевского вина.
Но как только я поднес кубок к губам, Лильяна неожиданно бросилась ко мне.
– Нет, это яд – не пей!
Уверенность в ее голосе поразила меня. Я увернулся, думая, что женщина сошла с ума.
Тут вдруг произошло очень многое. Барон Нэркавейдж посмотрел в сторону короля Киритана и воскликнул:
– Ко мне!
Он выхватил длинный кинжал и нанес мне удар в горло как раз в тот момент, когда Лильяна выбила у меня из рук кубок. Альфандерри, стоявший рядом, неожиданно бросился между мной и бароном, завязав безнадежную борьбу. Если бы не отвага менестреля, кинжал вонзился бы мне в горло.
Ибо этого, несомненно, барон и хотел. Я ясно видел, как его лицо исказилось яростью. Свободной рукой он ударил Альфандерри в голову, высвободил оружие и снова бросился на меня. Теперь его руку перехватила уже Лильяна. Она вцепилась в нее с упорством гончей, тогда как барон с проклятиями отшвырнул женщину прочь. Тут я ударил его кулаком в челюсть, чуть не Разбив себе суставы о твердую скулу. Однако барон, казалось, был нечувствителен к боли и одержим безумной силой. Он взмахнул рукой, сжимавшей кинжал, и убил бы меня, если бы не подоспел Кейн и не пронзил безумца мечом.
Барон мертвым упал на траву. Альфандерри ошеломленно застыл, покачивая окровавленной головой. На деревьях, окружавших территорию дворца, заливались соловьи.
Тут я заметил великое столпотворение у фонтана. Копья ударяли в щиты, мечи скрещивались с мечами, сталь звенела под аккомпанемент выкриков и проклятий. Рыцари и леди толпами бежали оттуда, ибо королевские стражники напали друг на друга. Сначала я подумал, что они все сошли с ума, но потом увидел, что король скрестил мечи с одним из своих герцогов, тогда как пятеро стражей яростно защищают его от остальных. Я понял, что те пытаются убить короля. Другие люди – все со знаками дубов и орлов дома Нэркавейдж – бежали к нам, чтобы разделаться с королевой.
Точнее, так я решил, потому что мне и в голову не пришло, что они хотят убить меня. Около тридцати рыцарей вынырнули из толпы перепуганных людей, как стервятники из облаков. Их мечи были обнажены и сверкали в лунном свете. Теперь стало ясно, к кому взывал барон. Его люди увидели, как он упал, и сейчас надвигались на нас.
Королева Дарьяна вскрикнула, увидев, что ее муж сражается за свою жизнь, и бросилась к Альфандерри, ища у него защиты. То же самое сделали Лильяна и мастер Йувейн. Остальные растерянно уставились на атаковавших.
У нас не было предводителя, точнее, их было слишком много: сэр Йарвэн, сэр Йонар и еще пятеро валарийских рыцарей – а также Кейн, Атара и я сам. Умение командовать другими в битве, говаривал мой отец, это очень странная вещь, зависящая во многом от ранга или авторитета, но также и от способности понять, что должно быть сделано, и загадочной способности внушить другим веру в победу. Лишь на мгновение мы остолбенели, глядя на резню, развязанную бароном Нэркавейджем. Затем я посмотрел на два алмаза, звездами сиявших в моем кольце, и словно яркая вспышка пронзила мои глаза и сердце.
– Все в круг! Защищайте королеву! – закричал я.
Моя команда повисла в воздухе. Потом, как на тренировочном поле, сэр Йарвэн и остальные рыцари валари встали вокруг королевы Дарьяны. Король назвал нас дикарями; дикарями мы и были, а мечи были нашими душами.
Мы выхватили кэламы и встретили атаку людей барона. Кейн стоял справа от меня, Атара и Мэрэм слева. Нас было лишь одиннадцать против тридцати, и все же, когда мечи закончили сверкать, рубить и рассекать плоть – все враги лежали мертвыми или умирающими на траве.
Я был точно уверен, что собственноручно убил четверых. Агония смерти вздымалась во мне огромными волнами, однако, как ни странно, не смогла сломить и повергнуть в ледяную тьму. Может быть, потому, что я помнил, как мастер Йувейн и мои друзья исцелили меня после битвы с Серыми. Может быть, потому, что теперь я имел возможность открыть себя жизненному огню, пылающему в Кейне, Атаре и остальных. Или всего лишь научился держать на замке дверь, ведущую к смерти и мучениям.
Но даже теперь сильная боль повергла меня на колени.
Королева Дарьяна, наверное, подумала, что люди барона ранили меня.
– Сюда! Здесь раненый! – воскликнула она.
Сначала я не мог понять, кого она зовет. Потом, через холодную пелену смерти, застлавшую глаза, увидел, как к нам бежит толпа королевских стражников. Я испугался, что они тоже предатели, которые собираются убить королеву, или что Кейн и рыцари валари примут их за таковых и начнут новую битву. Однако королева закричала, что это друзья и что я спас ей жизнь. Она приказала убрать мечи в ножны, и стражники повиновались.
Казалось, целую вечность на залитых кровью лужайках дворца царило безумие. Трубили трубы, где-то били копытами лошади. Я слышал вопли женщин и крики мужчин; кто-то сказал, что король убит. Потом королева Дарьяна взяла все в свои руки, и ее хладнокровие успокоило панику. Она приказала страже удостовериться в том, что дворцовые ворота закрыты и заговорщики не ускользнут. Остальных стражей она послала преследовать людей барона, которые могли скрываться во дворце, затем велела унести тела убитых, смыть кровь с травы и направила гонцов за войсками из гарнизона у городских стен.
Вскоре разнесся слух, что король только ранен, перенесен во дворец и призывает к себе королеву Дарьяну.
– Твой отец ранен не сильно, – сказала она Атаре. – Зато, похоже, серьезно ранен валарийский рыцарь. Оставайся с ним, пока я не вернусь.